Текст:Дмитрий Ульянов:Присяжные против Левиафана

История текста

Опубликовано в АПН 30 января 2007 года. Статья была написана в соавторстве с *Павлом Святенковым

ПРИСЯЖНЫЕ ПРОТИВ ЛЕВИАФАНА

В связи с делом Аракчеева и Худякова, а также других людей, которых власть из политических соображений стремится посадить, а суды присяжных оправдывают, раздаются призывы упразднить это непокорное учреждение.

Неудивительно, что большая часть критики исходит как раз от представителей власти и близких к ней пропагандистов. Но к критике присоединяются и профессиональные юристы, которым суд присяжных создаёт проблемы, делая процесс судопроизводства неконтролируемым с помощью традиционных инструментов вроде "телефонного права". Основной аргумент сводится к тому, что решение судьбы человека нельзя доверять людям, у которых нет высшего юридического образования, а то и вовсе нет никакого. Именитые юристы возмущаются — они должны иметь опыт работы и квалификацию, чтобы быть судьями. А тут — какие-то простолюдины, не достойные целовать песок под ногами выпускников юрфака МГУ и МГЮА, получают право решать, кто виновен, а кто — нет. Что, дескать, обессмысливает всю работу следствия и суда.

Юристы, однако, не правы. Они критикуют суд присяжных с точки зрения уголовного права и уголовного процесса. В то время как в теории права, которую следует применять в данном случае, суд присяжных понимается как один из институтов прямого волеизъявления народа.

Напомним некоторые истины, которые юристы не любят вспоминать. Законы существуют не «в себе и для себя», как кантовские ноумены. Они являются выражением чьей-то воли. Сила, волю которой выражают законы, называется сувереном. Суверены бывают разные. Например, в абсолютной монархии сувереном является король или император, чья юридически оформленная воля является законом. Но суверен существует и в современном демократическом государстве. Им является народ. Все демократические конституции признают народ источником власти. Это значит, что именно его, народа, воля, должна быть реализована посредством законов.

Суд присяжных является прямым выразителем воли народа, иначе говоря, сувереном. На практике это означает, что в случае противоречия между судом присяжных и обвинением, действующим на основании уголовного права, решение суда присяжных приоритетно.

Разумеется, суд присяжных не имеет всей полноты суверенной власти: он не может принимать или изменять законы, он не может смещать высших должностных лиц, объявлять войну и заключать мир. Однако — как капля воды является подобием океана, так и суд присяжных является образом народа-суверена. Поэтому не суд присяжных нужно «доразвить» до знания соответствующих кодексов, а наоборот: законы нужно изменять так, чтобы они соответствовали воле народа. Если юрист этого не понимает или не хочет признавать, то это заставляет сомневаться не в необходимости суда присяжных, а в компетентности правоведа, выдающего такую «экспертную» оценку — или в его желании подменить суверенитет народа суверенитетом судейских.

Во многих средневековых корпорациях существовал институт выдачи их членов правоохранительным органам — это значило, например, что крупный феодал не мог быть осужден без согласия палаты пэров. В современной нам реальности депутат Государственной Думы не может быть арестован без согласия нижней палаты Парламента, при этом Государственная Дума не обязана руководствоваться законом, давая согласие на арест, и в реальности руководствуется мнением исключительно большинства своих членов о «выдаваемом».

Если мы вновь вернемся к суду присяжных, то мы обнаружим, что он выполняет схожую функцию. Ведь при решении вопроса о виновности или невиновности стоящего перед судом гражданина присяжные руководствуются лишь собственной совестью, а не требованиями закона. Если они скажут «виновен», то выдадут человека на расправу государства, приговор вынесет государственный служащий — судья. Если присяжные оправдают подсудимого, то государство ничего не сможет с ним сделать — он будет отпущен на свободу.

Фактически суд присяжных от имени народа соглашается (или не соглашается) на выдачу одного из его членов государству-Левиафану. Народ как «суверенная корпорация граждан» соглашается, что один его членов будет осуждён властью. Вот смысл процесса.

Именно существование суда присяжных делает гражданина гражданином, ибо даёт ему гарантии защиты от произвола со стороны государства. В противном случае гражданин — уже не гражданин, а подданный и тем самым его нельзя признать даже частичкой суверена.

В России существует авторитетная традиция критики суда присяжных, связанная с такими крупными мыслителями, как Достоевский. Первый опыт суда присяжных казался современникам негативным — присяжные оправдывали явных преступников, в том числе самых отвратительных — злоумышлявших против верховной власти и даже особы Императора. Хрестоматийным стал пример суда над Верой Засулич, покушавшейся на жизнь градоначальника Трепова, которую суд присяжных оправдал. Что, разумеется, было воспринято так называемой «прогрессивной общественностью» как победа над самодержавием (и вообще порядком в стране) — и вызвало справедливый гнев людей ответственных и патриотично настроенных.

Однако в действительности критика со стороны лучших умов России XIX столетия была неосновательна.

Ситуация в России конца XIX века была крайне специфичной. Прежде всего, существовала абсолютная монархия, при которой прямая репрезентация воли народа была невозможна в принципе. По закону всё решал монарх, при котором в качестве законосовещательного института существовал назначаемый им Госсовет.

Благодаря реформам Александра II Россия получила прогрессивный институт — суд присяжных, который представлял народ. Но иных институтов народного представительства создано не было. Неудивительно, что в этой ситуации суд присяжных превратился в политизированный институт, которому «общественное мнение» приписывало роль «народного суда», выступающего против неправедной власти. В результате, суд присяжных принял на себя функции несуществующего парламента — то есть стал исполнять несвойственные ему задачи.

Если вспомнить случай Засулич, её официальным оправданием был тот факт, что Трепов велел выпороть политического заключенного. В рамках демократического государства этот инцидент послужил бы поводом для парламентского расследования. В рамках государства абсолютистского (хотя и с судом присяжных) он привел к ранению градоначальника и рассмотрению дела уже присяжными. Засулич потому и была оправдана, что у общества не было иных механизмов воздействия на неправедную власть, кроме суда присяжных. Суд выполнил роль, в демократическом обществе принадлежащую наделённой контрольными полномочиями комиссии парламента — осудил Трепова (пусть и косвенным образом).

Виноват в случившемся был не столько сам институт суда присяжных, сколько государственный строй тогдашней России, при котором народное представительство не было обеспечено в должной мере. Суверен-народ, в условиях отсутствия института парламента, начинает для реализации своей воли пользоваться любыми доступными инструментами — то есть в данном случае судом присяжных.

Тут, конечно, можно возразить, что существовали земства. Однако земства по определению — это органы местного самоуправления, не допущенные ни до какой «политики». Вместе с тем именно суды присяжных рассматривали политические дела, то есть те самые, по которым общество могло схлестнуться с властью. Именно поэтому они и превратились в эрзац-парламенты.

Поэтому рост влияния суда присяжных сегодня — следствие тех же процессов, которые происходили в царской России в конце XIX века. В то время, как выборы в Государственную думу и иные законодательные органы власти проходят под контролем властей, а исполнительная власть, в том числе и губернаторы, прямо назначается президентом, поле, на котором общество могло бы спорить с властью, неумолимо сужается. По этой причине вновь растет роль суда присяжных и желание власти его упразднить.

Конечно, для власти удобнее, чтобы суда присяжных, этого гаранта «невыдачи» гражданина государству, попросту не было. Тогда государство оказывается в чрезвычайно удобной позиции — оно как бы выступает одновременно и обвинителем и судьей. Никто уже не может препятствовать ему в желании осудить того, кого оно сочтёт нужным, ибо и судья и прокурор равно являются частями государственного аппарата. В такой ситуации можно уже не церемониться с доказательствами вины подсудимого и сажать людей в тюрьмы на основании показаний, больше похожих на бред потенциального клиента дурдома. Например, один из свидетелей по делу Аракчеева заявил, что он узнает подсудимого по глазам и бровям. По разрезу глаз можно, конечно, понять, что совершивший преступление является китайцем, но идентификация конкретного человека по данному критерию вполне сопоставима с определением автора романа по цвету обложки.

На основании вышеизложенного легко понять, что сам спор о необходимости суда присяжных связан не с его внутренними сущностными проблемами, а с устройством государственной власти в современной России, не желающей оставлять людям никакой возможности осуществить громко постулируемое в Конституции народовластие. Попытки ликвидации суда присяжных или лишения его части полномочий связаны не с низким правосознанием населения, а со страхом власти перед неконтролируемым институтом реализации народного суверенитета.