Текст:Александр Панарин:О причинах вмененного тоталитаризма западников в России

О причинах вмененного тоталитаризма западников в России

Автор:

Александр Панарин

• А.С. Панарин Реванш истории: Российская стратегическая инициатива в XXI веке. — М.: Русский Миръ, 2005. — С. 153‒158.^{о книге}

Дата публикации:

2005

Предмет:

Малый народ, западничество, тоталитаризм

Ссылки на статью в «Традиции»:

• Малый народ

О тексте:

Фрагмент из книги: А.С. Панарин Реванш истории: Российская стратегическая инициатива в XXI веке. — М.: Русский Миръ, 2005. — С. 153‒158.^{о книге}

Теперь мы обратимся к тому механизму «рискового по­ведения», который порождает специфическую цикличность российской истории: драматическую смену «западнической» и «восточнической» фаз. Механизм этот сродни тому, что описан в предыдущем разделе, где мы анализировали приключения официозного денационализированного «патриотизма». В самом деле, почему главный риск западнических реформ в России вы­ступает как риск кровавой диктатуры, насилия, тоталитаризма? Нашими западниками затушевывается тот разительный факт, что традиционалистская авторитарность, предшествующая западническим «перестройкам», всегда была куда более уме­ренной по части применения насилия, военно-полицейского идуховно-идеологического, чем сменяющая её «просвещенная» власть носителей «нового порядка». Собственно, именно здесь коренится различие между авторитаризмом и тоталитаризмом. Режим Алексея Михайловича Московского был традициона­листско-авторитарным. Речь шла об отеческом присмотре за сохранением устоявшегося порядка и наказании более или ме­нее случайных нарушителей его — «гулящих людей». Реформа­торский режим Петра 1 характеризуется полным набором тота­литарных признаков. Во-первых, государственное полицейское насилие из периодического (по соответствующему случаю и по­воду) превращается в перманентное. Основатель империи впер­вые применяет к гражданским лицам военно-уголовные законы и издает 392 указа, ужесточающих наказания.

Во-вторых, происходит прерванное ещё в великое осевое время появления новых мировых религий переплетение поли­тической и духовной властей: вместе с упразднением патриар­шества Петр 1 упраздняет относительную автономию церкви, подчиняя её в качестве «идеологического ведомства» своей диктатуре. Подданные лишились инстанции, выступающей по­средником между народом и властью и одновременно способ­ной урезонить власть в случае нарушения ею высших неписаных законов нравственно-религиозного характера.

Наконец, происходит тотальное вмешательство власти во все сферы общественного бытия и даже в повседневную жизнь граждан. В этом духе Петр издает 3314 указов, регламентов и уставов. Подданный обязан был не только нести установленную указом службу, но должен был жить не иначе, как в жили­ще, построенном по «указанному» чертежу, носить «указанное» платье и обувь, предаваться «указанным» увеселениям… Пре­следование национальных форм быта принимало крайние фор­мы издевательства…".

В Петре 1 воплощены два главных парадокса западнического радикализма: во-первых, тот, что именно западники — глаша­таи передовых, просвещенно-демократических идей и учрежде­ний, насаждают не демократию, а тоталитаризм, во-вторых, тот, что интеллектуалы, при прежнем режиме осуждающие архаику непредставительских учреждений и необразованность народа, кончают тем, что пуще всего боятся и демократического пред­ставительства, и настоящего народного просвещения. Дело втом, что правящие западники осуществляют свои реформы, всецело ориентируясь не на местную культуру и традицию, а на непонятный народу заемный образец. Поэтому их политика об­ретает форму социальной инженерии, связанной с насильствен­ным утверждением умозрительных схем и заемных порядков сверху, авторитарными методами. Чем более удаленными от на­родного опыта традиций и норм национальной жизни оказыва­ются реформаторские схемы, тем большего насилия требует их претворение в жизнь. Государство отныне прямо заинтересовано в том, чтобы лишить общество всех средств самозащиты и са­моорганизации, ибо предполагается, что эти средства будут им использованы для сопротивления реформам. В качестве такого средства воспринимается и национальная культура, которая поэтому подвергается безмерному осмеянию, поруганию и вы­корчевыванию. Все то, в чём чувствуются какой-то отблеск на­циональной традиции и опора национальному самоуважению, тотчас же становится мишенью бдительных реформаторов. Вот почему они так часто прибегают не только к услугам иностран­цев, но и к услугам местных изгоев, маргиналов, отщепенцев. Не случайно качество «человеческого фактора» столь резко понижается в периоды насильственных реформ. До полного со­вершенства эту технологию внедрения заемного утопическогопроекта довели большевики. Их «пролетариат» — это не столько угнетенный класс капиталистического общества, сколько тот «внутренний пролетариат» А. Тойнби, который представляет асоциальные и денационализированные отбросы общества, и вэтом качестве удобен для разрушительной работы, направляе­мой антинациональными силами. Над российским реформато­ром западнического толка слишком часто тяготеет тень преступ­ления: и преступления в отношении национальной культуры, и преступления в привычном, буквальном смысле, связанном с пролитием невинной крови, насилиями и «экспроприациями». Тайна тоталитарного насилия кроется в одиночестве реформа­торов, оторванных от национальной почвы. Сначала они верят во всесильную алхимию прогресса: в то, что пропагандируемая ими идеология и связанные с нею инициативы сравнительнолегко и безболезненно «вестернизируют» Россию, а «отсталый» народ обратят в новый, передовой. Но по мере того, как обна­руживается тщета этих усилий и социальное бесплодие заемной модели, они все больше уповают на насилие. И вот в крайнейточке отрыва от собственного народа перед реформатором воз­никает жесткая дилемма: либо уходить, признав не только свое поражение, но и свою вину за все понесенные жертвы, либо превратить революционно-реформаторский авторитаризм в тоталитаризм — в прямую диктатуру, «опирающуюся не на закон, а прямо и непосредственно на насилие» (Ленин).

Вовлечение в «европейскую семью» и преподнесение народу уроков демократии оборачивается изоляционизмом и эзотери­кой тоталитарной политики, делающейся втайне от всех и гото­вой к применению любых нелегитимных средств. Но чтобы при этом заручиться хоть какой-то народной поддержкой, западни­ческий нигилизм, внутренне пустой и ни во что больше не ве­рящий, все охотнее прибегает к националистической риторике, тревожит великие тени национального пантеона, в особенности те, авторитет которых можно использовать для оправдания восстанавливаемого режима «твердой руки». В этот момент своей политической биографии правящие западники превращаются в националистов-восточников — чаще всего неистово безмер­ных. На примере истории большевизма это отметили «евразий­цы». "В качестве попытки сознательного осуществления ком­мунизма, этого отпрыска «европейского развития» — русская революция есть вершина, кульминационный пункт описанного «вовлечения» и «преподания». В то же время… построенная вумысле как завершение «европеизации» революция, как осуществление фактическое, означает выпадение России из рамок европейского бытия.

Сегодня (напомню, что текст был первый раз издан в 1998 г — ПК) история явно повторяется. В настоящее время на­блюдается тот роковой момент «диалектического превращения» отрицателей российской государственности в неистовых дер­жавников, который в свое время изумил мировую социалисти­ческую диаспору на примере большевизма и завтра навернякане меньше изумит мировую либеральную диаспору.

Дело в том, что условия игры остаются примерно теми же. Подобно своим большевистским предшественникам, со­вершившим неслыханные преступления против собственного народа, против России, и потому готовым цепляться за власть любой ценой (в противном случае их ожидал бы не статус ува­жаемой оппозиции, а эшафот), нынешний номенклатурно-ма­фиозный симбиоз просто не может уйти с властной арены. Его тайны никак не менее «деликатны», чем тайны «великой подпольной партии» — их разглашение смерти подобно.

Следовательно, необходимо сохранить власть любой ценой. Но сохранить власть на фоне сокрушительных поражений соб­ственного политического курса — значит небывало взвинтить её, вывести из-под всякого контроля, вооружившись для оправ­дания этого небывалыми миропотрясательными аргументами.

Таким образом, главный парадокс нашей новейшей поли­тической истории состоит в том, что основателям августовского режима для сохранения своей власти предстоит уже завтра за­нять позиции, прямо противоположные тем, с которыми они начинали свою реформаторскую деятельность. Неистовые за­падники — они станут «восточниками», предающими анафеме «вавилонскую блудницу» — Америку. Либералы, адепты теории «государство-минимум», они станут законченными этатистами. Мондиалисты и космополиты, они станут националистами; да такими, что, боюсь, превзойдут все, до сих пор виданное в России. Критики империи, сторонники «неограниченных местных суверенитетов», они станут воинствующими империалистами и централистами-державниками, наследующими традиции Кали­ты и Ивана IV.

Поистине, чудные дела творятся в России. П. Л. Столыпин в свое время четко определил суть политического противостояния в России, ставки которого намного превышают обычные «классовые» и касаются судеб государственности и цивилизацион­ного статуса нашей страны. «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия».

И что же происходит на деле?

Сторонники «великих потрясений», готовые «во имя про­гресса» идти до конца, до разрушения политического строя и самой российской государственности, вынуждены, по законам производства власти, осваивать роль воссоздателей Великой России, причем в наиболее грозной, имперско-авторитарной её ипостаси.

«Великое злорадство» мировой прогрессистской диаспоры, наблюдающей посрамление и разрушение ненавистного ей «монстра», снова сменится, я уверен, великим изумлением и ве­ликим унынием. Мы не причисляем себя к этой партии «миро­вого прогресса» и не собираемся унывать заодно с нею. Однако означает ли это, что мы, граждане России, имеем основание быть целиком довольными вышеописанной хитростью миро­вого разума, восстанавливающего Россию как сверхдержаву руками её вчерашних хулителей и разрушителей?

Равный ли по качеству результат мы обретаем в двух разных случаях: получив могучую Россию из рук ответственных государственников-реформаторов и получив её же из рук вчерашних революционеров (радикал-социалистического или радикал-либерального толка)?

Если стоять на позициях целиком прагматического, позити­вистского разума, то представляется, что субъективность наме­рений и мотивов не стоит особого внимания — важен конечный результат. Если же следовать иной, христианской по своим «архетипическим» основаниям традиции, то намерения и мо­тивы имеют свое значение, и они каким-то загадочным образом вплетены в «материальность» результата, влияя на его крепость.

Выдающийся реформатор Столыпин созидал Великую Рос­сию, сохраняя величайшее уважение к её истории и традиции, и потому намеревался избегать крутых ломок и метаморфоз вроде «нового человека». Он любил «старых русских» и верил в их творческий потенциал. Если бы убийство Столыпина, а глав­ное, мировая война не прервали эволюционный путь России, мы получили бы через два-три десятка лет могучую страну и при этом — европейскую, хотя и стоящую несколько особняком в силу особенностей своей византийской традиции, а также своих масштабов.

Выдающийся революционер Ленин хотел в первую очередь «великих потрясений» и не останавливался перед тем, чтобы превратить собственную страну в хворост для разжигания по­жара мировой революции. Но неожиданно для всех Великая Россия восстала из пепла, из великих потрясений, из хаоса иразгрома. Вместо линейного времени реформ она погрузиласьв поток катастрофически прерывного, цикличного времени, гдепоследующие этапы представляют не продолжение предыду­щих, а нежданную качественную метаморфозу.

Строители большевистской сверхдержавы подпитывались не плавно наращиваемой энергией созидания, а взрывной энер­гетикой отчаяния, мести, реванша. Великое государство полу­чилось, но его экспансия питалась демоническими энергиями, предопределившими конфликт с целым миром, что и привело в конечном счете к сегодняшнему поражению.

Парадоксальность реформационного пути состоит в том, что, сохраняя верность собственной цивилизационной тра­диции, он тем не менее ведет к сближению России с Западом. Парадоксальность революционаристского пути состоит в том, что, разрушая традицию «до основания» во имя следования последнему слову теории прогресса, он ведет к отрыву от Запада, к мировой изоляции и одиночеству России в мире.