Илья Муромец - Детство
Зажглась-загорелась, в небе вспыхнула,
Синим светом засияла серебрянка-звезда.
И горит она, и разгорается,
Огнем-заревом воспламеняется
Над полями, над лесами, выше горных вершин,
Ярче месяца, жарче солнышка.
Нет, то не звезда ярче месяца,
Не огнистая зажглась жарче солнышка,
Народился, воссиял на святой Руси
Не царь, не князь - богатырь молодой.
А свершилось то во городе во Муроме,
А содеялось в селе Карачарове,
У крестьянина, у чернопахотника,
У того ли у Ивана Тимофеевича,
У свет Ефросиньи Александровны
Появился-родился желанный сын.
Был он долго ждан да на радость дан.
На крестины, на веселье на радостное
Созывал Иван Тимофеевич
Дорогих гостей со всех волостей,
Еще в крестные к сыну он позвал-посадил
В кумовья себе Микулу Селяниновича.
Повивальная бабушка Таланиха
Меж гостей дорогих разговор ведет,
Во застолицу желанных на обед зовет:
“Уж вы, гости дорогие, честно-славные,
На Илейкину на кашу вы пожалуйте!
Наш Илеюшко, большой хозяюшко,
На веселье себе собирал-сокликал
Соловьев-свистунов, воробьев-прыгунов,
Да чижей, да стрижей, да скворцов-молодцов,
Вертуниц-синиц, быстрых ласточек”.
Эх, как из лесов, эх, как из полей
Солеталися к Илейке птицы малые
К шестку, горшку на заварушечку,
Приносили по зерну белояровому.
И за тем горшком собрались кружком
Воробейки, соловейки, жавороночки,
Быстры ласточки, все касаточки,
И запаривали, и заваривали,
Заправляли, солили, перемешивали…
“Вот она, вот она каша масляная!
Что ж вы, гости дорогие, что не кушаете?
Каша стынет-холодеет-не закисла бы!”
Тут Микула говорит Селянинович:
“Есть куда у гостей и возить, и класть,
Есть что возить от хозяина.
Только нечем возить - ни телег, ни возов!”
“Непонятлива я, свет Микулушка:
Про какие телеги ты толкуешь мне?
Ах, да… Вот, да… Догадалася…
Я заказ, я для вас, я исполню тотчас:
Принесу я вам тележки бесколесные,
Закуплю я вам лодки безвесельные,
Заготовлю я вам санки бесполезные.
Только, гости мои, не пусты кошели
Припасите, потрясите серебром над столом,
Эту снасть вы у нас себе повыкупите!”
Приносила тут Дарья Таланиха
Ложек полное решето на стол.
Стали гости шуметь да деньгами звенеть,
Стали ложки выкупать да Илюшу величать.
Кто грош, кто два, кто алтын серебра,
А Микулушка Селянинович
Золотым рублем откупился он,
Чтобы выстоял крестник, вырос сильным Илья.
От горшка к потолку пар столбом валит.
Каждый гость свой привет в свой черед говорит:
“Как на поле под вечер ложится туман,
Так и счастье-талан-на Илюшеньку!”
“Мы - за ложки, на кашу; ты - на ножки, Илья!
Нам бы весело гостить, тебе-крепнуть-расти!”
По окружью идет по застольному
Чаша полная зелена вина.
Доходила она до Микулушки.
Принимал ее Селянинович.
Он творил-говорил пожеланье-привет:
“Дорогой мой кум Тимофеевич!
Дай-ка бог тебе возлелеять сынка,
Воспоить, воскормить, на коня посадить!”
Тут на эти слова на Микулины
Как крикнет Илья, как зыкнет Илья,
Дескать, дайте коня да скорей для меня!
Настежь окна от крика распахнулися,
А застолье все в голос засмеялося:
“Не раненько ли ты, млад Илюшенька,
Приказал подавать коня доброго!”
А Микула вина не допил до дна,
Недопиточком он плеснул в высоту:
“Зелено вино, к потолку лети,
Каплей ты с высоты книзу на пол не кань!
Так, Илейко, и ты млад высоким расти,
На счастье себе и на радость нам!”
Тут воскликнула Дарья Таланиха:
“Ай вы, гости вы гости, поэабывчивые:
Роженицу ту нашу позабыли совсем:
Она кушать-есть за двоих должна!
Так и нужен тут зуб не простой, золотой!
Надо, гостюшки, позолотить зубок!”
Гости щедрые опять пораскошелились.
Зубы вызолотили, кашу выхлебали -
Вон посуда везде, и пуста, и чиста,
Чтоб Илья молодой да не вырос рябой.
Появился пирог во всю избу широк.
Вот пир во всю ширь раздаваться стал.
Веселенье красно да в избе тесно.
С тесноты из избы гости вышли во двор,
Стало тесно во дворе, они - на улицу,
Стала улица тесна - за околицу!
Разошелся народ, распотешился.
Веселее всех Микула Селянинович был:
Он пел, плясал, как топориком тесал,
Хитромудрые коленца выкидывал.
Да шутками, прибаутками
Всех гостей дивил, весь народ веселил:
“Эх шука шла спотыкалася!
На налимов-карасей натыкалася!
Устюшкина мать собиралась умирать.
Ей гроб тесать, а она-плясать!”
Кум в пляс идет - вся земля гудёт.
На аршин под каблук прогибается.
Из-под ног от сапог - топоток-стукоток
Вырывается, рассыпается.
Тут и бабка Таланиха не выдержала,
На круг плясовой она повыскочила:
“Пошла плясать по соломушке,
Раздайся, народ, по сторонушке…
Уж как топну я, проломись, доска!
Проломись, доска, провались, тоска!
И шумит, и гремит, частый дождик идет,
Еще кто меня младешеньку до дому доведет!”
И шумит, и гремит праздник плясками,
Праздник песнями загусельными
По деревне, по селу за околицей,
По полям, по лесам, по зеленым лугам.
Это празднует весь народ кругом,
Веселится на родинах на Илейкиных.
Воссияло на небе солнце красное,
Высоко поднялось, высокошенько.
Против солнца леса стоят дремучие,
Супротив лесов - степь ковыльная.
Из-за лесу, из-за рек, из-за синих гор
Выходил Микула да со крестничком
На простор степной со трехлетком Ильей,
Проносил он его по родной стороне,
Да показывал Русь молодому Илье:
Он и - Новгород, он и - Киев-град,
Он и - Днепр-реку, Волгу-матушку.
В полуденный час, по ковылю во степи
Вот идет он, Микула Селянинович.
Как на правой руке у него Илья,
В левой рученьке - посошок-батожок.
А за поясом висит сумочка.
Захотелось Илье на земле побывать,
По траве-мураве походить-погулять.
Опустил его Селянинович,
А суму положил на дороженьку,
Передвинул посошком на обочинку.
А когда Илья понатешился,
По коврам травяным понабегался,
Взял Микула его снова на руки
И пошел вперед во далекий обход,
Да про сумочку ту и позабыл свою.
В это время на ту на просторину
Выезжал на коне Колыван-великан.
Колыванов конь - выше дерева он,
Колыванова головушка со шлемом в облаках!
Едет, едет Колыван, прохлаждается,
Потешается, похваляется:
Еще с кем бы ему, да на чем бы ему
Неуёмною силою померяться?
Ах, по жилушкам льется силушка,
Живным живчиком переливается.
Тяжело от нее, как от бремени.
Говорит тогда Колыван-богатырь:
“Кабы тягу мне да земную найти,
Мать сыру землю повернул бы я!”
Под хвастливый задор в неурочный час
Эту похвасть ты, скорый похвастень,
На беду себе тут повыхвастал.
А повыхваставшись, великан Колыван
Понаехал на ту на мужичью суму.
Глянул он на нее да погонялкою
На ходу с коня и подпихнул-подтолкнул.
Но сума ни на волос не сподвинулась.
Осадил коня, оглядел богатырь.
Вот копьем он в суму упирается,
И туда, и сюда ее подталкивает.
Но сума все лежит, не подвигается.
Колыван стоит, удивляется.
Он с коня к земле пригибается,
Он перстом под суму подбирается.
Но сума все лежит, не сворохнется,
От земли ни на лист не отделится.
Всей рукой Колыван ее ухватывает,
Рвет, сдвигает, а все неподвижна она,
Будто в землю вкоренилась, во сырую вросла!
Распрямился Колыван, сам отчаялся:
“Много езживал, много” видывал
Я по белому свету, я по всей земле,
А на чудо на такое не наезживал,
А такого ли дива я не видывал:
Ох, мала, невелика эта. сумочка,
А не сдвинуть мне, не поднять ее
Никакой моей силой богатырскою!
Это как так не сдвинуть? Это как не поднять?
А возьму ж я суму, от земли подниму!”
И слезает Колыван со добра коня,
Оберучь за неподвижинку хватается.
Вот уж он над ней поднатужился,
Пособрал свои силы, потянул-рыванул
И по щиколотки в сыру землю увяз.
Он качком, он рывком - не дается сума,
Ничуть она не поднимается,
Хоть на волос бы с места - не сдвигается.
Уж на лбу у Колывана пот повыступил.
На второй након принимается он,
Надрывается, из сил выбивается,
Но не сдвинуть суму - хоть убейся - ему…
Ноги дрогнули, сердце ёкнуло,
Потемнело в глазах у Колыванушки,
Не с досады ли слезы брызнули?
Закипел богатырь, раззадорился.
И на третий након напрягается он,
Что есть моченьки суму обхватывает…
Через силу, через мочь приподнял он ее,
На срыв, на надрыв отделил от земли
Ниже пояса да повыше колен.
По колено увяз в сыру землю он.
По белу лицу уж не слезы, не пот,
Уж не слезы, не пот - ала кровь течет…
Как на ту пору, на то времечко
Спохватился Микула Селянинович,
Что забыл он, оставил при дороге суму.
И вернулся Микула, он пришел-поспешил
К позабытинке на обочинке.
И глядит он, и видит диво дивное:
Великан-богатырь возле сумочки
По колени - в земле, сам лежит без сил,
Кровь струями на лице пролилась-запеклась.
Великанов конь над ним ржет стоит.
Вопрошает великана Селянинович:
“Кто такой ты, матерой богатырище?”
“Я - могучий степняк богатырь Колыван!
Я при жизни не знал супротивника,
Воевал-полевал в удовольствие.
А теперь погибаю от притчины!
“И для ради чего ты полевал-воевал?
Для какой, для чьей правды-истины?
Для какого дела-славы для великого?”
“Что за правда такова? Что за истина?
Воевал я ради силы своей, удали,
Чтоб над слабыми мне потешиться,
Над побитыми да повысмеяться,
Над поверженными повеличиться!
И дань собрать, и себя напитать!
Напитал я в теле силу непомерную,
Неуёмную, неутоленную.
А и стала она мне тяжким бременем.
Говорил я тогда самому себе:
“Кабы тягу мне да земную найти,
Повернул бы я землю на крут поворот!”
“И для ради какой правды-истины
Повернул бы ты землю на крут поворот?”
“Что за правда твоя? Что за истина?
Это - дань ли? Еда ли? Оружье ли?
Я без истины сыт, я без правды силен,
И могуч, и велик, и богат, и счастлив!
Только мука одна одолевала меня,
Что не знал я, куда могуту мою деть!”
“А на что, великан, и богач, и силач,
Ты потратил теперь могуту свою?
Или землю повернул ты на крут поворот?”
“Посмеялася надо мной судьба!
Уж не землю, а сумку эту малую
Я не смог ни посдвинуть, ни свернуть, ни поднять.
Чуть повыше колен приподнял я ее,
Так прощаюсь зато с белым светом теперь!”
Подходил тут Микула Селянинович,
Сумку брал-поднимал он одной рукой.
Встрепенулся, привстал великан Колыван,
Он глядит и не верит глазам своим.
“А кто ты есть, добрый молодец,
Что ты носишь в своей этой сумочке?”
“Я - крестьянин, Микула Селянинович,
Я в ней тягу земную при себе ношу!”
“Отчего ты, Микула Селянинович,
Носишь тягу земную, не надсадишься?
Чем сильнее ты супротив меня?”
“Я знаю свою правду-истину -
В том и сила моя непобедная!
Не в забаву-игру трачу силу свою,
Я хлеб ращу, я народ кормлю,
Людям счастье несу, не обездолицу!
Оттого я никогда не обессилею,
Как ты обессилел на бесславных делах!”
Опечалился, пригорюнился
Богатырь Колыван и затих совсем.
На глазах он стал горой каменной.
И над страшной над этой над погибелью
Все раздумывал Микула, приговаривал:
“Молоденек ты, несмышлен, Илья,
А осмыслить тебе это надобно бы.
Перед этой судьбой в этот час роковой
На завет на такой на всю жизнь положись:
Кем бы ты ни стал, что ни делал бы,
Не пекись о корысти своей, выгоде,
А берись, Илья, за такие дела,
Чтобы славные были да великие,
Чтобы всем от них было радостно,
Чтоб не ты собой, а только люди тобой
По делам бы гордились по великим твоим!
Вот тогда ты любую тягу вытянешь,
Не погибнешь ты, не сорвешь своих сил,
Как погиб-сорвал силован Колыван!
Ко крестьянину Ивану Тимофеевичу
В дом беда-лихота заявилася.
Спасу нет от нее, нету убереги:
От болезни злой, от хворобины
Отнялись у Ильи белы рученьки,
Омертвели у младого резвы ноженьки:
Как чужие лежат, не ворочаются.
Ты зачем пришел к нам, недобрый час?
Ты откуда заявилося, безвременье?
Что за ветры унесли наши радости?
Что за вихори развеяли веселье у нас?
Ох, дитятко ненаглядное!
Вон сиднем сидит, вон лежнем лежит,
На него народ поглядит, пройдет;
Поглядит, пройдет, тяжело вздохнет.
Если б знал Иван Тимофеевич,
Если б ведала Ефросинья-свет,
Что бажёное у них дитятко
Все бессилье свое да все слабости
Отбессилит, отбудет в молодых годах
Навсегда, на всю свою долгую жизнь,
Прежде сроку они не состарились бы,
Белым иньем волоса не подернулись бы.
На работу Иван Тимофеевич
В поле чистое собирается.
А Илейко сидит, дожидается.
Он сидит, он глядит, он отцу говорит:
“А меня на коня ты возьмешь, повезешь?”
“Как же мне да тебя оставлять да не брать?
Без тебя у меня работенка стоит,
Лошаденка в бороздке спотыкается,
А бороздка кривая получается!
А с тобой у меня все горит да кипит,
И лошадка быстра и бороздка пряма!”
Пашет землю Иван Тимофеевич.
Сын на пашне сидит, за отцом он глядит.
Говорит сын отцу о предбудущем:
“Как я вырасту вот такой большой,
Научусь ходить, буду сам пахать!”
“Что о том и говорить! - отвечает отец -
Скоро вырастешь да заменишь меня.
Будешь поле пахать, а я, стар,- отдыхать,
Кости дряхлые греть-лежать на печи!”
“А грачи те, они и за мной побегут?”
“Ну а как же иначе? В перву голову!
Без грача, Илья, земля не пашется!”
И ведет свою борозду пахарь Иван,
А за ним грачи деловитые
Бороздой идут да вышагивают,
Через камушки перескакивают,
Червяков выбирают, выклевывают.
И совсем человека не боятся они.
Тут бы встать, побежать по бороздочке,
Да грача бы поймать да в руках подержать…
Ах…