Текст:Константин Крылов:Товарищ Сухов
Феерический успех Путина в значительной мере связан с тем, что ему удалось занять в политической системе страны давно пустовавшее место, при этом логически требуемое самой системой. Что, в свою очередь, тесно связано с ее происхождением.
Существующий в России политический режим можно охарактеризовать как реставраторский — в строгом «французском смысле этого слова. Его легитимность основана на апелляции (неявной, но вполне внятной и осмысленной) к «дооктябрьским» реалиям. Разумеется, здесь есть некоторый выбор между романовской монархией и недолговечным «февральским» антимонархическим режимом («республикой» это явление называть нет никаких оснований, даже формальных: не факт, что этот режим вообще планировал когда-либо стать республикой).
Этот выбор между «романовским стилем» и «керенковщиной» (хочется сказать «кириенковщиной») был осложнен тем, что «царь» был неприемлем для патронов новой российской власти (то есть Запада), а «временный президент-диктатор» — здесь. В результате получилась невнятная псевдореспублика — квазимонархия с характерным распределением ролей, где началом «монархическим» (неизменности и стабильности) неизменно и стабильно был Гарант Конституции.
Разумеется, это был «прогрессивный монарх», и фигура, отвечающая за прогресс, тоже должна была бы при нем быть. Обычно подобную роль играл премьер-министр. Здесь, однако, возникла любопытная неопределенность стилистического свойства. Откровенно фаворитический стиль раннего ельцинизма (Гайдар гайдарствовал именно как типичный фаворит, «бирон», а Чубайс с самого начала позиционировался как местный «ришелье» — всеми ненавидимый, но мудрый и страшный) сменился не менее откровенной имитацией «стабильности и предсказуемости» (к Черномырдину более всего подходило немецкое слово «канцлер» — проблемы были разве что с вопиющим отсутствием необходимых манер).
Потом при троне оказался очередной фаворит — киндерсюрприз, а затем — новый прогрессивный канцлер Примаков. При этом в периоды фаворитизма ельцинский двор стремительно превращался в камарилью, а в периоды канцлерства — серьезнел и солиднел. Все успели привыкнуть к качанию маятника, который и продолжал бы качаться и далее, если бы не обозначился неминуемый карачун той оси, на которой он только и мог качаться — то есть самому Гаранту. Пришла пора позаботиться уже не про обзаведение новым любимым пуделем, и не о «мужике на хозяйство», а о законном наследнике престола.
В этом смысле положение Путина уникально. Это не очередной фаворит, и тем более не «канцлер». Это Принц. А по отношению к стране — «жених». Это странное состояние — «жениховство», когда девка просватана и обещана, но еще не отдана, то есть состояние «помолвки», мы сейчас и наблюдаем. Разумеется, именно этот момент является как нельзя более подходящим для всякого рода интриг с охлаждением, разлучением, даже смертью жениха — но зритель с замиранием сердца жаждет хэппи-энда.
Его положение при ельцинском дворе — это именно что положение принца, наследника престола, олицетворяющего собой одновременно и Преемственность (читай — Стабильность), и Перемены (с соответствующими обертонами оппозиционности). Правда, это положение подразумевает и многие минусы. Например, одиночество: у Принца не может быть своей «партии», в лучшем случае — «сторонники» (но вот именно что «со стороны», отнюдь не из состоявшихся звезд двора) и «учителя» (но, желательно, тоже не близкие к существующей власти, возможно, опальные). В этом отношении странное, на первый взгляд, положение Путина — между Шойгу и Чубайсом — более чем естественно.
Поэтому успех «склеенного из дерьма и палок» (как раздраженно высказался один журналист) «Медведя» объясняется не каким-то там страшным «зомбированием» (приемчики «Медведя» как раз просты до примитивности), а тем самым соображением, что это «новые пацаны», которые за парня подписались. Разумеется, никакой «новой программы» от них и не ждут. Политическая и экономическая программа королевских мушкетеров тоже была весьма расплывчатой. То есть ее просто не было. И не дай Бог, если бы они занялись ее составлением — такие дела лучше все же оставлять всяким рыжим чубам — «ришельям». Но мы-то любим их не за политграмотность. В данном случае мы имеем дело с теми же самыми персонажами.
Думаю, все уже заметили, что три первые номера в федеральном списке Единства занимают ни кто иные, как Атос, Портос и Арамис: великодушный и загадочный глава самой эффективной российской структуры, силач-чемпион, и культовый следователь (читай — «иезуит»). Путин здесь занимает по отношению к этой троице место храброго гасконца. Правда, именно место, но не роль — здесь начинаются другие игры, точнее говоря, игры в другое.
Теперь, наконец, о ролях. Если бы наши горе — имиджмейкеры хоть сколько-нибудь интересовались бы вкусами нашей публики, они давным-давно бы поняли, какого именно человека нужно предлагать в качестве Наследника Престола. Электоральные симпатии по этому поводу существуют вполне определенные. Причем определились они давным-давно, еще в семидесятые годы. Достаточно вспомнить двух главных российских культовых киногероев, и малешко спроецировать их образы на текущую политику, чтобы понять, что к чему.
Я имею в виду бессмертные образы Штирлица из «Семнадцати мгновений весны», и товарища Сухова из «Белого солнца пустыни». Страна, влюбленная в Штирлица и Сухова, просто не могла не влюбиться в Путина. То, что Путин — это Штирлиц, кажется, доказывать не надо, достаточно вспомнить о «немецкой» — во всех отношениях — биографии нашего Принца: начиная с того, что всякий настоящий петербуржец воспринимается в России как «немножко немец», и, кончая самой натуральной работой с самыми натуральными немцами по профессиональной части (разумеется, разведке, как и полагается Штирлицу). При этом внутри-то «наш», точнее — «за наших», что он блестяще продемонстрировал в Чечне, — здесь, кстати, вводится в обращение тема Сухова, сражающегося с очередным «Абдуллой».
Интересно здесь, однако, что скрывается за этими светлыми образами. При всем внешнем несходстве обоих культовых героев решают они одну и ту же проблему: межцивилизационный конфликт. В первом случае это Россия против Запада, во втором — Россия против Юга и Востока. В первом случае оружием является сверхуспешная мимикрия, во втором — подчеркнутое сохранение идентичности при внутренней остеризованности. Перед Западом надо маскироваться, Восток надо понимать. С этим обстоятельством связан неизменный электоральный провал наших квасных патриотов — именно потому, что они разыгрывали «карту народности» и строили из себя «комических русских» — грузных, усатых, зверообразных. Успешный российский патриот должен выглядеть большим европейцем, чем сами европейцы — и при этом быть жестко антизападным политиком.
Путин пока что блестяще разыгрывает обе карты. И если ему это будет удаваться и впредь, то президентом станет он.