Текст:Константин Крылов:Пробуждение

Пробуждение

Автор:

Константин Крылов

Дата публикации:

ноябрь  2002

Предмет:

Террористический акт на Дубровке

Крылов К.А. «Пробуждение» // Спецназ России. — ноябрь 2002. — № 11 (74).

Теракт в «Норд-Осте» просто так забыть не удастся. Будут ещё лежать по больницам бывшие заложники. Будет ещё ставиться злополучный мюзикл: надо окупать затраты. Будут ещё трясти бородами боевики: надо чем-то гордиться. Обо всём этом будут писать газетчики: надо гадить властям... Забыть не удастся, авось удастся заболтать. За событием тянется длинный, грязный след пересудов, забалтывающих суть дела: что именно произошло, и почему это произошло именно с нами.

Невиновные

Современный терроризм является практикой публичного применения насилия в политических целях. Он предполагает концентрацию общественного внимания на жертвах – пострадавших от теракта, заложниках, и т.п. Интересно, однако, отметить, кто именно становится жертвой терактов. «Классические» террористы – например, народовольцы в России, или «ультралевые» в Западной Европе – выбирали в качестве таковых именно тех, кого считали врагом: генералов, политиков, банкиров, а также писателей и журналистов. Вершиной террористического акта считалось убийство главы государства – императора, президента, диктатора.

Современный терроризм, напротив, предпочитает в качестве жертв людей, максимально далёких от власти. Идеальная жертва современного теракта – это простой человек, обыватель, «невинная жертва», вызывающая жалость именно своей полной непричастностью к насилию, политике и публичности.

Это связано с тем, что террористы пытаются своими действиями повлиять не на власть, а на общественное мнение. Убийство или захват первых лиц государства, не вызывает в современном обществе чувства сопереживания. Это всего лишь «разборки» высокого начальства со своими противниками. При этом, по мнению среднего обывателя, «они там все друг друга стоят». Смерть политика, военного, просто публичного лица, не «трогает» – а иногда даже вызывает что-то вроде злорадства.

Всё меняется, когда умирают или страдают такие же, как сам обыватель, непричастные люди: они, столь далёкие от «всех этих чёртовых дел», оказываются в них втянуты. Безобидного клерка в очочках, зарёванную домохозяйку, маленького ребёнка с плюшевой собачкой на руках – их, перепуганных, измученных, дрожащих, жалко до слёз.

При этом гнев и ненависть обывателя вызывают не только и не столько террористы. Виноваты обе стороны – и террористы, и «начальство». Причём все претензии выдвигаются именно к «начальству»: мы, обычные люди, страдаем из-за вашей дурацкой политики – так сделайте что-нибудь, чтобы мы не страдали. Сделайте что угодно. Лучше всего – выполните все требования этих парней, с которыми вы поссорились, и которые из-за вас напали на нас.

Понятно, что такое понимание вопроса выгодно прежде всего террористам – оно одновременно демонизирует шантажируемые «власти» и легитимизирует практику самих террористов. Но на статусе невиновных и непричастных настаивают и жертвы теракта.

Следовало бы, однако, уточнить – что означает статус «непричастности», присвоенный так называемому «простому обывателю».

Идиотия как проблема

Попробуем для начала прояснить общественный статус «непричастных». Идеальный «непричастный» (он же образцово-показательная жертва) – это человек, не носящий погон, не отдающий приказов, и не являющийся публичной фигурой. Древние называли таких idiotae, «идиоты»: в первоначальном смысле это слова означает, собственно, «сугубо частное лицо», в противоположность «человеку политическому». Греческое слово, усвоенное римлянами, с самого начала имело оттенок «органического дефекта», сопряжённого с «пороком», понималась ими именно как неспособность, то есть слабость в двойном значении этого слова, наподобие невежества, объясняемого как природной глупостью, так и неусердием в учёбе. В позднейшем словоупотреблении idiotae – это «профаны», «непосвящённые», и только потом – «клинические сумасшедшие».

Вернёмся, однако, к классике, когда «идиотами» называли именно что не участвовавших общественной жизни. «Идиотам» (они же «подлый люд», «негодные людишки») противопоставлялись «благородные мужи» – то есть воины, ораторы, правители. В древних демократиях «благородными» считались вообще все свободные – а тем, кто недостаточно убедительно демонстрировал своё «благородство», приходилось искать объяснение своему «идиотизму». Отчасти извиняющими (но не до конца) обстоятельствами считалась немощи – бедность, старость, физические дефекты, а также особого рода служения (например, жреческое), или специфические убеждения (в тех обществах, где их наличие ценилось).

В деспотиях же идиотизм, хотя и не уважался, но был желателен – по крайней мере для правителей и их клик: «идиотизм» как позиция воспринималась ими как проявление лояльности. Идиоты не вмешиваются в сферу интересов деспота – и тем уже хороши. Деспот не верит в бескорыстное усердие подданных, и, тем более, оппозиции. Собственно, «деспотия и тиранния» могут быть отделены как от демократии, так и от справедливой и популярной монархии именно по этому признаку: отождествлению идиотизма с лояльностью.

Основной парадокс современных обществ (в том числе и современного российского общества) состоит в том, что, ни в коей мере не будучи деспотиями, они, тем не менее, поощряют и поддерживают идиотизм, более того – делают идиота (в качестве «частного», как «ни-к-чему-не-причастного» лица) образцом социально-приемлемого поведения. Поэтому имеет смысл именовать их не «демократиями», а идиотиями.

Мне могут возразить, что для современных обществ как раз характерна «социальная озабоченность» и «социальная активность» граждан, которые только и делают, что вмешиваются в общественную жизнь с какими-нибудь «инициативами доброй воли» – скажем, участвуют в движении против абортов, борются с дискриминацией цветных, занимаются благотворительностью – да и, в конце концов, просто ходят на выборы. Я, со своей стороны, просто обращу внимание читателя на то «оскорбительно ясное» (как сказал бы Ницше) обстоятельство, что все эти занятия являются – по своему экзистенциальному статусу – ни чем иным, как развлечениями, пусть даже и дорогостоящими. То, что сами развлекающиеся относятся к своим развлечениям серьёзно, говорит лишь о том, что это свойственно идиотам.

Противоположностью идиотии в современном мире является идеократия – то есть политический строй, по сути своей деспотический, но, при помощи тех или иных средств, имитирующий участие всего населения страны в неких гражданских делах, а также наличие в массах соответствующих добродетелей. Классической идеократией был СССР, где массы, надёжно отделённые от власти, постоянно побуждались (лаской и таской) к имитации «всенародного сплочения», «добровольного участия», и так далее. Это вызывало соответствующую реакцию. Не случайно самой ненавистной чертой советской жизни оказались именно «субботники и партсобрания» (даже «очереди и дефицит» раздражали не так сильно). Впрочем, в некоторых типах идеократий (например, в современном арабском мире) симулятивная мобилизация масс может быть куда более внушительной.

Как показала практика, идеократии, будучи тоже «обществами спектакля», точнее говоря, «массовки», неустойчивы, так как их репертуар ограничен. Прекратив «казаться», они порождают классические деспотии (к чему уже почти пришёл Китай), либо воинствующие идиотии, где идиотия сама становится «мобилизующей» (точнее, антимобилизующей) идеологией. Это случилось, в частности, с постсоветской Россией, где идиотизм принял формы прямо-таки буйные: обычная идиотическая отчуждённость от власти, насилия и публичности обрела вид настоящей ненависти ко всему вышеперечисленному.

К феноменологии низости

Древние считали, что «идиотизм» есть, прежде всего, проявление определённых качеств души идиота, которые они определяли как низость.

«Достоинство» и «низость» не сводятся к несколько обрыдшим «добру» и «злу». «Достойный» человек не обязательно «добрый». Чаще он совсем не «добр». Соответственно, «низкий» – не обязательно «злой». Более того, он и не бывает по-настоящему «злым», хотя зла может принести много. Принести – но не совершить: это разные вещи.

Если говорить совсем коротко, «большие» люди отличаются от «маленьких» своим отношением к друзьям и врагам, а точнее – к «своим» и «чужим».

Будем называть «своими» (или «нашими») всех тех, кто относится к нам хорошо, причём это отношение достаточно устойчиво. «Свой» поможет, утешит, простит и так далее. Напротив, «чужой» относится к нам в лучшем случае равнодушно, а в худшем – враждебно. То есть от «чужих» можно ожидать «самого скверного».

Так вот. Существуют две стратегии поведения по отношению к «своим» и «чужим». Достойный человек прежде всего делает добро своим, а не чужим. Также, он помогает друзьям, и наказывает врагов. Низкий же поступает ровно наоборот: отвратительно относится к «своим», но заискивает перед «чужими», а перед врагами лебезит и унижается, и даже любит их.

При этом низких людей, как показывает практика, значительно больше, чем достойных. На первый взгляд это может показаться странным: понятно ведь, что поведение низкого человека выглядит некрасиво, да и недальновидно. Тем не менее, оно вполне объяснимо. Для «мелкого человечка» важно только то, что происходит сейчас – ну и, может быть, произойдёт в самое ближайшее время. Всё, что выходит за эти рамки, для него просто незначимо. «Это будет завтра», а «завтра» – это что-то несуществующее. При подобном видении мира низость оказывается рациональной стратегией. «Свои» для низкого человека – всего лишь бесплатный источник ресурсов и услуг. Если же окружение низкого человека по какой-то причине отказывается играть эту роль, он возмущается и негодует, причём абсолютно искренне: с его точки зрения, «свои» не выполняют свои обязанности перед ним (при этом ни о каких своих обязанностях он, разумеется, и не думает).

«Чужие» же на то и чужие, что они не обязаны относиться к низкому человеку хорошо – и он это понимает. Соответственно, он старается быть с ними поосторожнее, чтобы они не сделали ему ничего плохого. Что касается явных врагов, то, опять же, наилучшая локальная стратегия по отношению к ним обычно состоит в уступках, унижениях, услужливости: в каждый конкретный момент бывает легче чем-нибудь откупиться, чем идти на риск открытого конфликта, в котором нужно не только тратить ресурсы и усилия, но и рисковать.

Может показаться, что при таком подходе к жизни у низких людей не может быть никаких «своих». Отчасти это так: среда «подлых людишек» всегда сильно индивидуализирована. Однако, как правило, какие-никакие «свои» есть даже у самого низкого человека. Правда, они обычно сами являются низкими людьми, и поэтому терпят подобное обращение с собой. К тому же обиды низкими людьми быстро забываются. Этот своеобразный взаимообмен, однако, не скрепляет общество низких, а лишь разобщает его. В результате, в случае столкновения с серьезным врагом мелкие человечишки оказываются неспособны ни на какое организованное сопротивление. Напротив, все думают только об одном – как бы подольститься к врагу, скормив ему с потрохами кого угодно, только бы не себя.

Особенно интересным свойством низкого человека является его любовь к врагам. Это не имеет ничего общего с известной евангельской максимой. Речь идёт о том, что низкий человек не просто откупается от тех, кто ему вредит, но ещё и восхищается этими «сильными людьми», и – при малейшей возможности – пытается стать для них «своим», хотя бы на время. Более того: враги вызывают у него не только страх, но и уважение.

Нетрудно догадаться, что низкому человеку ни в коей мере не свойственны никакие «гражданские добродетели». Как правило, низкий человек потребительски относится к государству, в котором живёт – поскольку оно своё. Он никогда не будет ничего делать для него, если его к этому не принуждать силой. Он аполитичен – что, впрочем, не мешает ему интересоваться политикой. Но воспринимает он её только как забавную возню, тему для досужей болтовни.

Тем не менее, низкие люди по-своему удобны в качестве «населения». Трусливые и неблагодарные, они зато терпеливы, легко переносят плохое обращение, а главное – не путаются под ногами у «специалистов по управлению», и беспредельно манипулируемы. Их не нужно даже обманывать: по-настоящему серьёзными вопросами они в принципе не интересуются, а мнения по текущему положению вещей можно вкладывать им в голову, даже не заботясь о выстраивании какой бы то ни было непротиворечивой картины. Идиот не помнит, что ему говорили вчера, а завтра забудет то, что ему скажут сегодня. При этом скрывать ничего не надо.

Достойные люди, в свою очередь, способны на реальную солидарность, охотно делают добро «своим», и всегда стараются отплатить добром за добро, а злом за зло. Второе даже важнее, так как предполагает ещё и готовность к риску и потерям. Способность и желание мстить врагам – необходимый (хотя и не достаточный) признак достоинства.

Связано это с тем, что временной горизонт достойного человека шире: он думает об отдалённых последствиях своих действий (в том числе и о тех, которых наступят уже после его смерти). Как правило, «люди длинной воли» способны строить далеко идущие планы, и достигать отдалённых целей. Далеко не всегда эти цели бывают хорошими – как с точки зрения «низких людей», так и с любой другой. Тем не менее, одно моральное правило достойный человек обычно соблюдает: он должен быть полезен для своих и опасен для врагов. Разумеется, подобные люди могут предать «своё» и плениться «чужим». Однако, даже сознательное предательство – это осознанный и продуманный поступок, далеко отстоящий от той «ежеминутной измены», которая является для низких людей нормальным образом жизни. Достойные люди живут так, как если бы им предстояло умереть завтра, а их делам – пережить века.

Перспективы

Современные идиотии, населённые низкими людишками, могли бы поставить в тупик политика древности. Он уверенно сказал бы, что такого рода общество может управляться только насилием. Демократическая идиотия должна капитулировать перед первой же бандой головорезов-отморозков.

Примерно теми же соображениями вдохновлялись все те, кто в разное время надеялся на скорый закат западной демократии. К началу XX века всем сколько-нибудь здравомыслящим людям представлялось, что демократия себя изжила. Вопрос был только в том, что именно придёт ей на смену – какой-нибудь вариант социализма (как то думало большинство «прогрессивно мыслящих интеллектуалов»), или же откат в архаику (как надеялись их противники). Тем не менее, к началу XXI века «либеральная демократия» победила в мировом масштабе.

В этом смысле, если на Западе что и изменилось после 11 сентября, так это одно: уровень отторжения идиотических масс от власти. Грубо говоря, в Америке массы вновь полюбили своё правительство. Эта любовь, однако, имеет истерический и компенсаторный характер: уровень отчуждения масс от власти не изменился. То, что мы видим – иллюзия «национального единения». Общество спектакля изобразило своё «преодоление» – что, однако же, является продолжением того же спектакля: show must go on.

Как уже было сказано, Россия девяностых представляла собой химически чистый тип идиократии, где отторжение масс населения от всего того, что когда-то называлось res publica, достигло чудовищных, монструозных масштабов. Через какое-то время выяснилось, что с подобным обществом можно делать всё что угодно, имея сотню заряженных автоматов, три ящика взрывчатки, и готовность убивать, не глядя: Будённовск продемонстрировал это со всей очевидностью.

Сейчас многие, комментируя те события, любят вспоминать поведение Черномырдина и ему подобных. Но не следует недооценивать того обстоятельства, что в то время и в той ситуации никакое иное поведение было невозможно: настроение подавляющего большинства населения были таковы, что другого решения проблемы просто не существовало. «Ельцинская» власть не вызывала ничего, кроме отвращения – а потому сознание того, что из-за каких-то там раскладов погибнут «настоящие живые люди», было невыносимым. Чеченцев же отчаянно боялись – а, следовательно, уважали. Всеобщее мнение было таково, что с этими серьёзными людьми лучше не связываться, а сразу отдавать им всё, чего они хотят, в том числе «независимость» и «контрибуцию». Что касается какой-то там «национальной гордости», то в ту пору никто даже и не вспоминал, что это такое.

Судя по всему, организаторы теракта в «Норд-Осте» исходили из того, что в России ничего не изменилось: имея автомат, гранаты, и делая страшное лицо, можно управлять этой страной.

Следует отдавать себе отчёт в том, что неуспех теракта не решил проблему, а только обозначил её. Выбор, который стоит перед нашей страной, небогат. Или мы пойдём по пути Запада, то есть начнём строить систему коллективной безопасности, сравнимую с той, которую воздвигает у себя Америка. Однако, не надо забывать, что Россия сейчас – малоуправляемая и очень плохо контролируемая страна.

Другим вариантом – рискованным и страшным, но технически более реальным – могло бы быть преодоление идиотизма. Разумеется, массы всегда состояли из низких людей. Однако, весь вопрос в том, насколько им эту низость разрешено проявлять и культивировать.

Самой разумной реакцией правительства на террористическую угрозу было бы следующее. Необходимо внятно и доказательно объяснить населению страны, что дальше будет только хуже. Это следует повторять почаще – пугая «возможными терактами», «несостоявшимися», «готовящимися». Особое внимание уделять объяснению того факта, что предохраниться от терроризма нельзя. Что никакие Ван-Дамм и Брюс Уиллис не спасут и не помогут. Что спасение заложников – это чудо, которое никому гарантировано быть не может. Что никакие требования террористов выполняться не будут. И так далее.

Возможность погибнуть в результате взрыва небоскрёба, или под руинами кинотеатра, будет рассматриваться как очередная неприятная реалия жизни – примерно, как автокатастрофа. Это не значит, что небоскрёбы и кинотеатры опустеют. Люди всё равно будут продолжать «жить как раньше» – просто список нормальных причин смерти пополнится ещё одним «допустимым вариантом».

Разумеется, подобная реакция остаётся «идиотической» по сути. Однако, в этом пункте может начаться и преодоление идиотизма – по крайней мере, в головах некоторых людей. Останавливаться на этом было бы неуместно – однако, вспомним, что личное достоинство начинается с презрения к смерти, а также и к тем, кто ею грозит. Без этого ни о каком «духовном возрождении России» говорить бессмысленно и невозможно. Во всяком случае, «духовность», «соборность» и прочие изрядно надоевшие словесные побрякушки к этой теме отношения не имеют.