Текст:Воскресенская (Солоневич):Три года в Берлинском торгпредстве

Отрывок из книги

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 7

...-штрассе, в Вестене. Там оно упокояется и поныне. Из 1200 служащих осталось теперь едва ли больше ста пятидесяти. Зйс ггапзй': 9|огйа гтшпсй.

Волею судеб мне пришлось проработать в берлинском торгпредстве с января 1928 г. по март 1931 года, т. е. в самый разгар его деятельности. В эти годы на здание Линден-штрассе, 21-25 были устремлены взоры многих и многих сотен германских купцов и промышленников. Ежедневно его посещали бесчисленные продавцы, покупатели, агенты и посредники. И каждый из них, переступая порог этого дома, чувствовал себя несколько неуверенно, как бы на вражеской территории. В десять часов утра и в пять часов вечера отворялись массивные двери, впуская или выпуская сотни служащих торгпредства: стенографисток, машинисток, переводчиков, инженеров, приемщиков и просто большевиков, занимавших командные посты. Однако, в окнах торгпредства до поздней ночи светился огонь, так как более пятидесяти процентов так называемых „ответственных работников“ должны были работать без ограничения времени — а перегружены все были страшно. Линден-штрассе приспособилось к этой армии русских. На противоположной стороне открылись две эмигрантские столовки, где можно было получить и борщ, и гречневую кашу с молоком, и поросенка под хреном. Несмотря на то, что в самом торгпредстве была кантина (столовая и буфет), многие служащие, даже коммунисты, предпочитали обедать в русских столовках напротив.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 8

Пока в один прекрасный день не вышел приказ: обедать только в кантине. Немцы, жившие и торговавшие на Линден-штрассе‚ в окрестностях торгпредства, смотрели на этих русских и думали: вот идут большевики. А между тем, до самого последнего времени настоящих большевиков, т. е. людей, преданных советской власти, в торгпредставах было очень мало. Большинство технического персонала являлось тогда, да является и теперь, беспартийными. Выходя из здания и завернув за угол, они облегченно вздыхали — я не шучу, я очень хорошо помню у себя этот вздох облегчения и какое-то внутреннее чувство освобождения всякий раз, когда я выходила из торгпредства и становилась самой обыкновенной прохожей, теряющейся в разношерстной толпе, фланирующей по улице. Потом, с опаской оглядываясь кругом, они покупали в газетных киосках тогда еще выходивший „Руль“ или парижское „Возрождение“, как нынче покупают, вероятно, „Голос России“ или „За Родину“. А поздно вечером, заперев двери и окна в меблированной комнате, снимаемой у какой-нибудь фрау Мюллер или фрау Шульц, они садились к столу и с наслаждением погружались либо в эти газеты, либо в эмигрантскую литературу. Чем ярче и грознее бичевали большевиков белые газеты, чем откровеннее разоблачали козни ГПУ — Агабеков, Беседовский или Дмитриевский - тем приятнее чувствовал себя советский служащий торгпредства. Воображаю, какое истинное наслаждение испытывают теперь беспартийные служащие

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 9

парижского, лондонского, берлинского и всяких других торгпредств, читая „Россию в концлагере“ или „Молодежь и ГПУ“! Прямо завидно становится. В настоящих очерках я позволю себе рассказать кое-что о внутренней жизни торгпредства и о людях, которые в нем работали. В Берлине есть еще живые свидетели того, что в бытность мою торгпредской служащей, я была настроена крайне антибольшевицки. Эти люди — немцы, бывавшие в торгпредстве по делам и заходившие ко мне за справками, так как я ведала информационным бюро. У меня есть некая физиономическая способность — я почти с первого взгляда либо доверяю человеку, либо ему не доверяю, и нужно сказать, что ошибаюсь очень редко. Обычно после выдачи справки завязывался тот‚ или иной разговор, и я с двух слов определяла своего посетителя. Из таких разговоров иногда зарождалось знакомство и даже нечто вроде дружбы, с большой долей откровенности в области политических взглядов. Эти люди могут подтвердить, что, служа но необходимости у большевиков, я ненавидела их всеми фибрами души, а также что описываемая мною атмосфера работы в торгпредстве соответствует действительности. Для пояснения того, как возможна в стенах торгпредства такая откровенность, должна сказать, что последний год у меня была совсем отдельная комната, где, кроме меня, никто не сидел. Среди белой эмиграции, как и среди иностранцев, существует ошибочное мнение, что всякий

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 10

торгпредский служащий — личность подозрительная, чуть ли не имеющая отношение к ГПУ, потому что-де так, зря-кого заграницу не пошлют. Я хочу и должна в корне опровергнуть это мнение. Ибо каждое советское торгпредство в любой стране — это та же „Россия в концлагере“. В нем есть, с одной стороны, правящая беспардонная большевицкая каста, и, с другой стороны, запуганный беспартийный советский служащий, который более или менее случайно командируется заграницу, живет там под вечным страхом, что это блаженство вот-вот кончится, что он будет откомандирован обратно в советский ад, затем действительно откомандировывается, после чего у него на долгие годы остается светлое, но горькое воспоминание, которое сопровождает его неотлучно во все время пребывания его заграницей. У каждого остаются в СССР родные и близкие, зачастую даже муж или жена, которых упорно не пускают заграницу, и точно так же, как любой из эмигрантов трепещет за своих оставшихся „там“, избегая писать им или слать посылки,— каждый торгпредский служащий трепещет за своих и по мере своих сил стремится не провиниться перед советской властью — не только ради своей шкуры, а именно ради своих близких. — Лично я особенной трусливостью не отличаюсь‚ и я много позволяла себе в бытность мою в торгпредстве, вплоть до хождения в церковь на Фербеллинер-Платц, но все же пойти на концерт, например, хора донских казаков Жарова я — признаюсь теперь со

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 11

стыдом — так и не решилась. Ибо знала, что в зале будут непременно присутствовать несколько чекистов ‚ которые будут следить — не пришел ли кто-нибудь из торгпредских послушать „бело-бандитский хор“.

О МЕЧТЕ ПОПАСТЬ ЗАГРАНИЦУ

В моей книге „Записки советской переводчицы“ я уже писала, что верхом мечтаний большинства советских граждан является — вырваться заграницу. Советская жизнь настолько тяжела, голодна, бесцветна и скучна, а о загранице, несмотря на все попытки советской власти не допустить никаких мало-мальски благожелательных сведений, все же просачиваются рассказы, как о чем-то светлом, свободном и похожем на старую Россию, - что такое стремление уехать вполне понятно. Недавно один из вернувшихся в Вену шутцбундовцев заявил на митинге: — Если отрыть границы СССР, то половина населения сбежала бы. Я утверждаю, что не половина, а гораздо больше. Будучи в Москве, я делала все от меня зависящее, чтобы попасть заграницу, и я этого нисколько не стыжусь. Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. В душе теплилась надежда на то, что таким путем и вся наша семья сможет впоследствии спастись от совет'чины.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 12

Каким именно путем — было неясно, но надежда была. Между Наркоминделом и его полномочными представительствами заграницей —— с одной стороны, и Наркомвнешторгом с торгпредствами — с другой, есть некоторая весьма существенная разница. Полпредства ведут почти исключительно дипломатическую и высоко- политическую работу. Поэтому и подбор служащих в них гораздо строже. В большинстве случаев — это люди политически грамотные, начетчики, зачастую прошедшие огонь, воду и медные трубы Коммунистической Академии. В полпредства уж не пошлют никого не проверенным, поэтому и „невозращенцев“ из полпредств почти не бывает. Агабеков, Беседовский и \ Дмитриевский — вот и обчелся. Да и те стали невозвращенцами потому, что уж слишком далеко зашли, и надо было спасать свою шкуру. Торговые представительства ведают де-юре торговлей, но де-факто занимаются вещами и посерьезнее и например, экономическим шпионажем. Кроме ведающей этими „заданиями“ (как принято в СССР называть секретные поручения) верхушки, состоящей из коммунистов, имеется целая армия специалистов: инженеров, техников и приемщиков. В первые годы большевицкой власти, когда аппарат был еще не налажен, когда еще не было новых партийных спецов, заграницу сплошь и рядом командировались беспартийные специалисты, которым в душе было в высшей степени противно заниматься экономическим шпионажем для поработителей их родины.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 12

Многие из этих специалистов стали невозвращенцами. а многие, вернувшись в СССР, были за нерадивость или за неосторожность арестованы и сосланы в концлагеря. По работе своей торгпредства, конечно, гораздо ближе внедряются в жизнь той страны, где они находятся. Но, в силу их коммерческой деятельности, им приходится иметь также большое количество технических работников, которые, в сущности, при посылке заграницу до самого последнего времени проверялись очень слабо. Это, главным образом, беспартийные, сплошь и рядом политически малограмотные, так что для них большевикам приходится организовывать специальные курсы политграмоты. Впрочем, в самые последние годы аппарат торгпредств очень сильно почищен‚ и теперь попасть на работу в торгпредство почти так же трудно, как и в полпредство. Интересно отметить тот факт, что полпредские служащие сторонятся торгпредских. Игнорируют их. Презирают, как нечто плебейское. Полпредские считают себя советской аристократией. В устроенном на широкую ногу клубе советской колонии в Берлине, который тогда находился на Дессауэр-штрассе полпредские служащие почти никогда не появлялись. Разве только по самым торжественным дням, да и то держались особняком. Поэтому не надо смешивать служащих полпредств и технических работников торгпредств. Практика и опыт показали мне, что если в полпредствах каждый второй служащий —

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 14

чекист, то в торгпредствах едва ли приходится один чекист на десятъ служащих.

КАК Я ПОПАЛА ЗАГРАНИЦУ

От'езд заграницу был сопряжен с большими трудностями. Наша семья была очень дружной, на нашем интимном наречии она называлась „развеселым семейством“. Муж мой, я и наш единственный сын Юрочка умудрялись жить своей собственной, даже в советских условиях, веселой жизнью. Между прочим, именно вследствие тяжелых советских условий, семейная жизнь в СССР приобретает совершенно особое значение. Если англичанин говорит: „ту поте —— ту сазне“, то с тем большим правом любящий свою семью советский гражданин может сказать: моя семья — это единственное место, куда я не должен, не хочу и не могу допустить советского влияния. И действительно — на фоне пресловутой советской распущенности, аморальности и беспрестанной смены партнеров по семейному очагу имеется в СССР очень много семей, прочности которых мог бы позавидовать любой пуританин. Вот, чем-то вроде такой семьи была и наша. И муж мой, и я, правда, работали до изнеможения, иногда на двух-трех службах сразу, варились целые дни в ведьмином котле профинтериов, профсоюзов и прочих советских прелестей, приспосабливались, добывали картошку, кусок мяса, селедку,

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 15

негодовали на советскую бестолочь и страдали от издевательства над личностью, в котором большевики так изощрились. Но зато, вернувшись вечером в нашу салтыковскую голубятню*), растопив большую печь, огревавшую сразу всю квартирку, мы забирались на большой диван и уходили от действительности в нашу собственную, милую, дружную и уютную жизнь. Юрочка обычно влезал между нами, мы его тискали и мяли, он пищал и хохотал от удовольствия, папа выкапывал что-нибудь из своих бесчисленных мозговых запасов, мы слушали, и было нам тепло и уютно. И хоть на часы забывалось все то, что было там, за стенами... Поэтому, вопрос об от'езде заграницу был сопряжен с большой моральной борьбой: приходилось впервые на долгое время расставаться, оставлять мужа одного, лишать его общества горячо любимого им сына, а нас с Юрой — мужа, отца и друга. Вопрос о моем от'езде долго нами дебатировался. И когда, скрепя сердце, муж согласился нас отпустить, потому что все яснее становилась полная беспросветность советской жизни, все больше натягивались нервы, все безотраднее рисовалось будущее, — я решила подать второе заявление в Наркомвнешторг о моем желании быть командированной на заграничную работу. На мое первое заявление, поданное в 1926 году, последовала резолюция, гласившая, что я

• ) См. мою книгу „Записки советской переводчицы' или номера 30-57 газеты „Голос России'.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 16

должна предварительно проработать два года в одном из московских учреждений, имеющих дела с заграницей или с иностранцами. Теперь я имела за собой, пусть небольшой, но все же стаж переводчицы при иностранных делегациях и рекомендацию одного видного коммуниста, работавшего в одном из заграничных торгпредств. Товарищ Н-ский был одним из немногих известных мне коммунистов, которого я уважала. Прошедший мировую войну и награжденный всеми четырьмя Георгиями, он, будучи до революции левым эс-эром, сразу примкнул к большевикам и провел гражданскую войну на фронте. Принадлежность его к врагам царского режима не помешала ему, однако, в одну из страшных киевских ночей выпустить на свободу запертых в сарае и осужденных на расстрел белых офицеров. В частной жизни — это был довольно умный, хотя и не очень образованный, спокойный и разумный человек, относившийся с уважением к чужому мнению. Мне пришлось работать с ним в бытность мою в Одессе, он оценил во мне трудолюбие и честное отношение к работе, и когда я написала ему заграницу, прося его помочь мне, — безоговорочно прислал отличную рекомендацию. С своей точки зрения он поступал лояльно, так как, по его мнению, мои знания языков и стенографии могли принести Советскому Союзу гораздо больше пользы на заграничной работе, чем в канцеляриях Дворца Труда. Тяжело больной (у него был рак печени), он скончался в год моего окончательного выезда заграницу, так что большевики ему за эту рекомендацию теперь отомстить уже не могут. И вот, в одно

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 17

прекрасное ноябрьское утро 1927 года меня вызвали в Наркомвнешторг и подвергли экзамену как по языкам, так и по стенографии. Затем провели меня в Отдел Кадров и там предупредили, что имеется свободная вакансия стенографистки в Кельн, в тамошнее маленькое и даже неофициальное представительство Экспортного Директората. В Кельн, так в Кельн. Мне было, в конце концов, все равно, куда ехать, лишь бы вырваться, хоть на время, из Совдепии, лишь бы дать моему сыну возможность хоть немного поучиться в европейской школе, лишь бы иметь хоть какую-нибудь надежду на то, что можно будет остаться заграницей навсегда. — Мы даем вам 120 долларов жалованья в месяц, — заявил мне Вейцман, заведывавший приемом новых служащих.—Это нормальная ставка для стенографистки со знанием языков. Я была настолько наивна, что не знала чему приблизительно на немецкие деньги равняются эти доллары или, вернее, что на них можно купить в Германии. — А мне хватит этих денег? Я ведь с сыном еду. — Что за вопрос? Конечно, хватит. А теперь оставьте у нас ваш паспорт и заполните эти четыре анкеты. Да, и еще одно: непременно достаньте еще две рекомендации старых членов партии, пусть напишут, что они считают вас подходящей для заграничной работы. Без этого мы заграницу вас не пустим.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 18

— Но, товарищ заведующий, ведь я и теперь работаю в Международном Комитете Горнорабочих, мы постоянно работаем с заграницей. — Это нас не касается. А рекомендации все ЖЕ ПРИНЕСИТЕ.

Новое дело! Кто же может дать мне такую рекомендацию? Ведь это не так просто. „Ручных“ коммунистов у нас было не так много: один-два и обчелся. Да и те были в тот момент в опале, так как их заподозрили в оппозиции Сталину. Я сунулась к одному-другому из знакомых — нет ли у кого-нибудь такого коммуниста. Ничего не наклевывалось. Своему шефу, Слуцкому, о моем намерении уехать заграницу я заранее сказать ни в коем случае не могла. Я знала слишком много секретов о международной работе Коминтерна и Профинтерна, чтобы он выпустил меня так, за здорово живешь, из СССР. Кроме того, я была для него действительно незаменимой работницей, так как знала пять языков, машинку, стенографию‚ а кроме того, умела писать сводки, бюллетени и письма без того, чтобы мне кто-нибудь диктовал. Уж на это-то моего литературного таланта хватало. Значит, нужно было действовать крайне осторожно и тайно. Это усугубляло трудность задачи. Дни проходили за днями. Вакансия в Кельне могла быть замещена кем- нибудь другим Я, нервничала. Как вдруг судьба ко мне смилостивилась. Как-то к нам в Комитет зашел приехавший из Харькова член Украинского

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 19

Центрального Комитета Профсоюза Горняков, старый большевик Кудрявцев. Слуцкого как раз не было. Я сидела и читала, как сейчас помню — „Pittsburg Press“, из которой надо было выудить сведения о стачке углекопов в Питтсбургском районе. Кудрявцев стал заговаривать со мной, шутил, приглашал меня пойти с ним вечерком в Большой театр на балет. Я отшучивалась. Потом, точно блеснуло что-то в мозгу. — Товарищ Кудрявцев, у меня к вам небольшая просьба. Не откажете ее исполнить, а? — А что такое? Вы ведь не из трусливых? Говорили, что вы в ленских событиях принимали участие? Товарищ Кудрявцев расправил свои хохлацкие усы. — Да, уж в трусости меня упрекнуть никто не может. А в чем дело? — Да, видите ли, наклевывается мне место в германском торгпредстве, уже и экзамен выдержала. Теперь же надо еще одну рекомендацию, а все кругом такие трусы — боятся взять на себя ответственность. Будьте добреньким, подпишете вот здесь... У меня уже был заранее заготовлен текст рекомендации. — Товарищ Солоневич, да ведь вы здесь на такой серьезной работе — если бы вам не доверяли, разве вас держали бы? А почему Слуцкий не может дать? — Я Слуцкому и не говорила ничего, ведь вы знаете, какой он. Заартачится, отпускать меня не захочет.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 20

— Ну, ладно, давайте подпишу. А вы, когда в отпуск приедете, привезите мне из заграницы золотые часы на браслетке. Там, говорят, дешево. Идет? — Ну, конечно, идет, товарищ Кудрявцев. Как билось мое сердце, пока Кудрявцев медленно выводил свою подпись! Ставилась на карту, быть может, вся моя жизнь! И Вот, товарищ Солоневич, только смотрите же не подведите. Должна сказать, что я Кудрявцева действительно не подвела. Когда, через три года, меня откомандировали обратно в СССР, я вернулась в Москву, а не стала невозвращенкой. Но, честно признаюсь, что о Кудрявцеве я тогда думала меньше всего. Достать вторую рекомендацию было уже гораздо легче. Коммунисты больше всего боятся личной ответственности. Но раз уже один взял ее на себя, другой действует как бы механически.

ПОСЛЕДНИЕ КОЛЕБАНИЯ

Через неделю я оказалась обладательницей столь драгоценного в СССР заграничного паспорта. С виду он был очень неказист: не обычная изящная книжечка небольшого формата, как английский или германский, — а длинная красная тетрадка, с бесвкусно напечатанным серпов и молотом, а внутри, вместо книжечки — большой белый лист, складывающийся вчетверо и еще вчетверо.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 21

Понятно, что „лист этот через некоторое весьма короткое время рвался и обтирался на краях сгибов, ту или иную визу ставили на нем где попало, так что таможенные чиновники, при последующих моих поездках в Россию в отпуск, долго и недовольно его рассматривали прежде, чем найти ту, которая им была нужна. Но для меня такой паспорт был чем-то столь необыкновенным и дорогим, что я берегла его, как зеницу ока и, сидя на службе, по нескольку раз открывала ящик стола, бережно его вынимала и любовалась им. Теперь настал момент, когда надо было обо всем сказать товарищу Слуцкому*). Эффект был именно таков, каким и я его себе представляла. Слуцкий выпучил на меня по своему обыкновению глаза, стал бегать в волнении и ярости по комнате и, наконец, подбежал к телефону: — Сейчас же позвоню в Наркомвнешторг и буду протестовать против вашего от'езда. — Товарищ Слуцкий, Наркомвнешторг считает, что с моим знанием языков я буду полезнее заграницей, чем в Москве.

• ) Слуцкий был моим шефом в Международном Комитете Горнорабочих и сопровождал английскую делегацию в ее поездке в 1926 г. 410 СССР. О нем более или менее подробно рассказано в моей предыдущей книге ‚Записки советской переводчицы“.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 22

— Плевать мне на то, что он считает. Я вас не пущу — вот и все. Кто подписал вам рекомендации? — Кудрявцев и Миронов. Лицо Слуцкого на минуту омрачилось. — Я и с ними поговорю. — Товарищ Кудрявцев уехал вчера в Донбасс. — Не беспокойтесь‚ у нас существует на всякий пожарный случай телефонное международное сообщение. Но в тоне Слуцкого уже сквозила некоторая неуверенность. Я сидела, как на иголках. Наконец, решила схитрить. — Товарищ Слуцкий, неужели вы думаете, что мне особенно хочется ехать заграницу? Я буду рада остаться в Москве. — Ну вот, тем более. И не думайте, что вам там будет лучше, чем здесь. На какой: оклад вы едете? — Сто двадцать долларов. — Вот видите. На сто двадцать долларов вы будете влачить с сыном жалкое существование. Ведь сами дома варить не будете, а придется обедать по ресторанам. Самый дешевый обед стоит в Берлине две марки пятьдесят. На двух человек — пять марок. И затем, раз вы едете с сыном, вам придется взять не одну комнату, а две, вы заплатите минимум двести марок. И школа будет дорого стоить, Вам совсем не к чему ехать. — Хорошо, товарищ Слуцкий, я еще подумаю. Но очень вас прошу пока ничего не предпринимать.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 23

— Ладно, но только я возмущен, как это вас назначили, даже не спросив меня — вашего начальника. А может быть, я против этого? В это время в комнату кто-то вошел, и наш разговор прервался. Чтобы усыпить бдительность Слуцкого, я старалась ничего больше не говорить о своем от'езде, более того — я стала его откладывать, надеясь, что постепенно Слуцкого удастся уломать. Одновременно я постаралась повидать тех служащих Дворца Труда, которые уже бывали на заграничной работе. В подавляющем большинстве это были коммунисты, которые всячески старались меня от поездки отговорить. Рисовали мне безотрадную картину полуголодного существования, говорили о том, что им самим, якобы, очень заграницей не понравилось, что они рвались вернуться в СССР и т. д. и т. д. Какой ложью оказались впоследствии все эти россказни! Беспартийные же мои знакомые всячески убеждали меня ехать, завидовали мне, забегали ко мне в Комитет и просили показать ной заграничный паспорт. Смотрели на него с вожделением и вздыхали: — Эх, кабы мне такой! Уж я бы одного часа здесь не остался. А сослуживицы — такие же, как и я, беспартийные стенографистки, машинистки и переводчицы — просили меня : - Когда приедете в отпуск, привезите щяе беленькие носошси. — А мне—красный беретик.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 24

— А мне — губную помадку Коти. Как бы то ни было, колебания не переставали меня мучить. В тот год стояла особенно суровая зима. Короткие северные дни, длинные темные ночи, ежедневные поездки в нетопленых битком набитых вагонах из Салтыковки в Москву и обратно, ухищрения для того, чтобы достать что-нибудь поесть — все это надламывало организм, иссушало желания, снижало энергию. Становилось как-то страшно ехать куда-то в чужую, неизвестную страну одной, без всякой опоры, с маленьким сыном. А тут еще бесконечные угрозы Слуцкого и уговоры других коммунистов. Словом, от'езд мой затянулся на три месяца. Наконец, в двадцатых числах января меня срочно вызвали в Наркомвнешторг. А там — к самому начальнику Отдела Кадров. Он посмотрел на меня довольно сурово и сказал: — Или вы едете в Германию, или вы не едете. Но чтобы вы завтра же дали мне окончательный ответ и, если не едете, вернули паспорт. Визы-то ведь все просрочены, надо ставить новые. А Кельн сидит без стенографистки и бомбардирует нас письмами. Почему вы так тянете? — Сто двадцать долларов уж очень малое жалованье. Все говорят, что на это в Германии трудно прожить. Начальник почти с состраданием на меня взглянул: вот, мол, какая дурочка нашлась. — Ну что-ж, вы знаете четыре иностранных языка, когда приедете в Берлин, заявите там, чтобы вам прибавили еще десять

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 25

долларов. Скажете‚ что я на это согласен. — А почему вы отсюда не можете дать мне сразу такую ставку? — На это есть свои причины. Позже я поняла, что это были за причины. Дело в том, что каждому командирующемуся заграницу полагаются под'емные в размере месячного оклада. И вот, даже эти десять долларов для советского кармана составляли расход, с которым все-таки надо было считаться. Я вернулась домой, мы устроили последний семейный совет, и на следующий день я дала начальнику Отдела Кадров утвердительный ответ. В Советской России большей частью власть делает все наперекор желанию граждан. Покажи я излишнюю торопливость и страстное желание поскорее выехать заграницу, меня, может быть, в последний момент оставили бы в Москве. Но поскольку я не выказала особенно яркого желания уехать, ко мне прониклись как бы некоторым уважением и даже в принципе прибавили жалованье. Судьба смилостивилась ко мне и в том смысле, что Слуцкий в середине января уехал в Донбасс по делам, так что я смогла уехать из Москвы в его отсутствие — даже прощальной рекомендации некому было мне написать, что, впрочем, меня не особенно удручало.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 26

МЫ — В БЕРЛИНЕ

После долгих сборов наступил момент РАССТАВАНИЯ. БЫЛО ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛО на СЕРДЦЕ, но одновременно подбодряло сознание, что для моего сына поездка в Германию будет чрезвычайно полезна. 26-го января 1928 года, вечером мой муж и наши друзья проводили нас с Юрой на вокзал, а 28-го утром мы вышли с ним с центрального берлинского вокзала на Фридрих-штрассе. Носильщик нес мой захудалый чемодан, в котором, кроме полотенца и мыла, ничего не было. Ибо что мог тогда вывезти из СССР заграницу несчастный советский гражданин? Прежде всего нам нужна была комната хотя бы на два-три дня. В виду того, что меня командировали в Кельн, я полагала, что в Берлине мне долго быть не придется. Поэтому мы решили остановиться в гостинице. Но не тут то было: мы прошли весь квартал по Доротеен-штрассе, влево от Фридрих-штрассе, и результаты оказались самыми плачевными. Неукоснительно повторялась одна и та же процедура — носильщик заходил в отель, махал нам из-за стеклянной двери рукой; мы входили, а через секунду портье вежливо, но твердо заявлял, что комнат нет. И при этом как-то странно на нас поглядывал. Особенно на Юрчика. Наконец, я уразумела, в чем дело. Всему виной был наш необычайный вид. На мне было старенькое, дважды перелицованное пальто, ЕЩЕ ОДЕССКИХ ВРЕМЕН, СОВЕРШЕННО не модное

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 27

и провинциального вида, а на Юрочке — черный длинный бесформенный кожушок из одеяла. Но, что самое главное, на нем была меховая шапка с наушничками, так что с первого взгляда он очень походил на эскимоса. Вот эта-то шапка, по-видимому, и отпугивала фешенебельных портье. Наконец, попалась какая-то второсортная гостиница, где над нами сжалились и предоставили на четвертом этаже небольшую комнату, правда, с двумя кроватями, за 9 марок в сутки. Эта цифра меня испугала. Неужели моих ста двадцати долларов действительно не хватит? Наскоро умывшись и оставив Юрочку на попечение хозяйки, я, расспросив предварительно, как мне проехать на Линден-штрассе, поспешила в торгпредство. Там я надеялась в тот же день получить хоть немного денег из моих под'емных, чтобы купить себе и сыну самую необходимую одежду и обувь. В таком виде, в каком мы приехали, нас не пустили бы, вероятно, ни в один более или менее приличный ресторан.

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Sie wunschen?*)

— Мне надо в Отдел Кадров, я только что приехала из Москвы.

• ) Что вам угодно?

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 28

— Ihern Pass, bitte.*)

Портье нажимает под столом ногой кнопку, совсем незаметно для непосвященного глаза, и показывает рукой на дверь. Здесь, в советском торгпредстве, все конспиративно. Это не то, что в любом германском учреждении, - вы входите, о вас докладывают, может быть, запрашивают даже по телефону того, к кому вы хотите войти, но двери, ведущие в остальное помещение не закрыты. Здесь обе двери по сторонам обширной приемной заперты. Пришедший с улицы человек никаким способом не проникнет внутрь, не сможет пройти дальше этой приемной. Двери заперты потайным замком, и провода ведут к столам портье. А сами портье как в карманах брюк, так и в ящиках, стоящих перед ними письменных столов, имеют оружие. Портье, как и весь остальной немецкий персонал торгпредства, включая уборщиц, слесарей, столяров, источников и проч. — исключительно члены германской коммунистической партии. И не рядовые, а активисты. Но об этом я узнала лишь значительно позже.

Двери бесшумно раскрылись, я попадаю в переднюю, где движется так называемый патер-ностер, т. е. открытый лифт, с непрерывной ЦЕПЬЮ открытых кабинок, ВХОДИТЬ И ВЫХОДИТЬ из которого нужно на ходу. Я вижу такой

• ) Пожалуйста, паспорт.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 29

лифт впервые и не решаюсь им воспользоваться. Боюсь, что не смогу во время войти и выйти. Поднимаюсь по лестнице. Второй этаж. Длинный, темный коридор идет в обе стороны, в него выходят двери с номерами. По коридорам снуют какие-то люди. Спрашиваю двух трех‚ как попасть в Отдел Кадров. — А вот там, направо коридорчик, так в конце его будет дверь, а за нею другая. Там и есть Отдел Кадров. Комната 155. Стучу. Ответа нет. Вхожу. Небольшая комната чисто концелярского типа. Посредине - два стола. За одним — еврейка Иоффе, за другим — еврей... Сергеев. Да, да, именно Сергеев. В Москве как-то у меня был такой случай, что я должна была повидать одного из членов ВЦСПС. Мне сказали: — Спросите Ивана Ивановича Иванова. Оказался самый обыкновенный еврей. Это не анекдот. Одно только непонятно: зачем евреям теперь, при советском режиме, менять фамилии и подделываться под русских? Ведь в принципе в СССР все нации равны. На столах у обоих шефов—груды бумаг и по два телефона. У окна стоит неизменный сейф. Я стою у двери и жду. Но на меня никто не обращает внимания. Как-будто бы меня нет. В Советской России это вообще бывает сплошь да рядом — полное отсутствие внимания к посетителю. Ибо предполагается, что если в комнату вошла важная шишка—коммунист или даже влиятельный активист — то он ждать не станет, а сразу же подойдет к столу, швырнет на него кепку, а затем либо стукнет

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 30

кулаком по столу, либо развалится без приглашения, на первом попавшемся стуле. Безо всякого стеснения. Ну, а раз стоит себе смирненько в почтительном отдалении и молчит — значит, беспартийная сволочь. Значит, стесняться нечего. Я отлично все это знаю, и сознаю, что мне давно надо было переделать себя, отрешиться от излишней в советских условиях деликатности и тактичности, но... „проклятое“ институтское воспитание мешает. Так и теперь — стою и жду. Потом решаюсь кашлянуть. Потом набираюсь смелости и говорю: —— Простите, товарищ... Но тут, видно, сидят махровые бюрократы. Их так просто не прошибешь. Надменность и наплевательское отношение к подчиненным придают им вес в их собственных глазах, ибо других заслуг у них нет. На мою удачу в этот момент в комнату врывается некто в сером, высокий, энергичный и напористый. Подлетает к Иоффе и с места в карьер начинает орать: - Это разве торгпредсто! Это сумасшедший дом какой-то! Два месяца я здесь, а меня уже третий раз перебрасывают из комнаты в комнату, да мало того, еще и из этажа в этаж. И главное, никто не знает, по чьему распоряжению! Теперь ты, Иоффе, признавайся, это ты приказала меня на место Электроимпорта перебросить ? Так я тебе заявляю, что этому не бывать! Что важнее, по твоему, умная ты голова, Хлебоэкспорт или

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 31

Электроинпорт? Кто дает валюту государству — мы или они? А ты наш отдел загоняешь куда-то на четвертый этаж, к чертям на кулички, а электриков, видите ли — на самый низ. Надо ведь соображение иметь! Я в Москву буду жаловаться. Это чорт знает что такое! Клиенты теперь опять по всему торгпредству бегают — меня ищут, а я — ишь, на небеса забрался! Куда девались небрежная поза и бюрократическое молчание Иоффе. Точно злая, хищная птица, худая и общипанная, она нахохлилась на своем кресле и вот-вот вцепится когтями в крикуна. — Ты мне тут не кричи. Тут Отдел Кадров, а не базар. И никакого распоряжения я не давала. — Как не давала, а кто же давал? Ты — Сергеев? Но Сергеева уже и след простыл. Я даже не заметила, как он успел скрыться в боковой двери, за его креслом. Да и мудрено неискушенному глазу заметить: дверь вроде как бы потайная — в стене замурована и выкрашена под цвет остальной комнаты. Теперь Иоффе обращает, наконец, свое внимание и на меня. Она, конечно, уже давно знает, что я здесь, но тут ей, видимо, неприятно, что ее престиж так дискредитируется перед какой-то посторонней личностью — Вам что, товарищ? — демонстративно обращается она ко мне и тем самым временно отстраняет бушующего хлебоэкспортника. — Я сегодня приехала из Москвы.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 32

Назначена стенотиписткой, со знанием языков. Моя фамилия Солоневич. — А, Солоневич? Где же вы так долго застряли? Бумага о вашем назначении у нас уже давно лежит, в Кельне работать некому. Покажите ваш паспорт и препроводительные бумаги. Так, все в порядке. На какую ставку вы приехали? — На сто двадцать долларов, но заведующий Отделом Кадров в Москве сказал , что ввиду того, что я знаю четыре языка, вы мне дадите сто тридцать. Я ведь не одна, а с сыном. — Ну, это мы еще посмотрим. Если будете хорошо работать — прибавим. — Но ведь в Москве мне сказали, что это наверное. — Мало что в Москве сказали. Ну, да ладно, я поговорю с товарищем Сергеевым. А теперь собирайтесь, чтобы сегодня же вечером выехать в Кельн. — Я хотела просить разрешения остаться хотя бы на один день в Берлине, чтобы одеться. Вы сами видите, в каком неподходящем я виде. — Нет, ни минуты ждать нельзя. Вы и так запоздали. Идите в кассу, я сейчас распоряжусь, чтобы вам выписали ордер, поезжайте к Вертгейму или Тицу, купите, что надо, и с вечерним поездом выезжайте. — Но я ничего в Берлине не знаю — ни улиц, ни магазинов. — Попросите кого-нибудь из товарищей. Вам помогут.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 33

И Иоффе протягивает мне мои бумаги и записку в кассу. Аудиенция кончена. Уходя, я слышу возобновившиеся вопли заведующего Хлебоэкспортом и резкий голос Иоффе.

СТЕПАН НИКИТИЧ НИКИТИН

Касса находится в третьем этаже. Это малюсенькая комнатка, перегороженная прилавком и решеткой. За прилавком, по бокам — два сейфа. У окошечка—пожилой, лысый человвк в пенсне. Он принимает меня очень любезно. Иоффе уже, оказывается, позвонила в финансовый отдел, что я иду, и он только ждет ордера. Пока что — мы разговариваем; он расспрашивает меня о Москве и, узнав, что я должна немедленно ехать в Кельн, очень об этом жалеет. По неуловимым, понятным только подсоветским людям, признакам — я заключаю, что он беспартийный. Задаю ряд вопросов практического характера: как устроить сына в немецкую школу, где лучше купить пальто и платье. С этого дня начинается наше знакомство, которое, к сожалению, закончилось для него очень трагически. Ибо этот кассир никто иной, как Степан Никитич Никитин, описанный в „Россия в концлагере“, как „Степушка“‚ и томящийся, по-видимому, и поныне в

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 34

одном из концентрационных лагерей СССР. Он пытался бежать из СССР вместе с моими родными через финскую границу, был захвачен ГПУ в вагоне на перегоне Ленинград — Петрозаводск, перепугался до смерти, наговорил на себя всяких несусветимых небылиц и теперь несет наказание за „шпионаж“ и „контрреволюцию“. Никитин проработал в торгпредской кассе бессменно в течение девяти лет. Попал заграницу совершенно случайно, еще в первые годы германо- советской дружбы. Работал не за страх, а за совесть, иногда по десять- одиннадцать часов в сутки. Постарел на этой службе и был безукоризненно честным служакой. Полу- эстонец, полу-русский, он был несказанно огорчен откомандированием в 1930 г. в Москву‚ но не решился стать невозвращенцем, несмотря на то, что похоронил в Берлине на Тегельском кладбище свою жену, а также несмотря на то, что в Эстонии у него осталась целая плеяда братьев — и довольно состоятельных, которые звали его поселиться у них. Я хорошо помню, как я весной 1930 года вернулась в Берлин из отпуска, как обычно, проведенного мною у мужа в Салтыковке. Никитин встретил меня на вокзале и спросил: — Ну, как, Тамара Владимировна, там, в Москве? Меня откомандировали, скоро надо ехать. Я сказала, не колеблясь ни одной минуты: — Ради Бога, Степан Никитич, не езжайте. Голод, террор, ужас. Будете страшно жалеть. Ведь у вас братья в Эстонии — станьте

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 35

невозвращенцем и езжайте в Эстонию. У вас есть маленькие сбережения — на вас одного ХВАТИТ. Но Степан Никитич был слишком честен, чтобы ослушаться начальства. И решил вернуться в СССР, а затем легальным путем уехать снова заграницу, и тогда уже навсегда. Приехав в Москву, он поступил бухгалтером в какое-то учреждение и стал ходатайствовать о выезде. Ему три раза подряд отказали. Тосковал он страшно, так как жил совершенным бобылем где-то в одном из пригородов. Кроме того, по природе аккуратный и смирный — он привык за десять лет пребывания в Германии к чистоте, порядку, законности. Его чрезмерная деловая загруженность в кассе держала его как-то вдалеке от торгпредской сутолоки — общественной нагрузки на него не возлагали — так что, по его возвращении в СССР, советская действительность ударила его, как обухом по голове. И нужны были действительно невыносимые советские условия, чтобы заставить этого мирного человека решиться бежать через границу. В 1934 г. он, наконец, решился бежать. Кончилось это ужасно. Как я теперь узнала от своих родных, на допросе Никитина следователь угрожал ему револьвером, кричал на него и заставил его подписать заведомо ложные показания о том, что он, якобы, со мой вместе шпионил в торгпредстве против советской власти. Никитин совсем потерял голову и наговорил такого, что получилось действительно нечто вроде детективного

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 36

романа. Словом, его закатали на восемь лет в концентрационный лагерь. Мне очень жаль Степана Никитича. Он и его жена приняли меня и Юру, как родных, приглашали к себе, помогали искать квартиру и — что самое главное — первые недели и месяцы жизни на чужбине оказали нам сердечное и искреннее гостеприимство. Выдержит ли старичок, с его ослабленным недоеданием организмом и с его боязнью сделать хоть маленькую незаконность, восемь лет каторжной жизни в советском концлагере — Бог знает.

НЕОЖИДАННОСТЬ

Пока мы разговаривали со Степаном Никитичем, за его спиной в стене открылось маленькое окошечко и чья-то рука просунула ордер. Он стал отсчитывать мне деньги, как вдруг у него на столе зазвенел телефон. — Алло, да, Никитин. Что? Да, да, она еще здесь. Сейчас придет. Никитин положил трубку. — Товарищ Солоневич, вас Иоффе к себе зовет, и поскорее. — Да ведь я только что у нее была. — Это ничего не значит, идите скорее, она вас ждет. Что случилось? Прощаюсь и бегу к Иоффе. Застаю ее за телефонным разговором.

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 37

Не называя фамилии, она кому-то доказывает, что кого-то оставить здесь, в Берлине, нельзя, так как на него имеется требование. Однако, интонации ее делаются все мягче, и, наконец, я слышу: — Хорошо, я распоряжусь. Она уже здесь. Нетрудно догадаться, что речь идет обо мне. Положив трубку, Иоффе обращается ко мне тем же, вероятно, оставшимся по инерции, мягким тоном: — Товарищ Солоневич, импортный директорат требует, чтобы вы остались работать здесь, в Берлине. Вы знаете языки и будете здесь гораздо нужнее. В Кельн же поедет другая, знающая только немецкий. И мы даем вам сто тридцать долларов, как вы просили. Должно быть мое лицо имеет довольно глуповатый вид, потому что Иоффе считает долгом меня успокоить: — Вам здесь лучше будет. А теперь идите устраиваться с комнатой и прочим. И, — при этом она окидывает меня полу-презрительным взглядом, — вам действительно надо одеться. Послезавтра приходите на работу к ДЕСЯТИ ЧАСАМ.

Так волею импортного директората — а как я потом узнала, воля эта управлялась личной склокой между одним из директоров и заведующим кельнским отделом — я осталась в Берлине. Что сказать о наших первых впечатлениях от Берлина! Огромный, четырех-миллионный

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 38

город, с прекрасными чистыми улицами, площадями и парками, великолепными витринами и разноцветной, феерической ночной рекламой — был так непохож на грязную, обшарпанную, серую советскую Москву, что в первые дни мы ходили, как обалделые. Было странно, что можно все купить без очереди, а масса красивых предметов, которых Юра еще никогда в жизни не видал и которые я забыла — когда видала, заставляли нас останавливаться и простаивать подолгу перед витринами. Юрочку особенно притягивали выставки велосипедных и оружейных магазинов. Эта любовь сохранилась у него, впрочем, во все время его пребывания в Германии. Для него не было большего удовольствия, как забраться в окрестности Александер-Платц в огромный магазин Махнов. Это — универсальный магазин по части велосипедов и всяких запасных частей и инструментов. Там Юра мог проводить целые дни. Я лично — каюсь — пропадала в универсальных магазинах Тица, Вертгейма и Карштадта. Прежде всего надо было придать себе и Юре мало-мальски европейский вид. Удалось ли мне это вполне — сильно сомневаюсь, так как, пересматривая теперь иногда наши фотографии того времени, я вижу перед собой довольно безвкусно одетую даму и утрированно-спортивного вида мальчугана в огромной для его роста клетчатой кепке. Но ТОГДА МЫ Казались Себе Верхом ЭЛЕГАНТНОСТИ. Да оно было и понятно — после десяти лет нищеты, рваного белья, перелицованных платьев, пальто из одеял и бумажных чулок (о, шелковые

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 39

чулки — какой это предмет вожделений всех советских женщин!) — было на что глазам разбежаться. Собственно говоря, в те первые месяцы жизни „на воле“ я не совсем отдавала себе отчет в реальной стоимости германской валюты. Говорю „германской“ потому, что, несмотря на то, что номинально торгпредские служащие получают зарплату в долларах, фактически она выдается им в валюте той страны, где они работают. На германские деньги я получала 540 марок, что по номиналу равнялось 270 советским рублям, в действительности же я на эти 540 марок могла купить неизмеримо больше. Когда выяснилось, какую массу всего я могу купить на эти деньги в Германии, я помянула недобрым словом Слуцкого, который лгал мне, утверждая, что на 120 долларов в Берлине я буду голодать. Вот для сравнения приблизительная стоимость килограмма продуктов или штуки предмета в Москве и в Берлине (см. на 40 стр.): Итак, значит, советская власть платит своим служащим, проживающим заграницей, в среднем в 20-25 раз больше, чем проживающим внутри СССР. Чем это об'яснить? Единственно — желанием еще и еще раз обмануть иностранцев, которые должны видеть, как хорошо оплачивают большевики своих служащих. Это своего рода реклама, и обходится она русскому народу в очень круглую сумму. Между прочим, этим чрезвычайно привилегированным положением заграничных служащих об'ясняется также поразивший меня в бытность

Три года в Берлинском торгпредстве - Страница 40

мою в торгпредстве факт, что почти 70 проц. всех служащих — евреи. Как известно, евреи всегда стараются занять наиболее выгодные места. Их, например, почти нет на должности сельского учителя или почтово-телеграфного чиновника, но зато полпредства и торгпредства ими буквально оккупированы. Возвращаясь к вопросу о заработной плате. Интересно отметить разницу, существующую МЕЖДУ ТАК НАЗЫВАЕМЫМИ „КОМАНДИРОВОЧНЫМИ“ из Москвы и „местными“ служащими. В то время, как командированная стенотипистка получает около 500 марок в месяц, такая же, если не более, квалифицированная „местная“ стенографистка — будь то немка или русская — получает только 300 марок. Конечно, при ...