Текст:Константин Крылов:Русь и Нерусь

Русь и Нерусь



Автор:
Константин Крылов




Дата публикации:
7 октября  2003
Дата написания:
2003






Предмет:
Нерусь

Ссылки на статью в «Традиции»:


1Править

Все познается в сравнении. История ничему не учит именно потому, что не имеет сослагательного наклонения — и ровно в той мере, в которой она его не имеет. Мы не знаем ничего о факте, если не знаем (или хотя бы не предполагаем), что было бы, если бы он не случился, или случилось бы нечто иное.

В большинстве случаев такое сравнение запрещено даже самой снисходительной методологией, но разум на то и разумение имеет, чтобы находить лазейки и сплавлять по ним всякие «незаконные способы суждения». Система таких лазеек, запрятанная в почву европейской культуры наподобие канализационных труб или подземных ходов, исподтишка придает (или предписывает, а то и приписывет) смысл истории. Например, концепция «художественного гения» основана на предположении, что «если бы этого человека не было, его шедевры никогда не увидели бы свет». Напротив, концепт «объективности научного познания» подразумевает, что «все важное» будет кем-нибудь да открыто, причем не слишком поздно и не слишком уж дорогой ценой.[1] Статистика (а вернее сказать, подделывающиеся под нее способы рассуждения) разделяет факты на значительные и незначительные, которые при удалении из исторического континуума «ничего не меняют» (ранняя смерть Наполеона меняет мир, а смерть наполеоновского солдата не меняет почти ничего)…

Все эти интеллектуальные конструкты кое-как сосуществуют (разумеется, в непрезентабельном виде, «на полусогнутых») с официальным догматом об уникальности исторического факта — и, соответственно, об абсолютной непознаваемости мира, в котором этот факт отсутствует.

И поделом: мир без некоторых событий мы не можем даже представить, а значит и познать.

Тем не менее, мышление об исторических априори иногда все-таки возможно. Как оно возможно — пусть об этом думает какой-нибудь Кант, у него голова. Нам важно, что это экспериментально наблюдаемое явление. «Есть такие варьянты», относительно которых практически все сколько-нибудь вменяемые люди находятся в полном согласии — да, если бы это случилось, то было бы это так-то и так-то, и никак иначе. Откуда берется такая уверенность — вопрос интересный (и заслуживающий в каждом конкретном случае специального рассмотрения), но все-таки второй. Сначала нам надо заметить само существование этих пунктов всеобщего согласия — «да, все было бы именно так». И уже потом, исходя из этого согласия, думать дальше.

Как известно, варианты «событий 1993» (равно как и 1991) годов практически не просчитываются: тут все сочиняют свое, а чаще и сочинять не пытаются. В самом деле, совершенно непонятно (то есть «не видно»), что случилось бы, случись Руцкому и Хасбулатову победить, и к чему привела бы та победа. Более того, и вариантов поражения у них было навалом — начиная с быстрой сдачи позиций в стиле ГКЧП («не кровь же лить»), и кончая чем-нибудь в стиле штурма Ла Монеда. Все это неясно, а значит, вроде бы и говорить не о чем: «случилось то, что случилось», будем жить в том мире, который создан данным событием.

Тем не менее, зададимся сначала все же одним гипотетическим вопросцем. Предположим: всё то же самое, что совершил Ельцин и его подельники в октябре 1993 года, совершили бы, допустим, коммунисты в девяноста первом. Теперь самый вопрос: как, в каком виде, в качестве чего «расстрел Белого Дома» фигурировал бы в антикоммунистическом мифе — российском, да и (бери выше) мировом?

На этот вопрос все почему-то отвечают одинаково. «У-у-у-у!»

Если все-таки поподробнее, то: расстрел Белого Дома, с пулевым посвистом, с ударами снарядов, с пожарищем, с озверелыми подонками в форме, забивавшими бегущих по подворотням,[2] идеально смотрелся бы в качестве самого последнего и самого мерзкого (пусть даже и не «самого ужасного»), преступления проклятых коммунистов. Если угодно — образцово-показательного преступления «краснопузых», достойно венчающего антисоветскую мифлогию

О, что было бы! Многотонный ком пепла Клааса лег бы на весы истории, навеки задрав вверх жалкую гирьку с надписью «1/6-1945-спутник-Гагарин». Все попытки сказать хоть что-то хорошее о советской цивилизации разбивались бы о каменно-непреклонное: «в конце концов красная сволочь трусливо и подло расстреляла Парламент России и убила ни в чем не повинных людей, убила трусливо, подло и жестоко». Уста Честных Людей бесконечно кривились бы в гримасе бесконечной боли и бесконечного презрения: «они убивали студентов, девушек, стариков, которые пришли защищать свободу… они расстреляли Правду прямой наводкой… они сожгли Белый Дом, этот символ Нашей Надежды…» С рефреном — «страна, где случилось Такое, не имеет права на историческое существование». «Танки-идут-по-Праге» органично слипались бы в сознании с поджогом Рейхстага[3] и Зимним Дворцом, извечная ненависть интеллигента к «подонкам в форме» нашла бы себе законченное выражение (о, я так и слышу — «вот за эти подворотни, где убивали мальчишек… этого — не забуду, не прощу, бей ментов, спасай Россию»), а Черный Белый Дом навеки стал бы запредельно ясным символом поруганной демократии: «Черная Книга Коммунизма» выходила бы с его изображением на шмуцтитуле. И т.д.

И, конечно — «после этого с ними нельзя ни о чем разговаривать: только через прицел, только прямой наводкой, не простим, не забудем».

А теперь вернемся к реальности. В которой события вокруг Белого Дома стали настоящим праздником «российского образованного класса».

Говорилось и писалось на эту тему много. И я не буду утомлять читателя занудным перечислением того, что (а главное — как, каким тоном и какими словами) говорилось и писалось в те славные времена всякими «приличными людьми». Гораздо важнее то, что и сейчас, по прошествии десятилетия, они нисколько не изменили своих воззрений. Те, кто требовал крови, не только не раскаялись, но искренне желают продолжения банкета. Из подписавших знаменитое «письмо 42-х» выразил некоторое сожаление, кажется, только один человек. Остальные хотели и хотят все того же — и скорбят, что «тогда не удалось передавить всю сволочь разом». Валерия Новодворская до сих пор с ностальгическим умилением вспоминает вспоминает песенку:

Ах, наши танки на Полянке,
    И дохнут красные поганки…

Или, как недавно в простоте высказалась одна милая интеллигентная женщина — «Десять лет назад наши танки расстреляли восставшую большевистскую сволочь».

Заметим это «наши танки» — словосочетание, для интеллигента почти немыслимое, оксюморонное. Кажется, ни одно событие в русской истории, в котором участвовали бы танки — включая Великую Отечественную Войну, уже давно проклятую и плюнутую всеми приличными людьми — не вызывало у приличных людей такого восторга, такого умилительного слияния с этими страшными, громыхающими железяками. «Наши танки», «наш ОМОН», все — наше, все — внезапно любимое. Только за то, что — «расстреляли большевистскую сволочь», «убивали красную сволочь».

Забегая вперед, скажу — эпитет «красный» и приравненные к нему прилагательные играют здесь роль маскировочной сетки.

2Править

То, что «коммунистическая тема» пристегнута к апологии расстрела Белого Дома просто за неимением лучшего, отлично знают обе стороны: и те, кто сейчас пьет «по такому случаю» заправленный ананасом шампусик (или что они там пьют в своих найт-клабах), и те, кто пьет горькую. Понятно ведь, что никакой «коммунистический мятеж» в классическом смысле этого слова тут и близко не валялся. Или, во всяком случае, «красных» тут нужно понимать очень уж расширительно — как «бедных», «аутсайдеров», «не приспособившихся», ну и до кучи «не смирившихся» с чем-то очень поганым, что творили и творят в Кремле.

Коммунистические лозунги, знамена и даже слова звучали, но это был как раз тот случай, когда знаки изрядно меняли значения: красный флаг тянул в лучшем случае на метафору, на расплывчатый «символ протеста» (каковым он и был изначально), а не на твердое и определенное высказывание типа «мы хотим обратно в XXVI Съезд, верните нам брови Ильича». Чего не было, того не было. Красные знамена подхватили ровно так же, как защищающийся человек хватает кирпич или лом, не очень-то думая, что созданы они были совсем для других надобностей. Срочно нужны были какие-нибудь подходящие символы, а сочинять их «по всей науке» было некогда. Взяли то, что было — а то, что оно оказалось красного цвета, значит не больше, чем цвет кирпича, за который схватился избиваемый бедолага.

Точно таким же «первым попавшимся предметом» были и пресловутые белодомовские лидеры, Руцкой и Хазбулатов (не говоря уже об остальных). Я не знаю, кажется, ни одного человека из моих знакомых, который шел бы в Белый Дом защищать «права Руцкого на президентское царство». Некоторые воспринимали его как «символ сопротивления», и надеялись, что он будет какое-то время справляться хотя бы с этой — честно говоря, не такой уж и сложной — «просто молчи и надувай щеки» — ролью. Ничего большего от него не ждали: харизма у него если и была («летчик, афганец»), то минимальная, на донышке.[4]

Что касается чеченца Хазбулатова, то его популярность, если можно так выразиться, была совсем уж странного свойства: с одной стороны, он был известен как чванливый и неумный «нацкадр» советского разлива, с другой — как чеченец (а страх перед чеченцами был уже тогда практически всеобщим[5]). В сознании сторонников Верховного Совета эти два минуса кое-как складывались в некий неуверенный плюс: «ну да, он дурак, но он же ведь чеченец, крутой, они знаешь какие», с одной стороны, и «ну да, он чеченец, но не бандюк же, не отморозок» — с другой. Плюс этот еле держался: Хаса было очень сложно любить, да никто в этом особенно и не усердствовал.

В принципе, Руцкой и Хас были и оставались «начальничками», за которыми пошли только потому, что они были (нет — показались) несколько менее омерзительны, чем начальники кремлевские. Скорее всего, они это понимали — и в случае гипотетической «победы» (то есть смещения Ельцина) их пути очень быстро разошлись бы с теми людьми, которые были готовы за эту победу драться. Чем бы все это закончилось — Бог ведает. Скорее всего, ничего хорошего из этого бы не вышло. Многие откровенно надеялись на то, что «и от этих избавились бы под шумок».

3Править

Несколько более основательным будет мнение, согласно которому защитники Белого Дома «сражались за законность». Тот же Руцкой рассматривался многими пришедшими к Белому Дому как «законный Президент» — «согласно решениям 7-й сессии Верховного Совета от 22 сентября 1993 года». Это было важно, куда важнее самой личности Руцкого. Точно так же, звание Хасбулатова — Председатель Верховного Совета — было куда существеннее и весомее, чем Хас как таковой. Законность власти Верховного Совета была не главной, но все-таки очень значимой темой — равно как и то, что Ельцин был законным образом отстранен от власти (решением Президиума ВС от 21 сентября). Не то чтобы люди «пришли защищать закон» — нет, конечно. Но для них было важно, что они на стороне Правильного Закона, то есть «чего-то правильного и хорошего».

Интересно, что со «строго правовой точки зрения» оно все так и есть. Именно в силу этого обстоятельства, а вовсе не ельцинского доброхотства, пришлось выпустить всех пленных деятелей ВС. Их просто невозможно было судить по закону — по крайней мере, по тем законам, которые были тогда. Убить же их «как простых смердов» было тоже нельзя, и это все понимали. Во-первых, смерть — это было как раз то, чего не хватало тому же Руцкому до «становления себя заметной фигурой»: у оппозиции появился бы «портрет на знамени», чего тогда все-таки побаивались.[6] Во-вторых, убийство начальников такого уровня (а Руцкой и Хаз все-таки оставались начальниками «по касте») могло вызвать совсем уж непредсказуемые последствия: это значило бы нарушить негласный консенсус российских элит, согласно которому в России есть небольшое количество самых главных людей, которых убивать нельзя никогда и ни за что.[7] Нарушение этого консенсуса могло бы иметь непредсказуемые последствия. Поэтому я уверен — случись Руцкому и Хасбулатову и в самом деле погибнуть в Белом Доме, их смерть непременно списали бы на самоубийство или на какую-нибудь «перестрелку среди своих».

Разумеется, «на будущее» были приняты юридические меры на сей счет. Ельцинская «конституция», главный трофей Победы-1993, предусматривает «суперпрезидентскую власть». То есть власть, ограниченную только силой (или бессилием) самой этой власти, «власти-сколько-могу-сама-съесть».

Понятное дело, сама идея «законности» оказалась отныне навсегда дискредитирована — вместе с идеей «законодательного органа». Всем стало один раз и навсегда понятно, что случись парламенту (любому парламенту, заседающему при этих) сделать хоть что-нибудь, что не понравится исполнительной власти — исполнительная власть его расстреляет. Или, по крайней мере, она всегда может это сделать. Это понимают все — начиная от «господ депутатов» и кончая последним бомжом. Всем — один раз и навсегда — объяснили, что власть бывает только одна: власть винтовки, пушки, танка и гранатомета, и по-другому не будет.

Поэтому никаких законов, заслуживающих хоть толики уважения, в России отныне быть просто не может. «Закон рфе», как его понимает народ — это всегда что-то невыносимо гадкое, проститурованное, какая-то сучья бумажка, выписанная ворьем для своих воровских дел, чертовым молочком да бобровой струей, подмахнутая задним числом через заднее место, «чертова грамотка», а не Закон, по которому можно жить.

Это, разумеется, не отменяет того факта, что в реальности (с позднесоветских еще времен) важнее и приоритетнее любого «закона» — «подзаконные акты» («акты» — то есть какие-то торопливые и нечистоплотные совокупления под защитой грязной парусины какой-нибудь «конституции»), важнее их — «инструкции» (не иначе как самим чортом писаные), а превыше их всех — настроение правоприменителя, то есть любого мента, любого чиновника-обиралы, какой-нибудь «санинспекции» и «пожарной части», любой ленивой тетки «с правом подписи», вообще любого чмыря и гнебещука, оказавшегося по ту сторону прилавка-баррикады, разделяющего социальных победителей и социальных побежденных. Но в советское время еще была надежда на «законность», хотя бы как на идею, пусть несколько испорченную «правоприменением». Теперь же и самые основания права воняют парашей.

Некоторые усматривают в таком положении дел известные преимущества. В самом деле, получившаяся система оказалась стабильной и даже позволяет проводить в жизнь «всякие разные мероприятия» — в том числе и полезные. Путинская власть, собственно, и основана на идее «полезного использования» ельцинских механизмов. Увы, в том-то и состоит ее изначальная ущербность: такое нельзя «полезно использовать» даже с самыми лучшими намерениями. Настоящий, непиарный национальный успех базируется на народном ощущении причастности к совершающимся в стране делам. Народ же сейчас более чем безучастен: он брезгует. Власть нашла свое последнее тайное прибежище в собственной отвратительности. Как говорил Набоков про гоголевского черта, «никакая сила на свете не заставит раздавить его голыми руками» — а руки народа голы.

4Править

Отсутствие внятных позитивных символов (я уже не говорю о «позитивной программе») с лихвой восполнялось ясно выраженным негативом. Люди, шедшие к Белому Дому, шли туда с одним намерением — свергнуть власть Ельцина, «чертей прогнать», как выразился пожилой мужик, вёзший меня к Белому Дому.

Под «Ельциным», разумеется, понимался не только конкретный Борис Николаевич, но это всё — то есть тот режим, который установился после 1991 года.

Это вовсе не означало, что кому-то нравился Горбачёв или Брежнев. Речь шла только о том, чтобы прекратить Это. Что такое «Это», никто толком не понимал — точнее, разных мнений на этот счёт было немало, но все понимали, что «тут уж не до теорий». Теоретики, впрочем, тоже находились…

5Править

Традиционная ошибка традиционного национализма состоит в том, что, выделяя нацию в качестве субъекта исторического действия, он не видит иных субъектов, действующих на той же арене. Отсюда представление о том, что нации может противостоять только другая нация.

Подобная теория хорошо описывает определённую часть исторических фактов, но всё же не все факты. Зазор обычно заполняется введением скрытых сущностей, то есть конспирологическими теориями разного толка. (Например, классический антисемитизм, равно как и антимасонерия, понимают «мировое еврейство/масонство» примерно так же, как современная физика — «скрытую массу» Вселенной: нечто, ускользающее от восприятия и тем не менее действующее[8]) Несколько дальше заходят те, кто постулирует существование квазинациональных сущностей: например, Лев Гумилёв с его понятием «антисистемы».

Однако, проблему можно решить иначе, предположив, что нации и её интересам может противостоять любое сообщество, устроенное на любых принципах, и объединённое только «отрицательным интересом» по отношению к данной нации. Это, кстати, парадоксальным образом возвращает нас к основаниям националистического дискурса: французская «нация» как органическое целое против «аристократов» как «класса»,[9] недолжным образом выделившегося из национального тела и паразитирующего на нём.[10]

Специфика русской истории состоит в том, что на протяжении последних столетий русским как нации противостоит некое сложное образование, которое я предлагаю называть «Не́русью».[11]

Нерусь — это совокупность народов, классов, социальных групп, а также профессиональных, конфессиональных и иных сообществ, стремящихся подчинить, подавить или даже уничтожить русских как народ и Россию как самостоятельное государство. Причины этого стремления не столь важны, и к тому же сильно варьируются. В сущности, они могут быть любыми — начиная от вполне рациональных, экономических соображений (например, желания «пограбить»), и кончая иррациональной, абсолютно беспричинной, «животной» ненавистью ко всему русскому. Следует понимать: когда речь идёт о ненависти, её объект всегда более важен, чем её конкретные причины.[12]

Не нужно представлять себе это сообщество как «нацию», особенно в «биологическом», «расистском» её понимании — хотя бы потому, что в него входят и многие этнические русские.[13] В него  же входят и такие экзотические образования, как, например, «правящие круги» (иногда очень узкие) некоторых государств, население которых при этом относится к русским индифферентно.[14] или даже позитивно. Особенно же скверно то, что так называемые «правящие круги» самой России довольно часто либо сами принадлежали к Неруси,[15] либо, как минимум, были обязаны считаться с её интересами.

Важно понять, что в самом факте существования «антирусского сообщества» нет ничего оригинального. Сейчас, например, существует (и хорошо известно) «антиамериканское сообщество», куда входят самые разные силы — начиная от отдельных интеллектуалов-нонконформистов и кончая народами и государствами, сделавшими антиамериканизм частью своей идентичности.[16] Нерусь уникальна другим: это самое старое и самое сильное антинациональное сообщество из всех существующих на сегодняшний день.[17] Несколько раз Нерусь захватывала (тем или иным путём) власть в России, после чего принималась подчинять себе или уничтожать или просто вымаривать русских.

Последний раз это произошло в 1991 году, когда антирусски настроенная часть населения сумела, прикрываясь «антикоммунистическими» и «антисоветскими» лозунгами, захватить власть в стране. Не случайно с этих самых пор единственной абсолютно запрещённой в современной России идеологией является русский национализм — будь он умеренный, «экстремистский» или какой бы то ни было другой.

Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно проанализировать самые ходовые лозунги нынешнего режима. Эту интересную задачу мы оставляем нашим читателям. Впрочем, приведём один — но характерный — пример. Невинное вроде бы выражение «многонациональное государство» используется как антоним слогану «Россия для русских». И в этом смысле представляет собой эвфемизм, маркирующий современную «Россию общего пользования».

6Править

В этом смысле, констатированное выше отсутствие «позитивной программы» восстания 1993 года не является дефектом. В нынешней российской ситуации сама идея «позитивной программы» ложна — и даже смешна.

Дело ведь не в том, что нам, русским, нужен некий план «российского национального возрождения» или «национального спасения», который мы — вот незадача! — никак не можем изобрести. Дело только в том, чтобы «прогнать чертей» — то есть отстранить от власти Нерусь и её слуг.

Никакой «программы возрождения России» не нужно. Точнее говоря, никакая реалистичная программа «возрождения» невозможна без победы над Нерусью — а в случае победы она будет уже излишней. Главное — вернуть русским людям власть над своей страной, дать им собственность, позволить жить своим умом и иметь национальное достоинство.

Всё остальное сделают они сами.

ПримечанияПравить

  1. В этом отношении культ Эйнштейна подозрителен хотя бы тем, что он имеет все признаки «культа гения», как будто СТО и ОТО является не столько «объективным знанием», сколько художественными творениями «гениальной кисти» — что волей-неволей наводит на мысль о ненаучности (или хотя бы сомнительной научности) этих интеллектуальных конструкций.
  2. Попробуйте, прочтите это как цитату из либеральной газеты — правда ведь, выходит естественно и гладко, как лепешка из буренушки, а?
  3. Который, по мнению многих моих знакомых, тоже устроили коммунисты: «ну не сами, так через Гитлера устроили, все равно эти подонки хуже Гитлера, хуже всех», как объясняла мне однажды одна милая девушка из РГУ.
  4. Хотя, когда уже все было кончено, я слышал пьяные разговоры опоздавших (как и я) к раздаче — про какие-то вагоны, набитые «сослуживцами Руцкого», которые, дескать, ехали «выручать командира». Скорее всего, это уже были утешительные байки, разговоры в пользу проигравших, «вот если бы мы еще чуть-чуть».
  5. Вообще, животный страх перед кавказцами и особенно чеченами был и остается системообразующим фактором для российского общества «после 1991 года». Не следует, кстати, думать, что этот страх сколько-нибудь преодолен. Во всяком случае, на бытовом уровне он скорее укрепился. В этом смысле нынешняя тенденция укомплектования внутренних войск России (то есть все той же «ментуры», все более приобретающей черты оккупационной армии) именно кавказцами и особенно чеченцами вполне закономерна. Интересно, разрешат ли им носить шашки?
  6. Напротив, тот же Рохлин был опасен именно как «реальный человек», который что-то мог сделать, только пока был жив.
  7. Интересно отметить, что этот список крайне невелик и весьма элитарен. Например, депутатов российского парламента убивать можно. На сей раз я не имею в виду белодомовские события: речь идет о Госдуме. В период с 1994 года (в Химках убит депутат ГосДумы РФ первого созыва Айздердзис) и вплоть до 2003 (убийство Юшенкова) было застрелено 13 человек — не много, но и не мало, «заметненько так — для тех, кто понимает». Политиков регионального уровня отстреливают периодически — в том числе губернаторов и приравненных к ним лиц. Разумеется, все эти убийства остались безнаказанными. Однако, лица, хотя бы побывавшие на вершине властной пирамиды, остаются неприкосновенны: похоже, потенциальные убийцы хорошо знают, что «в известных случаях» их найдут, и судить будут неформально, без адвокатов.
  8. Интересно, что подобное понимание практически тождественно не менее традиционному «дискурсу Судьбы и Провидения» — принципиально невоспринимаемой чувствами и (чувственным) разумом, но при этом действующей в истории сущности, «шествующей тайными путями и движущей тайными пружинами».
  9. В русской революции ситуация оказалась строго обратной: поскольку революционеры определяли себя как «класс» (разумеется, «угнетённый»), постольку их врагом оказалась именно что нация, в данном случае русская. Отсюда происходит и идея стратегического союза «русского угнетённого класса» с «угнетёнными нациями», приведшая к известным последствиям.
  10. Впрочем, честь открытия «антинациональных сообществ» принадлежит еврейской традиции, согласно которой «антисемиты» являются своего рода «нацией», противостоящей евреям. Согласно традиционным еврейским воззрениям, все антисемиты являются потомками одного человека, Амалека, царя амалекитян, не убитого вовремя во время еврейского завоевания Палестины.
  11. «Нерусь» (с ударением на первом слоге) — «народное» название для отчётливо «антирусских» народов и групп населения, прежде всего, так исторически сложилось, южных. Я использую это слово как этносоциологическое понятие, дефиницию которого даю ниже.
  12. Такова психология сообщников или подельников. Несколько злодеев, решившихся на ограбление или убийство одного и того же человека, могут иметь к этому самые разные основания: один желает отомстить, другой — обогатиться, третий — испытать острые ощущения. Их объединяет не цель, а жертва.
  13. Сейчас, например, ряды Неруси пополнила «этнически русская» организованная преступность.
  14. Например, американцы, несмотря на почти вековую русофобскую пропаганду, относятся к русским без особой ненависти (хотя и без каких-либо симпатий). Но при этом американское «экспертное сообщество», равно как и политический истеблишмент, настроены крайне антирусски (хотя и по разным причинам).
  15. Классическим примером «антирусской власти» был, например, петровский период. Сейчас уже можно считать доказанным, что абсолютно все «петровские реформы» были бессмысленны или вредоносны и для русских как нации, и для России как государства. Понесённые же Россией жертвы (включая массовое вымирание русских людей) были чудовищны. Русофобия Петра I (доходящая до патологии) общеизвестна. Судя по всему, «старообрядческое» восприятие Петра как «антихриста» и «чорта» полностью соответствовало действительности — если, конечно, рассматривать последнюю через призму русских национальных интересов.
  16. Америка, объявив войну так называемому «мировому терроризму», на самом деле подразумевала и подразумевает под последним именно антиамериканское сообщество, а отнюдь не «террористов вообще». Соединённые Штаты бомбят центры «мирового антиамериканизма». В этом смысле между уничтожением Югославии и афганской (или иракской) компанией нет никакой разницы — просто было найдено удачное название, достаточно чётко указывающее на «всех врагов Америки и всего американского», но не называющее их прямо.
  17. Более почтенную историю имеет разве что «мировой антисемитизм». Но, поскольку сейчас антисемитизма как организованной и сколько-нибудь успешной силы больше нет, Нерусь может претендовать на лидерство.