Текст:Константин Крылов:Рассуждение о русской фэнтези

Рассуждение о русской фэнтези



Автор:
Константин Крылов











Предмет:
Славянское фэнтези

Ссылки на статью в «Традиции»:


Никого более не пугают (да и не манят особо) книжки, разрисованные страшными зелеными рожами гоблинов и мускулистыми буграми с увесистой сброей наперевес. Потому как уже известно, что там внутри. Магические империи, могучие воины. Добрые волшебники. Стало быть, есть и злые колдуны (разница та же, что между «разведчиком» и «шпиёном»). Великие герои, на лицо ужасные, добрые внутри (у злодеев, естесстно, наоборот). Магический меч (ключ, камень, кубок, ещё что-нибудь удобопереносимое), за которым надо переться за тридевять земель, время от времени с кем-нибудь интенсивно сражаясь. Эльфы, гномы, тролли, какие-нибудь саламандры и ундины, местами даже единороги. И две-три любовные сцены, ежели автор расщедрится.

Над кем смеюсь? Да над собой, вестимо. Не любил бы я фэнтези, меня б тут и близко не стояло. Я ведь не имею ничего против колдунов, героев, местами даже единорогов. Я люблю фэнтези. Конечно, не только её. Но я ведь не присягал на верность всяким этим самым Ницше Борхесовичам Шнитке и прочим записным гениям, чтимым гламурной публикой. Нет-нет, не буду ёрничать, я полон всяческого уважения и к живым, и в бозе почившим генералам от литературы. Однако хотя принято говорить, что сражения выигрывают генералы, но воюют-то всё-таки рядовые да сержанты. Да и чтимые ныне светила в свое золотое время всё больше ходили в низких чинах, пока не удостоились наград и отличий из рук литобоза, именующего себя «литературной критикой».

1

Но к теме. Для особо педантичных (хотя среди почитателей жанра такие обычно не удерживаются) всё-таки поясню: фэнтези — это сказка, написанная с применением литературных приемов, выработанных реалистической традицией.

Звучит страшно и, наверное, не очень понятно. Поэтому давайте на примерах. Вот есть простая и незатейливая сказка про Золушку. Там, если помните, есть такой пассаж, как добрая фея готовит Золушку к балу. Так как в сказке-то было? Да просто: «фея взмахнула палочкой, и в тот же миг тыква превратилась в золотую карету, мыши — в коней, а крыса в слугу». Всё нормально. Так. А теперь представим себе, что в точности ту же самую историю описывает какой-нибудь современный сочинитель сериала «Меч и Магия» (книга XI, часть IV). Как это у него получится? Да примерно вот так: «Фея напряглась, её хищный профиль заострился, тонкие губы беззвучно шевелились, плетя паутину заклятий. Наконец, навершие магического жезла блеснуло. Большая тыква с подгнившим бочком, положенная в центр пентаграммы, на миг окуталась разноцветным туманом, застоявшийся воздух всколыхнулся, и…» (избавим читателя от натуралистического описания мучений крысы, превращаемой в ливрейного лакея).

Разница, как говорится, налицо. Незатейливый сказочный текст переписан языком обычного реалистического романа конца прошлого века, с добавлением деталек и штампиков. Отсюда и «застоявшийся воздух всколыхнулся», и прочие красоты слога.

Однако дело не только в языке. Фэнтези заимствует у реализма очень многое. Например, психологию героев, а также — что ещё важнее — их мотивации. Это сказка себе сказывается без всяких сложностей. Ну, увидел королевич Золушку, ну, влюбился без памяти. С какой радости? В сказке — просто потому, что «была Золушка до того милая да пригожая, что принц как взглянул на неё, так и полюбил на всю жизнь». И всё тут. Для фэнтези такая отмазка не катит просто по определению. И для того, чтобы объяснить взыскательному читателю странные вкусы принца, потребуется что-нибудь более внятное. На худой конец подойдет даже фрейдизм («… он внезапно почувствовал доверие к этой странной незнакомой женщине, чьи золотистые локоны так напоминали струящуюся волну волос его матери…»), но уж никак не сказочное «мила да пригожа».[1]

Тут можно остановиться и спросить: а откуда, собственно, взялась такая странная идея — реалистически описывать то, что, мягко говоря, имеет весьма отдаленное отношение к реальности? Ну что ж, это-то как раз понятно. Такая задача вставала перед любым литератором, берущимся писать о достаточно далеком прошлом, особенно о таком, от которого остались рожки да ножки.

То есть источник фэнтезийного жанра — исторический роман.

В самом деле. Разница между описанием далекого прошлого и описанием никогда-не-бывшего, на самом деле невелика. Не случайно, кстати, сказки, как правило, начинаются с присказок типа «давным-давно, в баснословные времена»: это как раз очень логично. В этом смысле ещё бытующее кое-где подверстывание фэнтези к так называемой «научной фантастике» (SF, science fiction), ориентированной прежде всего на будущее, не имеет под собой никаких оснований. Это два независимых жанра, не связанных даже общностью литературных предков. Предшественниками SF были футуристические романы, связанные с технической цивилизацией. Первая полноценная книга в жанре science fiction — «Правдивая история» Лукиана (где описываются межпланетные путешествия, жители других планет, звездные войны и прочее) была написана в эпоху Эллинистической научно-технической революции — крах которой привел, помимо всего прочего, к полному исчезновению научной фантастики, которая еле-еле ожила под неуклюжим пером Фрэнсиса Бэкона, а литературную стать обрела уже трудами Жюля Верна. Существенное влияние на SF оказали ещё так называемые «утопии», то бишь фантазии на тему наилучшего общественного устройства — тоже почтенный, хотя и с подмоченной репутацией, жанр, который есть пошел быть аж от дедушки Платона…

Впрочем, это я погорячился. Серединка между SF и fantasy всё-таки существовала. А именно: были некогда весьма популярны романы о путешествиях в далекие края (типа Тропической Африки, джунглей Амазонки, или, на худой конец, на Северный Полюс, где ожидали найти нечто интересное). Увы, тема иссякла, поскольку белых пятен привлекательного размера на карте мира уже не осталось. К тому же слишком вольное сочинительство на тему странных обычаев южноафриканских дикарей может кончиться судебным иском к издательству по поводу компенсации морального ущерба, нанесенного уникальной культуре этих самых дикарей. Поскольку и у мумбо-юмбо теперь есть свои юристы.

Хорошо. Как делается фэнтези, мы выяснили. Осталось понять — зачем. Что есть такого в волшебной сказке, что её хочется слушать и слушать, да ещё и перелагать в такой манере, чтобы наше взрослое, ироническое, скептическое сознание снова-здорово лопало те же самые зажеванные байки, только сдобренные реалистическим соусом? Ответ простой, и содержится он в той же самой сказке. Как оно там было? «Сказка — ложь, да в ней намек: добрым молодцам урок». Вот-вот. Сказочные истории, в отличие от истории настоящей (которая, как известно, учит только тому, что ничему не учит), имеют смысл. Этот смысл не всегда приятен и даже не всегда морален. Тем не менее одного у сказки не отнять: все события в ней происходят не просто так. Все идет не черт знает куда, а к чему-то (например, к победе добра и посрамлению зла — или, скажем, к торжеству хитрости над грубой физической силой). Все действия совершаются зачем-то, все имеет свое место и свое оправдание. Наверное, именно это и есть самое невероятное, а попадающиеся в сказках чудеса — это, скорее, средство. Да и не во всякой сказке колдуют колдуны и дым коромыслом. Ну, вспомним про репку: там, можно сказать, и никаких чудес-то особенных нету. Ну, выросла репка большая-пребольшая. Такое ведь и вправду бывает. В любом случае, не великое чудо. Разве что усмотреть нечто чудесное в том, что её всё-таки вытянули и при этом не перецапались?

Современный мир, конечно, во многих отношениях интереснее (и разнообразнее) любого сказочного. Но. Это мир, в котором господствуют анонимные силы, причем силы непонятные, неведомые, безжалостные и бессмысленные. Мир, в котором процветающие государства в одночасье лишаются средств — из-за каких-то там «колебаний биржевых котировок» — уж больно неуютен, поскольку перестал быть нашим, человеческим миром. Уже не Бог, не демоны, не мы сами творим свою судьбу. Мойры тоже отдыхают. Нами правит закон больших чисел, и только сказка возвращает нас в прошлое, когда миром правили булат и злато, сила и ум, истина и меч.

Теперь, разобравшись с определениями, плавно перейдем к теме сюжетов. Вообще говоря, хороший сюжет редко берется «из ниоткуда». Как правило, нужен какой-никакой, а материал. Из всего того, что мы тут уже наговорили, следует простенькая мораль: самый подходящий материал для хорошей фэнтези — это что-то среднее между волшебной сказкой и учебником истории. Дело в том, что не всякую сказку удобно перелагать языком Эмиля Золя, и не всякая история настолько интересна и загадочна, чтобы напустить волшебного туману. Например, написать роман-фэнтези по приключениям Колобка (несмотря на весь их захватывающий драматизм) нет никакой возможности: для такого подвига надо реалистически описать психологию (да и физиологию) Колобка, да так, чтобы это выглядело убедительно для среднего читателя. То есть не пойдет. Но и по событиям эпохи перестойки хорошей фэнтези не напишешь, несмотря на всю их загадочность. Не того свойства эти загадки, не получается из них хорошей сказки, а разве что басня Михалкова.

Итак, наилучшим материалом для фэнтези может быть что-то такое, в чем история и сказка сливаются до неразличимости. То есть — легенда.

В этом смысле англичанам (и, по совместительству, американцам) сильно повезло. В их распоряжении — роскошный источник, позволяющий разгуляться фантазии, и в то же время не слишком отрывающийся от исторической правды.

Я имею в виду цикл легенд о короле Артуре.

2

Мир драконов, рыцарей, седовласых королей, шутов, менестрелей, коварных магов, изнывающих от скуки «благородных девиц» (интересная, кстати, порода), а также, разумеется, страшных и злых разбойников, давно уже стал для нас родным и обжитым. Однако все это не с потолка взялось: вся эта помпезная роскошь имеет свой источник. А именно — сочинение сэра Томаса Мэллори «La Morte Arthur».

Пересказывать содержание этого длиннющего произведения нет никакой возможности. Однако это и не требуется. Сейчас нам интересно, как устроена музыкальная шкатулка, а не то, какие мелодии она наигрывает.

Итак, займемся исследованием артурианского мифа. Прежде всего — о месте и времени действия. Это позднее средневековье — то есть мир разобщенный, разделенный на маленькие части, и у каждого клочка земли, у каждой скалы есть свой хозяин и насельник, не подчиняющийся никому и ничему, кроме грубой физической силы, и ведущий бесконечные войны с соседями. Единственное, что хоть как-то объединяет этот мир — это сложившийся за века усобиц «рыцарский кодекс», то есть определенные понятия о чести и достоинстве. Разумеется, эта не слишком-то высокая этика сплошь и рядом нарушается, но это всё же лучше, чем ничего.

Теперь о действующих лицах. Прежде всего, сам король Артур, волею Божией (явленной весомо, грубо и зримо — то есть чудесами) и велением Судьбы (в лице колдуна Мерлина) правитель Англии. Он олицетворяет собой Порядок, Меру и Строй, которые он должен дать разобщенному миру. Не будучи ни самым сильным, ни самым храбрым, ни самым проницательным из населяющих этот мир «людей длинной воли» © Лев Гумилёв), он олицетворяет собой нечто более важное, чем сила, смелость и практическая сметка. Он олицетворяет собой Идею. Идею Всеобщего Закона, перед которым все равны, и Высокой Цивилизации, вкусить благ которой достойны наилучшие. Цель его правления — не удержание власти ради власти, а нечто большее: просвещение мира, распространение законов рыцарства на всю Англию, а то и на весь обитаемый мир. Образец и одновременно инструмент утверждения этого Brave New World’а — это воинская дружина, известная как Братство Рыцарей Круглого Стола. Круглый Стол — это не столько деталь интерьера, сколько символ нового общества, общества Сильных и Равных, общества Автономных Индивидуальностей, подчиненных Закону и Порядку, чьи претензии на превосходство и власть ограничиваются только Правилами Чести. Сияющим символом этого нового мира является Святой Грааль — магическая чаша с кровью Спасителя, овладение которой означает окончательное утверждение Царствия Божьего на Земле.

Надо ещё отметить, что идея эта вполне готовая. Думать над ней не надо: её надо просто распространять и утверждать «до крайних пределов земли».

Противники тоже известны. Это Зло, отождествляемое с Дикостью, Коварством и Беззаконием, мир древнего нечистого колдовства и чёрной магии, мир чернокнижницы Морганы ла Фей и предателя Мордеда. Эти силы исподволь подтачивают возводимое Королем здание Нового Мира, и в конце концов добиваются успеха. Король Артур мертв, волшебник Мерлин заточен в скале. Однако дело их не пропало. Вдохновляющая легенда превращается в быль. Царство Закона и Прогресса всё-таки создано, и это царство — Западная Европа.

Таким образом, легендаристика артурианского цикла — это Европейский Миф, который ещё можно назвать Мифом о Прогрессе. Переписанный множество раз, он снова ожил в своем изначальном легендарном обличье в знаменитой эпопее Толкиена, где все вещи наконец названы своими именами и всё расставлено по своим местам: Запад (и особенно Британские Острова, гордо поименованные Нуменором) открыто отождествлен с силами Света, Добра и Прогресса, а мерзкие узкоглазые азиатские орки однозначно повязаны с силами Тьмы. Каковые, разумеется, могут время от времени беспокоить «сияющий город на холме» (это почти толкиеновское выражение очень любил президент Рейган), но в конечном итоге неизбежно терпят поражение. «С нами Бог — кто против нас?»

3

Вторая половина XX века интересна не только появлением атомной бомбы, памперсов и Windows-98. Это ещё и время зарождения так называемого «восточного мифа». То есть попыток (надо сказать, вполне успешных) создания «восточных» мифов, могущих конкурировать с европейской литературной и кинопродукцией.

Попыток создать нечто подобное было немало, но особенно преуспели в этом японцы и китайцы, уже давно освоившие искусство продажи восточной экзотики в западной упаковке. Для этого, однако, им пришлось решить довольно сложную задачу: а именно, разработать и внедрить в массовое сознание свой собственный, «восточный» миф, на основе которого и можно ткать паутину легендаристики.

Итак, «героический Восток» представляет свои истории. Разумеется, и в этом случае речь идет о сообществах героев и совершаемых ими подвигах. Как правило, это разного рода «школы боевых искусств» — начиная от японских ниндзя и кончая китайским Шаолинем. Как и в случае двора короля Артура, они олицетворяют собой Законность, Справедливость и Порядок. Однако тут-то и начинаются различия. В отличие от славного двора короля Артура, они никогда не связаны с «правящим прогрессистским режимом»: напротив, это хранители Древнего Знания, как правило, оппозиционно настроенные и позволяющие себе той или иной степени фронду. Центральная власть — как правило, циничная, аморальная, жестокая, продажная (и, не в последнюю очередь, прозападная или хотя бы вестернизированная) — чинит героям всяческие неприятности и в конце концов уничтожает эти оазисы Чести, Доблести и Справедливости. Кульминационным моментом «шаолиньской легенды» является разрушение правительственными войсками знаменитого монастыря, чьи защитники полегли, истребив, конечно, немерянное количество врагов, которые победили их исключительно числом, да ещё европейскими пушками.

Следует сказать честно: «восточный миф», как он есть сейчас, имеет вполне ощутимую антизападную направленность. Если для рыцарей артурова двора главный враг — это зло, однозначно отождествляемое с дикостью и варварством, то для монахов Шаолиня — это ещё и чужая цивилизация, в данном случае западная, с её разлагающим влиянием. Однако, то, что они отстаивают, — это тоже цивилизация, причем более древняя и более правильная, чем агрессивный и хищный Запад со своими деньгами и пушками. Это не та ситуация, когда Порядок борется с Хаосом, а ситуация, когда один Порядок пытается сохраниться перед лицом другого Порядка, на первый взгляд — более прогрессивного, а на самом деле — всего лишь более сильного.

Любопытно, что антизападная компонента восточного мифа не могла проявиться в явном и неприкрытом виде. Ни оккупированная Япония, ни спасающийся под крылом Тихоокеанского Флота Соединенных Штатов Тайвань, ни прочие государства ЮВА, зависящие от западного мира напрямую, не могли — да и не хотели — позволить себе прямую антизападную пропаганду. Особенно если учесть, что «восточный миф» с самого начала предполагалось экспортировать, причем на тот же самый Запад. Основной задачей было не тупое самовосхваление, а, скорее, попытка озадачить самоуверенную западную цивилизацию, заинтересовать её Востоком, заставить задуматься над тем, так ли уж правы потомки Ланселота и Тристрана, размахивающие атомными копьями над Хиросимой.

Надо сказать, что это им вполне удалось. Ненавязчивое проникновение восточной культуры на Запад, сейчас уже ставшее очевидным фактом, не в последнюю очередь обязано умелым распространителям «восточного мифа», всем этим бесконечным сериалам про «войну школ Белого Тигра и Чёрной Черепахи» или очередным «тайнам ниндзя». Незаметно, исподволь, «артурианский миф» размывается восточным Мифом о Самобытной Культуре, ненавязчивой демонстрацией того, что помимо Святого Грааля и кромешной тьмы вокруг него, есть ещё и иные источники света, что не всё древнее обязательно примитивно, и так далее. А также и то, что от Рыцарей Святого Грааля до конкистадоров — один шаг.

4

Увы, российской литературе на волшебном пиру места не нашлось.

И неудивительно. Пока на Западе шло Великое Возрождение Волшебных Сказок, именуемое «бумом фэнтези», у нас (по известным причинам) пределом мечтаний оставался самопально переведенный Толкиен. Естественно, первые же пробившиеся через рушащийся железный занавес западные развлекательные книжки на добрую треть состояли из сочинений жанра фэнтези. (Я ещё помню, как солидный и скучный советский журнал «Наука и жизнь» взялся печатать сокращенный перевод «Волшебника Земноморья» Урсулы Ле Гуин, а кооперативные издательства-однодневки вовсю штамповали на туалетной бумаге желязновских принцев Амбера).

Разумеется, хотелось «своего». Разумеется, сначала получалось как у других, только хуже. Первые попытки сочинить что-нибудь «в стиле Толкиена», как и следовало ожидать, свелись к безбожному переписыванию самых занудных штампов из книг отцов-основателей жанра. На страницах книг, написанных в Москве, Петербурге или Новосибирске, забегали, шустро перебирая тонкими ножками, эльфы, гномы, толкиеновские хоббиты. А уж главные герои были все как на подбор «благородными рыцарями», трюхающими из пунта А в пункт Бэ за очередным Граалем (вещим камнем, магическим амулетом или ещё каким-нибудь очередным суррогатом Чаши).

Естественное желание внести в эту целиком заимствованную картину хоть какой-то местный колорит приводило в основном к механическому замещению кельтской мифологии — славянской, а западной истории — отечественными былинами. Уродское словосочетание «славянское фэнтези» даже прижилось, но означает в большинстве случаев что-то вроде «люля-кебаб из местных продуктов». Место эльфов и троллей заняли кикиморы, водяные, на худой конец лешаки да шишиги, а герои побеждали не изящных западных драконов, золотых и сияющих, а неуклюжих разлапистых змей-горынычей из каких-нибудь Старых Болотищ и Великих Грязей. Что, как правило, приводило к редкостной безвкусице. Заменить тролля или гоблина на самое что ни на есть праславянское «чувырло похогузое», а благородного сэра Галахэда на какого-нибудь «Медведедава», или «хоробого воя Яруга Босорыла», или даже с детства знакомого Илью Муромца оказалось невозможно без ущерба для стиля.

Это, однако, ещё полбеды. Пустота и скука «славянской фэнтези» связана прежде всего с отсутствием основного мифа, в рамках которого можно наворачивать приключения на приключения так, чтобы всё это не казалось полной бессмыслицей. Дело в том, что артурианский Миф о Прогрессе на отечественном материале смотрится крайне нелепо. Как, впрочем, и восточный Миф о Самобытной Древности. Слишком ясно, что отечественные герои отстаивали отнюдь не Рыцарский Кодекс Чести. И тем более не Чайную Церемонию. А без своего внутреннего оправдания вся фэнтези местного разлива превращается в унылую и бессмысленную пародию на полноценную легендаристику.

Надо сказать, что отечественные авторы почувствовали это довольно быстро. И разделились на два больших лагеря. Одни, с отвращением отрясая прах от ног своих, завязали с отечественными героями и продолжили усердно клепать российские подделки под западные «Туманы Авалона». Другие решили — ну что ж, пародия так пародия! Мы забавны, рожи у нас смешные, такими уж нас мама родила. И принялись попросту стебаться над упырями, кикиморами и чудо-богатырями из Урюпинска и Волчьехренска (естественно, с привычной интонацией «над кем смеемся — над собой смеемся»). Получалось, однако, грустно: все опять как все, одни мы как всегда…

При всем том отечественный цикл легендаристики существует, и всем хорошо известен. Про Илью Муромца, Добрыню Никитича и вообще про Владимира Красно Солнышко (ну чем не король Артур?) нам было кое-что известно ещё в нежном возрасте. Нельзя сказать, что этого никто не видел. Напротив: написать фэнтези по материалу русских былин казалось идеей более чем очевидной, и к тому же обреченной на успех. Однако время шло, а ничего интересного на эту тему на прилавках не появлялось.

Причина была всё та же: полные непонятки по поводу того, вокруг чего должны вертеться все эти истории. Как я уже сказал, две разработанные литературно-мифологические системы — Миф о Прогрессе и Миф о Самобытной Древности — здесь не работают. А рассказы о том, как сильный немытый мужик побил другого сильного немытого мужика не очень интересны: лучше в кино сходить да посмотреть, как страшное чудо-юдо Ван-Даммище мутузит какое-нибудь Сталлонище. И то после седьмой плюхи надоедает, и хочется увидеть хоть какой-то смысл в разворачивающемся действе. Желательно — высокий. А какой высокий смысл в существовании Владимирова двора? Что такого ценного защищают богатыри русские, окромя живота своего? Где тот Грааль, вокруг которого и ради которого всё?..

Чую, проницательный читатель уже поводит носом: запахло «русской идеей» и прочими пряностями. Щас как выскочит, как выпрыгнет слово «духовность», и все, кранты, пошла писать губерния.

Э, нет. Мы пойдем другим путем. Попробуем разобраться с русским мифом так же, как с кельтскими легендами. То есть — посмотреть на время, место и действующих лиц.

Место России известное: между Европой и Азией. Во славные времена князя Владимира на Западе, как и сейчас, существовала Высокая Цивилизация — правда, не та, молясь на которую мы себе лоб расшибаем (то есть цивилизация Гамбургеров и Прав Человека), а другая, византийская. Однако дела это не меняет. Великолепный Константинов Град сиял тогда не хуже нынешних «лондона и парижа», а великолепие её Высочество Развитой Культуры точно так же бросалось в глаза, как и сейчас.

Если говорить о какой-то трагедии русской цивилизации, то она не столько в череде войн, набегов, недобрых правителей и прочих стихийных и рукотворных бедствий. Она в том, что рядом с ней всё время находилась её Высочество Развитая Культура, которая одним своим видом делала ненужными и бессмысленными любые самостоятельные усилия русских людей. Да, конечно, надо жить, трудиться, сеять хлеб… но делать что-то сверх того — для этого нужно рассчитывать на признание и славу в потомстве. А какая там слава, какое признание — когда не так уж далеко отсюда в пронзительно-синем небе сияют золотые башни Царьграда, и любому, кто хоть раз увидит это чудо, сразу станет ясно, что такого у нас не было, нет и никогда не будет, как ни корячься?

Запад (в том или ином виде) всегда возвышался над Русью, как раскидистый дуб над березкой, имевшей несчастье вырасти у его подножия. Дуб, собственно, никакого особенного зла березке не желает. Он просто заслоняет ей свет. Это даже не «борьба за существование», даже не биология, а просто физика. Дуб выше, и всё тут. Ему и солнца больше. Березка в тени. Выбраться из-под этой «сени смертной» некуда: корни держат. Остается гнать, гнать, гнать в рост, с единственной целью — урвать зеленеющей верхушкой хоть сколько-нибудь солнечных лучиков. Вырастает сплошной гладкий ствол без сучков и веточек. Увы, веточки — это непозволительная роскошь, когда все силы уходят на то, чтобы тянуться вверх. В то время как дуб спокойно обрастает могучими суками, крона раскидывается всё шире, — а сумрак у его подножия сгущается.

А с другой стороны, с Востока — Степь, и по степи ходят кочевники, нападают, жгут дома, убивают, уводят в полон. Да, Восток может изумить своими чудесами, — но Русь этот самый Восток в гробу видала. Восток для русских — это отнюдь не Чайная Церемония, не изречения Конфуция, даже не расписные шелка, страшные для скупых европейцев разве что своей непомерной ценой, — а внезапные ночные набеги каких-нибудь очередных половцев или печенегов, горящие кровли изб, кривые железные сабли, гортанные крики поганых, тела под конскими копытами, и сухой деревянный дождь стрел. С Востока на Русь непрерывно дул смертный ветер, обрывавший с русской березы последние листья.

Если удариться в пафос, то можно сказать так: история Россия — это история непрерывной войны на два фронта: с диким, оскалившимся мурлом варварства, с беснующейся Степью, и с застывшей, самодовольной, самодостаточной Высокой Цивилизацией, которая, ежели и снисходила до внимания к любопытной разновидности дикарей у себя под боком, норовила использовать их по какой-нибудь своей цивилизованной надобности, но по большей части просто подавляла своим величием. Русские были зажаты между отчаянием и ужасом, между западным Ариманом и восточным Люцифером. Для русских в мире не оставалось места, и, чтобы выжить и остаться самими собой, необходимо было его создать.

Русские витязи воевали и против Высокой Цивилизации (прибил же Вещий Олег свой щит на воротах Царьграда), и против дикого бесчинства Степи. Они стояли не за Прекрасное Универсальное Настоящее, как артуровские витязи, и не за Великое Самобытное Прошлое, как восточные мастера. Они отстаивали Будущее, они охраняли узкую полоску между пропастями, именуемыми «всё, что можно, уже сделано» и «всё, что можно, уже разрушено», между беснующимся хаосом Степи и застывшим величием Константинополя… То есть, иными словами, как раз между теми двумя метасюжетами, которые и определяют описываемую нами литературную традицию.

Что и делает нас непричастными ни одному из них.

5

Всё это, однако, касалось именно самопальных литературных изделий. Но почему «русской» (или хотя бы «славянской») фентези не существует на Западе — хотя бы в виде стилизации?

Прежде чем отвечать «а нахрен им это надо», задумаемся вот над чем. Западный читатель всегда отличался всеядностью и любовью к экзотике, так что напугать американского ежа голым Буддой проблематично. Мультикультурализм, хоть имя дико, вполне успешно заменяет «всечеловечность»: обычный читатель фэнтезийной продукции с интересом прочтёт что-нибудь про битву Мбуту и Нкелеле, прежде чем вернётся к испытанным эльфам и драконам. Невелика, вообще-то, наука — пользовать чужие мифологические традиции. Однажды открытый Профессором (JRRT) алгоритм прекрасно работает на любом материале.

В связи с этим возникает закономерный вопрос: а что было бы, если б какой-нибудь западный автор из первой десятки по каким-то причинам заинтересовался бы русскими былинами, да и выдал на-гора эпопею «Vladimir King» или, скажем, «Kazak Mamai»? Что это было бы? «Славянская фэнтези»? Очевидно, нет. Это было бы типичное западное фэнтези… Почему же именно русской тематики (которая ничем не лучше, но и не хуже «Мбуту и Нкелеле») западные фантасты так старательно избегают.

Более того: если присмотреться, выяснится интересная вещь. Если «русские» (или «советские») допускались в SF (и даже иногда выглядели вполне симпатично), то в фэнтези им места не нашлось ни в каком виде — ни тушкой, ни чучелом. Даже в качестве врагов. При этом, разумеется, «обозначать» место русских на символической карте мира начал ещё Толкиен (понятно, кто такие «орки»). Избегали именно погружения в русскую мифологию, причём даже самого поверхностного. К мумбе-юмбе относились с большим интересом.

Это, разумеется, можно списать на помянутую скудость «русского мифа». Отчасти это верно, но, как мне представляется, есть и более глубокая причина. А именно — западные литераторы (точнее, западные издатели и менеджеры, которые и определяли издательскую политику) сознательно избегали вложений в «русскую тему».

Речь идёт не о пропагандистской стороне дела как таковой — или, во всяком случае, не только о ней. Просто литератор, пишущий книгу о ком-то или о чём-то, тем самым делает рекламу (или, наоборот, антирекламу) этому кому-то или чему-то. Но даже антиреклама может быть способом привлечения внимания. Дальнейшее уже зависит от самого предмета интереса: если он привлекателен, то он останется таковым даже в том случае, если на него собрались поглазеть как на интересное уродство. Литература (как, впрочем, и любой другой род искусства) — это средство, позволяющее инвестировать внимание и время (оно же — деньги) читателей в определённые объекты. То, что некоторые из них «не существуют на самом деле», ничего не меняет: инвестированное внимание никуда не девается, и находит себе объект приложения, даже тогда, когда на это трудно рассчитывать. Например, «толкиеновский» бизнес (сначала издания и переиздания книг самого Профессора, потом сопутствующей литературы, потом, с появлением толкиеновских клубов и обществ — организационных расходов) всё время наращивал обороты, пока дело не увенчалось известным фильмом и объявлением Новой Зеландии «истинным Средиземьем». Можно прикинуть годовой бюджет Средиземья — он, наверное, сравним с бюджетом какого-нибудь (не самого бедного) африканского государства.

Главный капитал, которым обладает человек, народ, или государство — это симпатии к себе. В этом смысле Дюма или Бальзак сделали для Франции не меньше, чем Наполеон или де Голль: они завоевали для Франции сердца и умы многочисленных читателей, что в конечном итоге оказалось важнее военных побед.

Так вот. Европейцы всегда предпочитали изображать Россию не только и не столько чем-то «ужасным и опасным» (ужасное и опасное может кого-то и привлечь), сколько чем-то отвратительным, невыразимо гадким, и потому — неудобоописуемым.[2]

Тем более, никакой работы с «русским материалом» на уровне мифологии вестись не могло: любая мифология, если копнуть достаточно глубоко, оказывается привлекательной. Поэтому обращение к ней всегда работает на того, чья эта мифология.

Теперь можно охарактеризовать деятельность тех литераторов, которые пишут (по-русски) про «остров Авалон», эльфов и драконов. Это есть не что иное, как систематическое инвестирование внимания русских читателей в чужую культуру. Это можно сравнить с банальным вывозом капитала. Каждый очередной том про эльфов и короля Артура, написанный «без дураков», всерьёз и с пафосом — это внимание, ум, фантазия и «жар души» русских людей, вывезенные на Запад, к «заветным берегам».

Нельзя сказать, чтобы этого никто не принимал в расчёт. Отнюдь нет. «Там» распространение западных стандартов (в том числе в нестандартных областях) давно уже является неотъемлемой частью Большой Политики. «Здесь», впрочем, тоже находились свои умницы и умнички. Правда, это были, как правило, те, кто вполне охотно и сознательно занимались подобным вывозом.[3]

И, увы, с этим ничего не поделаешь. Россия ведь «не Европа» (и не Запад вообще), и никогда ими не станем. Скажу больше: мы в меньшей степени Запад, чем, скажем, многие страны «третьего мира», в том числе и не самые развитые.

Запад — это политический проект. Это совокупность государств, объединённых не столько географической, языковой, или культурной близостью, сколько единообразием «принятых порядков», то есть систем администрирования, управления, ведения дел (в самом широком смысле слова). Эти системы появились несколько веков назад на территории Западной Европы и с тех пор распространились по всему миру, сделавшись de facto «цивилизационным стандартом». Важно, однако, вот что. В истории был период, когда практически весь мир, за исключением нескольких государств и культур, находился под прямым контролем Запада. В колониальный период Запад был в буквальном смысле слова везде. Все государства, возникшие в ходе «деколонизации», были созданы (именно как политические организмы) западными людьми. Я бы сказал так: страны «третьего мира» являются государствами ровно в той мере, в какой они являются западными государствами. Большинство этих стран сохранили языки колонизаторов в качестве государственных (например, так поступили Индия и Нигерия), их управленческие структуры копируют аналогичные конструкции бледнолицых в пробковых шлемах, и т. д. Разумеется, какие-то «местные черты» сохранились, — но именно как помехи в работе механизма, установленного и смонтированнного белыми (как, например, тот же африканский трайбализм). Успешная же модернизация обозначает успешную вестернизацию. Та же Япония, жёстко вестернизированная американскими войсками и американскими же менеджерами, сохранила реальной «самобытности» ровно столько, сколько позволили американцы.

В тех случаях, когда эти механизмы ломались, воцарялась нищета, дикость, и хаос, но не возникало ничего оригинального, — а, значит, и опасного.

В настоящее время Россия является единственным крупным государством, не имеющим опыта долговременной западной оккупации (Китай подобный опыт имел). Все политические институты, существующие на этой территории, были созданы не непосредственно Западом, а, в лучшем случае, на условиях «работы по патенту». Более того: в XX веке России удалось создать (на короткое время) альтернативную западной систему управленческих институтов, которая оказалась транслируемой (например, опыт создания и функционирования «партии нового типа» востребован Китаем, а также рядом других стран с авторитарными и полуавторитарными режимами). В этом смысле Россия — самая «антизападная» страна мира; Индия или Сингапур куда ближе Западу, чем мы.

Это проявляется и на деле. Западные бизнесмены охотно вкладывают средства в экономики Индии, Китая, Кореи, Филиппин, не говоря уже о «почти совсем своих» латиноамериканских странах. А западные эстеты охотно читают какого-нибудь очередного Рушди, Павича и прочих «интересных этнических авторов», дают призы «новой волне иранского кино» и расточают похвалы «реализму корейских режиссёров». Нет, нас не замечают не из-за «разницы в размерах»: все более мелкие уже отмечены хоть маленьким, но приятным знаком внимания. Только русским ничего не достаётся на мировом рынке аплодисментов. И, очевидно, не достанется никогда.

Русским это, разумеется, кажется несправедливым: в конце концов, почему мы, «почти европейцы» по географическому положению, расовым характеристикам («мы же белые, в конце-то концов!») и культуре, столь явно исключены из области «доброжелательного взаимного интереса». Но не стоит обольщаться: тот факт, что мы белые, и внешне напоминаем европейцев, нам скорее вредит в их глазах. Потому что сходство без тождества вызывает куда большее отвращение, чем явно выраженная чуждость. Человек может любоваться пушистым котёнком, собачкой, даже лягушкой и червём — а вот обезьяны обычно вызывают отвращение, именно потому, что они слишком похожи на людей. разумеется — на уродливых людей. Русский для европейца — такая же обезьяна, отвратительная своей похожестью на «настоящего белого человека».[4]

Теперь вернёмся к странноватой реакции русских людей на предъявление им их же собственной мифологии. Почему, собственно, мы так тащимся от «туманов Авалона», а вот наши родные «змеи-горынычи» вызывают острое желание поглумиться? И, опять же, никакая «Бхагавадгита» и прочая густая азиатщина такого желания тоже не вызывает?

Ответ, увы, очевиден. Всё дело в том, что нас научили смеяться над собой. Научила нас этому, естественно, «европеизированная» (тут нужны пудовые кавычки) интеллигенция, которая всю свою историю занималась вывозом русского символического капитала на Запад, импортируя сюда западный секонд-хэнд. В этом смысле глумление над «горынычем» и «кащеем» — того же самого свойства, что и глумление над «рюсским мужуком», который «ест блины» и «ходит в лаптях». В то же время какие-нибудь поганые «мюсли» или голландские деревянные башмачки вызывают исключительно умиление — как, впрочем, и «батик», африканские резные маски, или статуэтки Будд. Смеяться же тянет только над «лаптями» — и только потому, что это «что-то русское».

Известную роль сыграла в этом и советская власть, с её весьма избирательным подходом. Киносказки Роу, на которых выросли несколько поколений отроков и отроковиц, приучили нас к тому, что «своё» непременно забавно. И, при всей гениальности Милляра, «кощеи» и «бабы-яги» в его исполнении напрочь закрыли возможность той трансформации, которую JRRT проделал с «эльфами» — существами исходно ничуть не более почтенными. Один из сильнейших ходов Профессора — чудесное превращение «малого народца», порхающего над цветочками, во вполне серьёзный и трагический Избранный Народ.

6

Что же делать? Первая приходящая в голову программа — «западников не переводить, об эльфах не писать» — вполне утопичен: родные осины от этого нам не станут милее, более того — подсаженное на героин «авалон» наше национальное сознание начнёт жестоко страдать от абстиненции. В отсутствие товарища Сталина, который реально мог бы прикрыть все эльфопитомники и драконовые садки, это привело бы только к повышению акций «западного Авалона». Попытка же потихоньку приучить читателя к «своему родному» будет эффективно блокирована очередным приступом глума: на каждого честного проповедника «славянских древностей» найдётся свой Успенский, умный, ироничный, безжалостный, который с удовольствием сделает из несчастной славянщины очередной антрекот.

Тем не менее ситуация не так уж безнадёжна. Существуют два направления, которые имеет смысл разрабатывать, в надежде на лучшее будущее.

Во-первых, мы очень плохо знаем собственную традицию, — а, значит, ещё не всё в ней обсмеяно и обгажено. Имеет смысл забраться поглубже в древность, хотя бы на предмет расширения кругозора. Конечно, вернуть подобающее величие «бабе-яге», «кощею» и прочим «бабаям» в ближайшие полвека будет трудновато. Но ведь не на них свет клином сошёлся. Можно раскрыть «Мифологический словарь» на статье «Славянская мифология», и почерпнуть оттуда достаточно, чтобы начать водить пером по бумаге.

Во-вторых, имеет смысл разрабатывать и европейскую тематику — но в специфическом ракурсе. Коль скоро вложения в «авалон» приводят к банальному самоограблению, имеет смысл вложиться в его противников. То есть — развернуть индустрию производства антизападного мифа, последовательно героизируя и прославляя тех мифологических персонажей, которые на Западе играют роль «плохих парней». Грубо говоря, сознательно встать на сторону Тьмы, исходя из того, что «ихняя Тьма — наш Свет».

По этому пути, собственно, уже идёт отечественная фэнтези. Например, известный перумовский сериал совсем не случайно кончается разоблачением толкиеновских «Валаров» и апологией их врагов. И, при всей несимпатичности «ниэннаховщины» и сомнительных литературных достоинствах «Чёрной книги Арды», распространение культа Мелькора и Саурона радует. На очереди — российская обработка артуровского цикла, написанная с позиций феи Морганы и рыцаря Мордеда. И так далее.

Кстати сказать, подобные эксперименты могут иметь куда большее значение, чем кажется на первый взгляд. Нынешняя западная фэнтези есть современный извод мифологии, а мифология — вещь серьёзная. Как писал проницательный Шеллинг, касаясь мифа, мы имеем дело «не с вещами, но с властями, действующими в глубинах сознания». И пока мы не отвергнем эти власти со всеми их претензиями, мы будем оставаться внутренне безоружными перед ихним «Авалоном».

Возвращаясь к литературе. Итак, у нас есть два пути. Во-первых, введение в оборот малоизвестной части славянской мифологии: в конце концов, наш читатель плохо представляет себе, кто такая «птица Сирин».

И, во-вторых, «игра чёрными». Демонстративное и честное отождествление себя с теми, кого Запад ненавидит и считает злодеями. Сериал о злодее Мерлине и прекрасной Фее Моргане.

Мне представляется перспективным только второй путь. В конце концов, «Запад» — это, в общем-то, совокупность народов и культур, которые поклоняются существу, именуемому «Deus». Принятие христианства в этом отношении ничего не изменило: и Zeus, и Jesus, равно именуются именно так. Deus — это бог группы deva, богов дневного света, ясности, рационального знания. Deus дал Западу ту силу, при помощи которой он покорил другие народы и культуры.

Но мы-то ему ничем не обязаны. Даже наоборот: сказать по чести, нам есть за что его ненавидеть.

Примечания

  1. Уже после написания этого текста я узнал, что ровно такое же понимание специфики фентези выражено в статье польского фантаста Анджея Слапковского. «Ну и ладушки».
  2. Для сравнения: достаточно почитать бредовые описания «советской действительности» у того же Флеминга — человека, неплохо информированного о советских реалиях. Или, по той же части, — аккуратное перевирание Голливудом в «военных» фильмах внешнего вида, лиц, мундиров и вооружения советских солдат, и это при скрупулёзнейшем, точнейшем воспроизведении всех деталей какой-нибудь румынской или польской военной формы.
  3. Например, замечательный (говорю без иронии) сериал т. н. «Макса Фрая» про Ехо заканчивается прямым признанием того факта, что все эти книги написаны ради «вложения внимания» читателей в создаваемый образ. Кстати, сам мир «Ехо» представляет собой крайне идеализированный Запад, каким он представляется воображению российского обывателя, а сюжет сводится к развёрнутой апологии эмиграции. Неудивительно, что в одном из романов серии («Гнёзда Химер») имеет место выразительнейшая сцена, где свиноподобные «славяне» (попросту говоря, русские) описаны с каким-то запредельным, нечеловеческим омерзением. Интересно, что это было принято критиками как должное: лишних вопросов к автору по этому поводу не возникло.
  4. Это не исключает того факта, что на Западе попадаются русофилы. Однако их единицы, чего не скажешь о синофилах или о каких-нибудь поклонниках «индийской мудрости».

Отзывы