Текст:Константин Крылов:Золотое сечение

Золотое сечение



Автор:
Константин Крылов




Дата публикации:
ноябрь 2006









Ноябрь в России — завершение политического сезона. В декабре для политики, особенно уличной, уже холодновато, в январе — каникулы, опять же морозец. Тем более, на ноябрь всегда приходились так называемые «ноябрьские праздники» — например, годовщина Великой Октябрьской. Правда, Седьмое ноября у нас отменили, зато ввели Четвёртое — День национального единства. Теперь этого дня боятся больше, чем покойного седьмого. Потому что в этот день отныне проходит Русский Марш — главное публичное мероприятие русских националистов. Точнее, пытается пройти. Последний Марш запретили в Москве, Петербурге и прочих крупных городах России. А когда люди всё-таки вышли, их встретили ряды милиционеров, автозаки, аресты. У русских людей в глазах российских властей дурная репутация.

Конец месяца принёс не меньше тревог и вопросов, чем его начало. Потому что в Лондоне был отравлен Александр Литвиненко, перебежчик, автор скандальной книги «ФСБ взрывает Россию». Перед смертью Литвиненко обвинил в своей гибели российские спецслужбы. В западной прессе уже пошла волна антироссийских публикаций: отравление приписывается «руке Москвы». У российских властей в глазах западных людей дурная репутация.

Есть такое изящное математическое соотношение, называемое «золотым сечением». Задаётся оно простой формулой: величина А относится к величине Б так, как Б относится к С. Применяется оно очень широко, например, в музыке и архитектуре. Музыкальные интервалы, выдерживающие это соотношение, красиво звучат. Здания, выстроенные с его учётом, кажутся изящными и гармоничными, а конструкции — прочными и надёжными.

Удивительно, но правило золотого сечения работает и в политике. Например, существует определённая связь между отношением властей государства к своему народу и положением этой же государства на международной арене. То есть: насколько власти страны считаются с народом, настолько мир считается с этой страной. Бывает, что считаются меньше, но уж никогда не больше.

Объясняется это просто, безо всякой мистики. Власть, опирающаяся на свой народ, прочна. Ей нечего бояться внутри — а, следовательно, она может тратить силы на самоутверждение вовне. Власть, боящаяся своего народа и этот страх демонстрирующая, тем самым демонстрирует всему миру свою слабость. Она вынуждена тратить львиную долю усилий и ресурсов на то, чтобы удержаться. С такой властью легко говорить на языке силы, ещё легче её шантажировать. Поэтому, кстати, классические диктатуры — это слабые, зависимые режимы, как правило, существующие благодаря помощи извне. Это доказывает, к примеру, история Африки или Латинской Америки. За любым разряженным «пожизненным президентом» в фельдмаршальском мундире, изгаляющимся над своими подданными, всегда стоит какой-нибудь тихий англичанин или американец, перед которым этот самый «пожизненный президент» ползает на брюхе и подписывает любые бумаги. А вот какойнибудь революционный вождь, за которым стоит реальная народная сила, будет приниматься на самом высоком уровне. И хищные владыки мира сего, стиснув зубы и пряча в глазах ненависть, вынуждены будут сидеть с ним за столом переговоров и договариваться. Как договаривались в Рапалло с большевиками немцы. Неприятно, да — а что поделаешь?

В последнее время Россия предпринимает огромные усилия, чтобы повысить свой статус в международных делах. И всё время получает обидные щелчки, а то и удары по самолюбию. Казалось бы, российские ресурсы, идущие на экспорт, предоставляют огромные возможности для давления, подкупа, даже шантажа гордых европейцев. Но при попытке пустить эти козыри в ход выясняется, что этого недостаточно. На любой ход России находится какая-нибудь унизительная пакость, зачастую учиняемая руками какой-нибудь мелкой сволочи. Например, хочет Россия попасть в ВТО, страшно хочет, идёт на всяческие уступки и соглашается на любые условия — нет, выскакивает мелкая, поганая Грузия, которую туда уже позвали и приняли, и начинает диктовать свои условия. А «сильные мира сего» только ухмыляются: во как вытерли ноги о русского медведя!

Это можно объяснить извечной западной русофобией. Но фобии фобиями, а мы говорим именно об уважении. Советский Союз боялись и ненавидели до дрожи в коленках, но относились к этой стране в высшей степени почтительно. И дело было не только в атомных бомбах и ракетах. В конце концов, бомбы и ракеты остались и у Российской Федерации. Но СССР уважали, а РФ — нет.

И одна из главных причин этого неуважения — постоянно демонстрируемый страх нынешней российской власти перед народом и происходящее от этого заискивание перед внешими силами, в которых наша власть видит свою надежду и опору.

Ещё раз сравним положение СССР и РФ. Советская власть, при всех её пороках и недостатках, не видела в народе врага. Во всяком случае, на пике советской мощи можно было говорить о единстве правительства и народа. Какой ценой было заплачено за это единство — отдельная тема, но оно было. Потому-то старцы из Политбюро были самостоятельны в своей политике — до такой степени, какую сейчас и представить себе не могут нынешние кремлёвские сидельцы даже в самых сладких снах о «суверенной демократии», о каковой столько говорит кремлёвский идеолог Сурков. И разговаривали с ними исключительно вежливо.

Случались ли в советское время скандалы, подобные «делу Литвиненко»? Да, регулярно. Время от времени советских обвиняли в политических убийствах. Кремль реагировал на эти обвинения с царственной невозмутимостью: «нехай клевещут». Но когда отношения отношения властей и народа начали портиться (народ устал от стабильности и хотел нового витка развития, а власть не могла включить инновационные механизмы), это тут же отразилось на внешних фронтах: в истории со сбитым корейским лайнером советское руководство, впервые за многие десятилетия, показало нервозность и даже слабость. Наши заокеанские партнёры это почувствовали и начали давить сильнее. Жалкое поведение Горбачёва во времена чернобыльской аварии подтвердило: давление можно усилить, «они начали бояться». Кончилось всё это «перестройкой» и финальной катастрофой.

Но это в прошлом. Нынешний же российский режим разведён с народом, как никогда в российской истории. Власть откровенно не любит и боится восьмидесяти процентов собствненного населения. Не любит и боится до такой степени, что даже не может назвать эти восемьдесят процентов по имени — «русские», предпочитая чудовищное слово «россияне», а то и просто «коренное население» (как будто речь идёт об американских индейцах). Население платит за это брезгливым презрением, которое чуть что может перейти в ярость.

Так вот, с точки зрения внешнего мира такое положение вещей означает только одно: такую власть можно и нужно «чморить и драконить», а то и мочить в сортире. Потому что про неё заранее известно: она тратит все силы на то, чтобы удержаться. И любой булавочный укол будет для неё чувствительным. Заметим, как перепугало «дело Литвиненко» кремлёвских сидельцев. Они нервничают, оправдываются, и всё это под торжествующий свист международной общественности.

И правильно нервничают. Вспомним дело Политковской — которая, кстати, обявила Путина «военным преступником» и призывала его судить международным трибуналом, причём публично, во время «Норд-Оста». Это был откровенная угроза — особенно если учесть, что до того Политковская посетила Лондон: Последующая смерть журналистки стала очень серьёзным ударом по репутации страны, а также эффективным средством давления и выбивания уступок. Теперь вот Литвиненко — ещё одно лыко в строку, да ещё какое. И опять Кремлю придётся оправдываться, и опять ему никто не поверит.

Так что милиция и автозаки на Русском Марше и правозащитный шабаш вокруг покойного перебежчика связаны. Тем самым золотым сечением. Если кремлёвские жители показывают всему миру, что считает свой народ опасным для себя, значит, их можно обвинять в чём угодно, возить физиономиями по паркету и только что не отправлять в международный суд. Ибо по ним никто и слезинки не прольёт — даже в самой России.

Что делать, чтобы перестать быть вечно виноватым? Всего ничего: наладить отношения с собственным народом. Пока ещё есть время, которого остаётся всё меньше.