Текст:Сергей Нестерович:После капитализма

После капитализма

Автор:

Сергей Нестерович

Предмет:

Постиндустриальное общество

О тексте:

Текст был предложен для публикации на АПН, одобрен, но не опубликован с невнятными комментариями о причинах. Позднее он был, кажется, выложен на сайте Клуба «Товарищ», но после его переноса на новый движок — куда-то задевался.

Вместо предисловия

Скоро будет уже три года, с того момента, как была написана первая версия этой статьи. С тех пор она практически не обновлялась — лишь устранялись замеченные ляпы и ошибки. Не могу сказать, что мои взгляды на обсуждаемый вопрос остались точно такими же. Многие вещи (в частности предметное содержание более поздних стадий развития производственных отношений, обсуждаемых в главе 12) стали яснее, что-то было переосмыслено. Но общая направленность рассуждений, на мой взгляд, являлась верной. В ближайшее время я намерен предпринять шаги, направленные на развитие этого подхода и обсудить более подробно современное преломление трудовой теории стоимости и ряд смежных вопросов. С. Н.

После капитализма

Как известно, вопрос о пределах действия предложенной основоположниками марксизма формационной модели социально-экономического развития человечества по настоящее время остаётся открытым. Несмотря на острую актуальность самой темы, в настоящее время не предложено сколько-нибудь общепринятой модели даже той стадии развития, на которую человечество взгромоздилось сейчас, не говоря уже о перспективах на будущее.

Таким образом, с точки зрения рефлексии, человечество оказалось отброшено на шаг назад даже по сравнению с марксовыми временами — так как снова не имеет сколько-нибудь адекватной картины происходящего с ним самим.

Настоящая работа является попыткой представить такую картину, а так же высказать ряд предположений о возможных путях её дальнейшего изменения. Автор не претендует на написание сколько-нибудь фундаментального труда — скорее здесь изложены тезисы, задающие направление для последующей научной работы. Тезисы эти иллюстрируются, но, зачастую не подтверждаются примерами — объём и жанр настоящей работы попросту не позволяют это сделать.

Предмет разговора и мнения, находящиеся в обороте

Прежде всего, следует очертить круг рассматриваемых нами проблем и найти то место, на котором спотыкаются все те, кто пытается разговаривать на данную тему. Напомним, что представленная классиками марксизма-ленинизма «пятичленная» картина формационных изменений, по их мнению, на высшей стадии развития капитализма — империализме подошла к своему завершению в смысле развития производительных сил и производственных отношений. То есть, дальнейшее развитие человечества должно быть связано с постепенным снятием отчуждения и уничтожением производственных отношений, заменой их, говоря современным языком, «искусственной природой», то есть отношения между неживыми элементами производственного процесса, всё в большей степени удовлетворяющими нужды человека. Введённые Лениным понятия о многоукладной природе развивающегося общества и о переходе к начальной стадии социализма через государственно-монополистический капитализм, сочетаемый с политической властью пролетариата, будут полезны для обсуждения сущности событий, произошедший за период советской истории, но, опять таки — не дают никакого ответа на вопрос о характере изменений, произошедших с современным нам западном обществом и продолжающих происходить с ним сейчас.

Эти изменения попросту не смогли оказаться предметом ленинского рассмотрения по той причине, что он не обладал фактической информацией о них, а сами по себе они (как мы покажем ниже) не являлись абсолютно обязательными.

Предложенная С.Платоновым уточнённая схема формационного развития безусловно полезна для понимания происходящего, однако, опять же, заканчивается на капитале, как высшей стадии развития производственных отношений. А вот проводимую в той же книге теорию о «элитаризме», как о тени развивающегося социализма следует считать шагом в правильном направлении с точки зрения метода, однако по фактическому содержанию — неточной.

Обсуждаемое С.Переслегиным понятие о фазовом технологическом переходе (сопряжённом, как мы покажем ниже с фазовым переходом производственных отношений), безусловно весьма полезно, однако, дающаяся им картина является слишком «крупной» — мы оказались лишены возможности разглядеть детали.

Наконец, отдельно следует сказать о пережёвываемом уже лет 30 понятии постиндустриального общества. Автор не может похвастаться тем, что ознакомился со всем пластом соответствующей литературы, тем более, что написано настолько много, что это просто физиологически невозможно.

Однако достаточно беглое прочтение тезисов, выдвигаемых большинством рассуждантов на эту тему приводит ко вполне определённой мысли — пытаясь дополнить или опровергнуть положения марксистской политэкономии, полемизируя с практикой советского социализма, эти люди — кто вольно, а кто невольно, отказываются продолжать рассуждение в той понятийной области, в которой определил себя марксизм. С содержательной точки зрения такой отказ выражается либо в тотальном отрицании марксистского метода описания общественного развития, но взамен не предлагается ничего внятного, кроме болтовни о культурологии вообще и протестантской этике в частности, либо в признании действенности марксистского подхода к политэкономии до определённого исторического предела, но в комплекте с заявлением о неприменимости его сейчас.

К сожалению, для обоснования подобных заявлений о неприменимости марксизма в современном историческом контексте, нам не предлагают ничего, кроме ползучих эмпирик — «раз марксистская политэкономия как теория не в состоянии описать происходящее в нашем обществе, значит она не пригодна для этого в принципе». Банальная идея о том, что любая наука, вообще-то должна развиваться, этим критикам обычно в голову не приходит. То, что, к примеру, физика или химия в своих сферах действия тоже не описывают абсолютно все эффекты, и что эти непонятные для учёных эффекты являсь предметом исследования, служат для развития оных наук, а не для их закрытия и замены гуманитарным литературоведением предметно иллюстрирует, что это заявление о непригодности марксизма как теории носит спекулятивный и политический характер.

Современной западной наукой до сих пор не предложена альтернативная научная теория, с той же степенью полноты и подробности описывающая социальноэкономическое развитие человеческого общества. Более того, складывается впечатление, что такое описание на Западе не особо то и нужно — так как в отличие от тех же физики с химией, лица, управляющие развитием современной западной науки не имеют ни малейшего понятия, куда марксизм можно было бы практически применить. Единственное до сих пор продемонстрированное применение марксизма их, по меньшей мере, пугает, а свои собственные социальноэкономические проблемы они с большим или меньшим успехом решают либо с использованием узкоприкладных теорий, либо средствами из смежных областей типа массовой психологии и пр.

Эта картина неким образом коррелирует с положением дел в прикладном использовании математики в СССР и на Западе. Хорошо известным фактом является то, что советские мат.модели использовавшиеся при разработке техники были в среднем глубже и точнее, чем те, которые применяли на Западе. Разрыв в точности западные инженеры были склонны компенсировать повышением вычислительной мощности компьютеров, ориентируясь при решении задач не столько на глубокий анализ, сколько на «метод грубой силы». Конец этого противостояния известен — отечественная математика пребывает в [фрагмент опущен], в то время как используемые современными западными инженерами математические методы в известной степени превышают по своей глубине, сложности и продвинутости всё то, что было достигнуто советскими математиками. Между прочим, это можно счесть иллюстрацией к жестокому историческому уроку, говорящему нам о явном преимуществе неточных, но быстрых решений над точными, но медленно принимаемыми.

В целом же, можно сказать, что современные западные философы в известной степени самоуспокоились, решим, что раз уж им удалось «обойти» марксизм за счёт большей «вычислительной мощности», обеспечивающей их методы работы с обществом, значит, о практическом значении наследия Маркса-Ленина можно и позабыть. Меж тем, как и любая другая научная теория, марксизм является не более, чем моделью обеспечивающей описание совершенно объективных закономерностей мироустройства, а отнюдь не мыслепроекцией, возникающей в реальности и приобретающей самостоятельную жизнь, когда на ней сосредотачивается внимание наблюдателя. Это означает, на практике, что отказ от обсуждения этих закономерностей вовсе не отменяет их действия, а те, кто их игнорирует, рискует рано или поздно огрести.

Возвращаясь непосредственно к предмету нашего разговора, следует отметить, что даже наиболее добросовестные и тщательные исследователи «постиндустриального» общества (например Э.Дайсон) ограничиваются описательной стороной вопроса, оказавшись не в состоянии ни использовать марксизм как метод анализа, ни предложить какую-то действенную ему альтернативу.

Ни в одной из работ, которую можно сейчас серьёзно рассматривать, не дан, к настоящему времени, сколько-нибудь убедительный ответ на следующие вопросы:

1. Какова сущность, с точки зрения формационной теории, того строя, который был построен при СССР. Являлся ли он социализмом в том смысле, в котором его понимает марксистская теория?
2. Каковы причины падения советской социально-экономической системы?
3. Какова классовая сущность с точки зрения той же самой теории тех изменений, которые произошли с западным капитализмом после второй мировой войны, является ли современный западный строй капиталистическим в истинном смысле этого слова, какие перспективы дальнейшего развития он имеет?
4. Возможно ли в настоящее время движение общества в направлении, указанном классиками марксизма — к коммунизму и далее к «истинному гуманизму», существуют ли другие направления возможного движения, либо то, что мы наблюдаем в настоящее время — действительно является «концом истории», не предполагающим никаких дальнейших качественных изменений в самой сути нашего общества?

Как и было сказано во введении, автор намерен постараться ответить на эти вопросы, используя для этого ответа понятийный аппарат, выработанный марксизмом.

Используемая модель формационного развития

Как уже было сказано выше, автор считает правильным использование уточнённой модели формационного развития, введённой в . Вместо того, чтобы полностью воспроизводить её в своей статье, он цинично отсылает читателя к первоисточнику, благо указанная работа доступна в том числе и через сеть Интернет например вот здесь.

Тем не менее, отметим важные для нашей работы моменты — развитие экономических формаций представляется как последовательное нагромождение способов производства, каждому из которых сопоставляется доминирующее для данной формации производственное отношение. Способы производства и производственные отношения не заменяют одно другое по мере развития, заменяется лишь доминирующий (то есть находящийся на вершине экономической пирамиды) способ производства. Экономические агенты, оперирующие преимущественно более ранними способами производства, при этом оказываются в подчинённом положении по отношению к агентам, оперирующим более прогрессивными способами производства. Так, к примеру, феодал имеет возможность грабить соседнее племя, находящееся в стадии родового способа производства, содержатель мануфактуры вовлекает феодала в неэквивалентный обмен, опираясь на силу стоящих за промышленностью товарно-денежных отношений, владелец банка, опираясь на капитал эксплуатирует промышленника.

Построенная С.Платоновым 9-стадийная модель представляется автору более точной чем принятая советской наукой «пяти-стадийная», да и вдобавок, она довольно эффективно решает проблему «азиатского способа производства», который советские теоретики не знали куда втиснуть. Ниже приводится сравнительная таблица развития способов производства «по Платонову» и «по советским учебникам».

	Модель Платонова		Стандартная модель
NN	Способ производства	Основное производственное отношение	Способ производства
9	Капиталистический способ производства	Капитал	Капиталистический
8	Абсолютистский способ производства	Товарно-денежное отношение	Феодальный
7	Феодальный способ производства	Право (отношение вассалитета)
6	Рабовладельческий способ производства	Закон (отношение регламентации)	Рабовладельческий
5	Азиатский способ производства	Внеэкономическое принуждение, насилие
4	Первобытнообщинный способ производства	Личная собственность	Первобытно-общинный
3	Родовой способ производства	Род (система кровнородственных связей)
2	Первично-коллективный способ производства	Ритуал
1	Архаический способ производства	Стереотип, обычай

Как видно из таблицы, важное для нас уточнение принятой модели содержится в том, что Платонов постулирует существование отдельной стадии развития производственных отношений, при которой товарно-денежные отношения являются доминирующими, а капитал, как производственное отношение, ещё не играет ведущей роли. На взгляд автора, название «Абсолютистский способ производства» не является вполне удачным, его имело бы смысл, возможно, заменить наименованием «индустриальный».

Как уже намекалось выше, приведённую выше таблицу имело бы смысл вписать в треугольник — тем самым мы получили бы наглядное представление «экономической пирамиды», сходной с пищевой пирамидой, которую любят рисовать в учебниках экологии. Следует отметить, что такое сходство носит не случайный, а скорее системный характер. Структура любой отдельно взятой экономической системы весьма напоминает структуру системы экологической, а процесс смены экономических формаций — очень похож на процесс постепенной замены одних биоценозов другими.

Практический смысл этой аналогии состоит, в частности в том, что она полезна для понимания процесса перехода от формации к формации — так же как появление в экологической системе «абсолютного хищника» после утверждения его статуса приводит к тиражированию удачного приспособительного механизма, после чего абсолютный хищник перестаёт быть таковым, так и появление в экономике какого-то региона или государства группы лиц, овладевших более прогрессивным способом производства приводит сначала к тому, что они подходят к доминирующим позициям в экономической сфере (хотя не обязательно успевают захватить их), после чего их опыт тиражируются и этот прогрессивный способ производства обретает широкий круг операторов.

Дальнейшая устойчивость системы приобретает при этом циклический характер — экологическая проходит через череду пищевых кризисов (кролики съели морковь, размножились, волки переели кроликов, морковь размножилась, волки передохли, кролики размножились и съели морковь и т. д.), экономическая — через череду кризисов экономических. Выходом из такой циклической череды кризисов является переход на новый уровень — то ли через усложнения и наращивание пищевой пирамиды, то ли — за счёт внесения в систему принципиально нового способа производства или, хотя бы, расширения экономической сферы на новые территории, отрасли или виды человеческой деятельности. Важным моментом в той же самой аналогии является понятие возврата ресурсов в систему. Даже абсолютные хищники обязательно, рано или поздно умирают, накопленная ими энергия, изъятая с нижних этажей пищевой пирамиды, хотя бы частично, но возвращается туда.

Точно так же, успешный экономический агент, находящийся на самой вершине экономической пирамиды, не может не сбрасывать на нижние этажи общества в каком-то виде хотя бы часть результатов труда, присвоенных им в результате эксплуатации этих нижних этажей.

Говоря об уточнённой формационной модели С.Платонова, хочется заметить, что её полезность не исчерпывается приведённым отличием. В связи с этим автор всё же позволяет привести себе обширную цитату, содержащую наиболее важную часть описания этой модели:

"…В этом разделе мы даем краткий, имеющий сугубо предварительный характер очерк феноменологии отчуждения. Ограниченной постановке задачи соответствует ограниченный характер используемых логических средств: феноменология отчуждения здесь выступает как логика присвоения. Общий характер этой логики был уже обрисован выше, когда процесс смены способов производства был представлен как естественно-исторический процесс присвоения природой самое себя. «Природа» при этом выступает в общественно-определенной форме: новый способ производства в качестве «общества» присваивает прежний в качестве «природы».

По существу, речь идет об общезначимой логической конструкции, контуры которой — применительно к конкретному материалу «Капитала» — очерчены Ильенковым: «…Вся логическая структура „Капитала“ вырисовывается с новой, очень важной стороны. Любая конкретная категория предстает как одна из метаморфоз, через которую проходят стоимость и потребительная стоимость в процессе их взаимного превращения друг в друга. Становление товарно-капиталистической системы в теоретическом анализе Маркса выступает как процесс усложнения той цепи опосредующих звеньев, через которые вынуждены проходить оба взаимно тяготеющих и одновременно исключающих друг друга полюса стоимости. Путь взаимного превращения стоимости и потребительной стоимости становится все длиннее и сложнее, напряжение между полюсами растет и растет. Относительное и временное разрешение его осуществляется через кризисы, окончательное — в социалистической революции».

С точки зрения логики присвоения задача выглядит следующим образом: необходимо вывести всю «цепь опосредующих звеньев», то есть этапов отчуждения, опосредующих полюса присвоения, и при этом показать, в каком именно смысле первое звено является первым (то есть выступает как становление отчуждения), а последнее с необходимостью кладет предел этому процессу и означает необходимость революционного перехода к снятию, преодолению отчуждения.

Присвоение природой самое себя имеет место уже на биологической ступени эволюции. Субъект присвоения, прежде чем стать обществом, выступает как биологическое сообщество, вид.

В чем же, однако, состоит differentia specifica, качественное отличие социального присвоения от биологического? Использование орудий как таковое не может служить таким отличием (бобры, строящие плотины, орлы, раскалывающие черепашьи панцири о камни и т. п.). «Коллективистский», «альтруистический» характер поведения индивида, то есть его направленность на достижение целей сообщества, также часто встречается в животном мире.

Использование орудий и «альтруистическая» форма поведения являются важными, но внешними сторонами исторически первого, архаического способа производства. И то и другое здесь, как и на биологическом уровне, является еще бессознательным, стереотипным поведением индивидов.

Качественное различие биологической и социальной формы присвоения заключено в механизме воспроизводства стереотипного поведения. В первом случае он имеет генетическую природу, во втором — социальную. Воспроизводство стереотипов поведения в сообществе предков человека осуществляется первоначально через подражание, а закрепление тех из них, которые оказываются целесообразными — через естественный отбор на уровне сообществ.

Социальный механизм воспроизводства стереотипов значительно расширяет диапазон, резко ускоряет темп эволюционного развития, при этом сохраняя биологическую универсальность отдельных индивидов. В этом смысле человек с самого начала выступает как zoon politikon, общественное животное, то есть такое животное, стереотипы поведения которого заложены не в нем (то есть генетически), а вне его, в социальной форме общения. Сущность человека — не в его генотипе, а в совокупности всех общественных отношений. Поэтому животным рождаются, человеком лишь становятся.

Таким образом, основным производственным отношением архаического способа производства является стереотип, обычай. Этот обычай выступает как социальный, поскольку в нем закрепляются не любые, а именно альтруистические, обеспечивающие выживание целого формы индивидуального поведения. С другой стороны, закрепление форм деятельности не через механизм наследственности, а в качестве социальных стереотипов впервые создает возможность освоения, закрепления и передачи разнообразных и сложных форм орудийной деятельности, благодаря чему человек оказывается способным в ходе эволюции перейти от простого присвоения природы к ее активному освоению, приспособлению к своим нуждам.

По мере развития и усложнения стереотипных форм деятельности и поведения механизм их воспроизводства через подражание становится ограничением этого процесса. Возникает система регулирующих социальное поведение норм и правил, воспроизводство которых осуществляется через специальный механизм обучения и социального контроля. Форма общения приобретает новое качество — становится ритуализированной: соблюдение каждым индивидом принятых форм деятельности и поведения контролируется сообществом извне. Тем самым создается возможность передачи через обучение сложных форм деятельности типа технологических цепочек, состоящих из многих отдельных этапов или операций.

Важнейшую роль имеет состоящая из двух этапов цепочка «изготовление орудия — использование орудия». Если для воспроизводства стереотипа использования орудия оказывается достаточным механизм подражания, то воспроизводство технологии изготовления орудия с необходимостью связано с механизмом обучения и внешнего контроля. Поэтому только на данном этапе возникает человек как toolmaking animal. Основным производственным отношением этого способа производства — назовем его первично-коллективным — является ритуал, «пред-мораль».

Последним из трех доисторических способов производства (то есть таких, в которых еще не возникла частная собственность в какой бы то ни было форме) является родовой способ производства.

Возникает род, то есть система кровнородственных связей, который выступает здесь как основное производственное отношение. […]

Следующие три слоя отчуждения образуют основные производственные отношения первобытнообщинного, азиатского и рабовладельческого способов производства.

В первобытнообщинном способе производства, как известно, основным производственным отношением является отношение личной собственности. Здесь наряду с совместно используемой общинной землей появляются участки, выделенные для индивидуальной обработки, возникает личная собственность на орудия труда, различные формы обособления быта. Тем самым, отношение личной собственности «вклинивается» в качестве опосредующего звена между индивидом и родом, к которому он принадлежит.

Азиатский способ производства возникает как обеспеченное военным путем господство одной общины (выступающей как «царский род») над другими. Основным производственным отношением является внеэкономическое принуждение или отношение эксплуатации в своем «чистом», исходном виде.

Причем, первичным, неразложимым далее объектом эксплуатации выступают целостные общины, «эти маленькие, стереотипные формы социального организма», а не отдельные индивиды.

Господствующая община тем самым превращается в исторически первую форму государства — аппарат прямого насилия, а господствующий род становится «классом-в-себе», первым эксплуататорским классом. Община, бывшая господствующей формой деятельности предыдущего способа производства, в азиатском способе становится производительной силой.

В рамках рабовладельческого способа производства «голое» внеэкономическое принуждение опосредуется законом (отношением регламентации). В качества основного производственного отношения закон устанавливает порядок, вид, меру насилия, применяемого только в каждом конкретном случае нарушения регламентированных им отношений. Закон делает возможным поддержание контроля над огромными разноплеменными империями, обеспечивает развитие торговли.

Способ деятельности, связанный с внеэкономическим принуждением, выступает здесь как производительная сила в различных формах рабства, регламентируемых законом.

Последние три слоя отчуждения (или же «третья гегелевская триада», как не преминул бы злорадно отметить Проницательный читатель, не будь он уже научен горьким опытом) составляют основные производственные отношения седьмого, восьмого и девятого способов производства — феодализма, абсолютизма и капитализма.

В отличие от закона, жестко предписывающего, регламентирующего определенные действия, право лишь устанавливает систему ограничений, в пределах которых возможны любые действия, не выходящие за их рамки. Только начиная с этой ступени возможно говорить о «правах и обязанностях», «индивидуальной свободе», «взаимных обязательствах», и т. п. Смешение «закона» с «правом» в обыденном понимании является следствием того, что право в качестве более позднего слоя отчуждения по отношению к предыдущему выступает как форма по отношению к содержанию: закон как свод регламентации превращается в закон как свод ограничений, то есть закон, в котором фиксируется право. Но это свойственно любым двум последовательным слоям отчуждения: род превращает мораль в родовую мораль; насилие ставит на место общинной личной собственности дань, военную добычу; закон превращает голое насилие в санкцию за нарушение регламентации, установленной законом и т. п.

Основным производственным отношением феодального способа производства выступает право (Не следует смешивать право как производственное отношение, как отчужденную форму общения собственников, — с правовой надстройкой. Аналогично, закон (отношение регламентации) нужно отличать от института законодательства как специфической формы деятельности, в которой впоследствии фиксируется это отношение.) в форме вассалитета, феодального права.

Между феодализмом и капитализмом, точно так же, как (в предыдущей «триаде») между первобытнообщинным строем и рабовладельческим, находится еще один переходный способ производства — абсолютизм. Но если последний в таком качестве вообще безнадежно затерялся в переулках Ноттингема, то по поводу азиатского способа ведутся нескончаемые споры, вызванные отнюдь не дефицитом фактического материала (он как раз имеется в избытке), а отсутствием адекватных понятийных средств различения.

При абсолютизме право из господствующего производственного отношения превращается в то, что можно купить. Основной формой зависимости крестьян становится денежная рента. С другой стороны, благодаря деньгам образуется новый слой аристократии («дворянство плаща» наряду с «дворянством шпаги»). Деньги становятся средством перехода в более высокое сословие. Массы выкупившихся крестьян пополняют ряды свободных ремесленников, объединяющихся в цехи. В городах под сенью Магдебургского права расцветают могущественные купеческие гильдии, расширение торговли приводит к образованию национального рынка. И все это торгашеское буйство поощряется абсолютным монархом, расширяя, в свою очередь, его финансовую мощь, которую, в опоре на наемное войско и свободные города, он использует для ликвидации феодальной раздробленности.

Основным производственным отношением абсолютизма как способа производства является товарно-денежное отношение.

— Товар? Деньги? Да ведь это же капитализм! — доносится из темной чащи Шервудского леса (где, как известно, все экономические кошки серы).

Товарно-денежные отношения, действительно, существуют при капитализме и даже занимают в нем весьма почетное место. Однако точно так же существуют право, закон, и даже старинное рабство не торопится перейти в разряд ископаемых. Но главенствует над всем этим капитал в качестве основного производственного отношения. Товарно-денежные отношения образуют лишь «материю» капитала, однако сам он — качественно новая форма существования этой материи, самовозрастающая стоимость.

При капитализме деньги — это средство делать деньги, и это свойство они приобретают только в качестве капитала. При абсолютизме деньги — это только средство купить себе право перейти в более высокое сословие. С другой стороны, для высших сословий, нуждающихся в деньгах, средством их получения является сословное право. Деньги обмениваются на право, а право обменивается на деньги. Имеющие деньги постепенно приобретают права, имеющие права спускают их за деньги. Эти два встречных потока медленно просачиваются сквозь систему сословных плотин и шлюзов, которая, наконец, взрывается буржуазной революцией.

Начиная с четвертого способа производства природа присваивается индивидом только в форме личной собственности (естественно, бдительное отчуждение следит, чтобы при сем блюлись интересы многочисленных родственников, делались реверансы в сторону господствующей морали и отдавалась дань священным обычаям). Каждое последующее производственное отношение поочередно выступает как новый способ присвоить предмет природы в качестве своей личной собственности, однако, оно же тем самым на одно звено увеличивает цепь посредников между собственником и предметом его вожделений. Насилие — это способ присвоить чужую личную собственность; закон — способ превратить неупорядоченный грабеж в контролируемую производительную силу; право — способ поставить закон на службу противоречивым интересам класса собственников; деньги — способ приобрести право; капитал — способ произвести деньги…

Здесь цепочка посредников обрывается, поскольку уникальность капитала как производственного отношения состоит в том, что он есть самовоспроизводящееся отношение, есть способ произвести самого себя. Именно поэтому капитал является последней формой отчуждения.

Теперь мы можем в явной форме перечислить все слои отчуждения, то есть основные производственные отношения исторически последовательных способов производства…"

Оправдываясь за чрезмерно большой размер цитаты, автор заранее обещает, что будет использовать в дальнейшем ряд достаточно важных положений, определённых С.Платоновым в этом тексте.

Организационная сущность капитала

Достаточно очевидным является то, что сама сущность развития производственных отношений сводится к усовершенствованию способов разделения труда. На первых этапах развития, такое усовершенствование приводит к катастрофическому усилению эксплуатации человека человеком чисто силовыми методами, на следующих они приводят к закабалению разума, заставляя трудящихся «эксплуатировать самих себя» в интересах эксплуататоров. В самом деле, положение рабочего на заводе с формальной точки зрения намного лучше, чем положение крепостного или просто раба. На практике, в наиболее ярких и масштабных случаях, имевшихся в практике 19-20 вв. рабочие, обладая теоретической возможностью не работать на заводе, «добровольно» подвергали себя эксплуатации в чём-то более изощрённой и жестокой, чем те же средневековые крестьяне. Прямое принуждение со стороны рабовладельца было заменено экономическим принуждением промышленника. Очевидно, что столь привлекательный результат не мог не вызвать попыток адаптации и копирования его уже в отношении самих промышленников. По экономической форме своего существования капитал — это способ эксплуатации тех, кто вступает в производственное отношение с держателем капитала, и прежде всего — промышленников.

Ростовщики, собирающие проценты с долгов, существовали, по всей видимости, даже до появления денег как таковых, но только при развитии промышленности они переродились в носителей отдельного производственного отношения. Анализ этого факта приводит нас к тому, чтобы пытаться определить капитал как усреднённую и обобщённую форму разделения труда, так же как деньги сами по себе следует считать эквивалентом труда как такового. Граница между деньгами (даже очень большим количеством денег) и капиталом, как самостоятельной сущностью, явно проходит там же, где проходит граница между трудом и разделением труда. Развиваясь «естественным путём», промышленное производство оказывается, в известных пределах, способным к постепенному, медленному наращиванию количества производимого труда, но те средства, которые необходимы для усовершенствования разделения труда — покупка новых машин, организация филиала и т. д. типически обладают именно свойствами капитала — очень часто они не могут быть произведены самостоятельно, требуют заимствования ресурсов на стороне. Их использование приносит отдачу, сопоставимую с отдачей, характерной для экономической эффективности использования капитала, а не для экономической эффективности использования обычного, стабильного производства.

Таким образом использование капитала позволяет его владельцу, прежде всего, осуществить массированную и обобщённую по форме манипуляцию разделением труда, получить прибавочный продукт безотносительно к конкретной и частной форме разделения труда, осуществление которой перекладывается на заёмщика капитала.

Советский социализм как экономическая формация, осуществившая частичное снятие капитала

Как совершенно справедливо указывал С.Платонов, ссылаясь на классиков марксизма-ленинизма экономическая сущность социализма и дальнейших этапов социального развития, намеченного марксизмом, сводится к постепенному снятию производственных отношений и слоёв отчуждения, вызываемых ими. Шаг за шагом, эти отношения должны быть заменены отношениями между элементами «искусственной природы», обеспечивающими формальное и автоматическое удовлетворение потребностей людей. Даже поверхностный анализ способов функционирования советской экономики позволяет утверждать, что в ней использовался альтернативный «классическому» капиталу способ массированного и обобщённого манипулирования разделением труда, основанный на формальных методах планирования деятельности и управления ресурсами. Этот способ не являлся полностью автоматизированным и в этом смысле он не обеспечивал полного снятия отчуждения, которое проявлялось в форме деятельности «снабженцев», «проталкивания корректировок планов» и пр.

Возможно, серьёзнейшей и сущностной ошибкой советского руководства стало ограничение автоматизации планирования деятельности и управления ресурсов путём отказа от создания общегосударственной автоматизированной системы (ОГАС). Тем не менее, можно смело утверждать, что при СССР капитал, как верхний производственный способ экономической пирамиды был присвоен государством в интересах всего общества и частично снят. Это даёт нам прямой ответ на первый из поставленных нами вопросов. Да, экономический строй, созданный к окончанию существования СССР безусловно являлся социалистическим в том смысле, в каком его понимает марксистская теория, он не являлся простым механическим соединением государственно-монополистического капитализма и политической власти коммунистов в том виде, в котором об этом писал Ленин, напротив, по сравнению с Ленинским этапом развития советской экономики она действительно претерпела качественную эволюцию в сторону усиления социалистических принципов.

Последовательное применение раскрытых выше тезисов даёт нам и прямой ответ на второй вопрос — явный отказ советского руководства от движения к полному и окончательному снятию капитала, замена его на «очаговую автоматизацию», модернизацию производства, то есть фактическая попытка снять товарно-денежные отношения в масштабах государства, не предпринимая попыток окончательно снять более высокий уровень производственных отношений привела к развалу страны как организационной системы. Таким образом, фактической причиной ослабления и последующего падения СССР следует назвать явную неграмотность его руководства, непонимание им сущности проводимых преобразований. Является ли этот ответ на второй из поставленных вопросов полным и окончательным? Отнюдь нет. Его дополнение и развитие будет приведено в последующих главах нашей работы.

Снятие иных видов производственных отношений в СССР

Объявленная автором в предыдущей главе «неграмотность советского руководства», носила, конечно относительный характер. В конце концов, рядом с ним не было никого, кто мог бы его этой грамоте научить. Ведь первые руководители СССР были сами по себе именно теми людьми, которые параллельно с практической хозяйственной работой, в перерывах между политической борьбой, только и могли хоть как-то формулировать и развивать научный аппарат марксизма. Понятное дело, что такое формулирование, а равно и практическое освоение созданной научной теории не могло происходить одномоментно. Увы, если на начальных стадиях развития Советского Союза этот разрыв компенсировался тем, что сами теоретики находились «у руля», имея возможность не успев даже формально определить какие-то рамки своих действий, на одной интуиции вывернуть в нужном направлении, то после 53-го года уровень понимания марксизма советскими руководителями резко упал и теория, можно сказать, почти прекратила своё развитие не только как формальный аппарат, но и в практическом преломлении.

Тем не менее, ещё на старте советского общества был дан очень серьёзный импульс многим процессам по снятию отчуждения, которые руководство страны по инерции пыталось довести до конца если не до ликвидации Союза, то, как минимум ещё в брежневские времена. Давление, направленное на снятие производственных отношений, производилось едва ли не по всему их спектру, однако с разной степенью силы и эффективности. Возможно, основной причиной такого разнобоя являлась относительная неразработанность марксистами более ранних, чем капиталистическая, общественно-экономических формаций. Они казались чем-то менее важным, вносящим меньший объём влияния на ситуацию, чем то существенно более простым для преодоления по сравнению с громадой капитализма. Такое отношение было фатальной ошибкой. Косность предыдущих по отношению к товарно-денежным отношений и их опасность для нового, строящегося общественного уклада, оказались колоссальными.

Проблемы социалистического общества начались практически сразу с того места, которое марксисты сочли не особенно важным. Позволю себе повторную цитату: «В отличие от закона, жестко предписывающего, регламентирующего определенные действия, право лишь устанавливает систему ограничений, в пределах которых возможны любые действия, не выходящие за их рамки. Только начиная с этой ступени возможно говорить о „правах и обязанностях“, „индивидуальной свободе“, „взаимных обязательствах“, и т. п. Смешение „закона“ с „правом“ в обыденном понимании является следствием того, что право в качестве более позднего слоя отчуждения по отношению к предыдущему выступает как форма по отношению к содержанию: закон как свод регламентации превращается в закон как свод ограничений, то есть закон, в котором фиксируется право. Но это свойственно любым двум последовательным слоям отчуждения: род превращает мораль в родовую мораль; насилие ставит на место общинной личной собственности дань, военную добычу; закон превращает голое насилие в санкцию за нарушение регламентации, установленной законом и т. п.

Основным производственным отношением феодального способа производства выступает право (Не следует смешивать право как производственное отношение, как отчужденную форму общения собственников, — с правовой надстройкой. Аналогично, закон (отношение регламентации) нужно отличать от института законодательства как специфической формы деятельности, в которой впоследствии фиксируется это отношение.) в форме вассалитета, феодального права.» Советские руководители в той или иной степени обеспечили снятие 8-го и 9-го способов производства, однако право как способ производства ими было просто проигнорировано. Результат такого отношения известен — бюрократия как паразитический квази-класс возникла в порах советского общества практически мгновенно и, подобно лишаю на коре дерева, постепенно разрасталась, проникая в самую его сердцевину.

Вообще, следует принять за рабочую гипотезу, что любое, хотя бы частичное, снятие некоего производственного отношения в рамках социалистического развития, автоматически оказывает стимулирующее действие на более раннее производственное отношение. Если оно и его фактические носители не будут при этом подвергнуты процессу снятия аналогичной силы и эффективности, неизбежно будет происходить паразитический рост этого производственного отношения внутри системы, сопровождаемый усилением политического и экономического влияния его операторов, которые постепенно превратятся в квази-класс, структурно подобный «настоящему классу», оперирующему соответствующим производственным отношением в несоциалистическом обществе.

Овладение капиталом, снятие его, даже частичное, дало серьёзный импульс для роста производственных отношений и основного их носителя — промышленности. При этом, поскольку товарно-денежное отношение оказалось снято в меньшей степени, чем капитал, его операторы — руководители советской промышленности, с течением времени стали приобретать характерные черты капиталистических промышленников, сосредотачивая в своих руках ненадлежащие им в рамках социализма политическое и экономическое влияние.

Точно так же, совместно неполное снятие капитала и товарно-денежного отношения породило ситуацию, в которой недолжным образом усилились социальные позиции операторов права — бюрократов, ставших фактически новыми феодалами в пределах порученной каждому из них административной делянки. Реальное содержание деятельности бюрократов сводилось к перераспределению ресурсов, по правилам, формально ограничивающим их действия, но на практике дающим весьма серьёзную свободу для принятия почти произвольных решений. Отметим, что с точки зрения обеспеченности потребностей страны, все производившиеся в ней ресурсы можно было отнести к одной из трёх категорий:

• ресурсы, которые были дефицитны по причинам принципиального характера (временно или постоянно);
• ресурсы, дисбаланс в производстве которых был вызван недостаточным снятием производственных отношений и капитала;
• ресурсы, которые производились в достаточном количестве.

Любой беспристрастный исследователь отметит тот факт, что объектом манипуляций бюрократов, особенно в последние годы советской власти, были все три вида ресурсов. Достаточно вспомнить пресловутые поезда с продовольствием, застрявшие, кажется в 90-ом году под Москвой. Но именно несбалансированность снятия более высоких производственных отношений, давала операторам права широкие возможности для того, чтобы влиять на их осуществление. (Точно так же, как неполнота снятия капитала давала возможность операторам товарно-денежных отношений вклиниваться в заменяющие работу капитала формализованные процедуры).

Следует так же отметить, что даже в том относительно малом объёме развития, которые получили новые советские квази-классы, они могли быть чётко описаны именно как самостоятельные страты, достаточно различающиеся между собой, в том числе и по самосознанию. «Красного директора» можно отличить по формам деятельности от «государственного чиновника», а уж историческая судьба операторов частично снятого советского капитала — сотрудников системы Госплана и Госснаба как консолидированной общности могла бы явиться предметом для отдельного исследования по социально-экономической истории России. По нынешним временам, однако, такое исследование лежало бы скорее в области криминальной и было бы весьма опасно для учёного.

Надо ли говорить, что описанный в этой главе социально-экономический эффект явился для советской экономики и общества в целом чрезвычайно вредным и, по сути своей, разрушительным?

Второй частью ответа на вопрос о причинах падения социально-экономической системы является, безусловно, следующее:

Советское руководство не предприняло никаких действенных мер по снятию права, как производственного отношения. Это привело к практическому присвоению создаваемых социалистическим обществом продуктов труда операторами этого отношения — советскими бюрократами. Поскольку советское общество вообще не осознавало право в качестве производственного отношения, им не предпринимались никакие действенные меры по его снятию, и, следовательно, процесс присвоения бюрократами общественного прибавочного продукта со временем только усиливался, что, в конечном итоге привело к истощению ресурсов общества и резкому ухудшению морального климата в обществе, фактически — к системному кризису советской морали.

Империализм и азиатский способ производства

Следует отметить, что предстоящее праву производственное отношение закона (регламентации) было весьма эффективно и практически полностью снято уже на ранних стадиях развития советского государства. (Вспомним хотя бы о понятии революционной сознательности, как антитезы закона, въевшееся едва ли не в подкорку советского человека). Это снятие привело к тому, что закон в советском обществе начал выполнять сугубо служебную, вспомогательную функцию, за редким бытовым исключением не порождая всяких глупостей типа «закон суров, но это закон». Условия для экономической эксплуатации закона его операторами — депутатами и прочими участниками законотворческого процесса не создавались и образование паразитического квази-класса из операторов этого снятого отношения не произошло.

По иному обстояло дело с более низким производственным отношением и соответствующим ему азиатским способом производства. В качестве некоего отступления хочется отметить, что у этого способа производства в марксисткой традиции вообще очень тяжёлая судьба — способов интерпретировать что же имелось под ним ввиду приводилось едва ли не десятки, но большинство из них было каким-то совершенно неубедительным. В результате он болтался вокруг классической советской «пятичленки» в качестве специального козьего баяна, а пытливые школьники и студенты в ответ на провокационный вопрос «а что это?» получали детский лепет в виде невнятных рассуждений о географической привязке этого способа производства к Азии, которая де была настолько недоразвита, что не смогла даже породить классические экономические формации. На взгляд автора, такая ситуация сама по себе подтверждает обоснованность перехода к усовершенствованной модели формационного развития, и пока ему не будет предъявлена убедительная альтернативная версия того, что имелось ввиду классиками под этим самым «азиатским способом производства», автор будет настаивать на правомерности применения построений С.Платонова.

Принятое Платоновым определение этого метода, в частности, даёт нам достаточно обоснованное определение негативного отношения Маркса и Энгельса к Российской Империи как к государственному субъекту — в их глазах она стояла на существенно более отсталых позициях в смысле социального развития, чем даже феодальная Турция.

Так вот, с азиатским способом производства на практике связан очень неприятный для выродившегося в ритуальное бормотание «школьно-советского» марксизма момент, который просто невозможно обойти. Этот момент состоит в том, что хотя, теоретически, все народы равно хороши, практически в мировой истории, да и в сегодняшней практике сплошь и рядом встречается ситуация, когда один народ, в качестве социальной общности, эксплуатирует другой. Если, оставаясь на последовательных научных позициях, принять в качестве рабочего известное определение этноса как общности людей, обладающих сходным стереотипом поведения, выработанным в результате хозяйствования на некотором ландшафте, данное Л. Н. Гумилевым, то в этой ситуации нету ничего особо удивительного — в конце концов, что, к примеру, мешает определить систематические грабежи равнинных земледельцев горными скотоводами как специфический способ хозяйственной деятельности, привязанный к очень конкретному типу ландшафта (стык гор и равнины) и требующий вполне определённого стереотипа поведения?

Однако, для большинства советских марксистов этот барьер оказался непреодолимым. Лозунги о братстве и равенстве всех народов обрели материальную силу и закрыли оным марксистам глаза на любые национальные аспекты в экономическом анализе.

Приведём, меж тем, ещё одну цитату из С.Платонова:" Азиатский способ производства возникает как обеспеченное военным путем господство одной общины (выступающей как «царский род») над другими. Основным производственным отношением является внеэкономическое принуждение или отношение эксплуатации в своем «чистом», исходном виде. Причем, первичным, неразложимым далее объектом эксплуатации выступают целостные общины, «эти маленькие, стереотипные формы социального организма», а не отдельные индивиды.

Господствующая община тем самым превращается в исторически первую форму государства — аппарат прямого насилия, а господствующий род становится «классом-в-себе», первым эксплуататорским классом. Община, бывшая господствующей формой деятельности предыдущего способа производства, в азиатском способе становится производительной силой."

Является ли данное Платоновым описание азиатского способа производства логически исчерпывающим? Очевидно, нет. И можно только гадать, побоялся ли он сказать «Б», сказавши «А», или попросту не счёл важным продолжить уточнение этого описания. Вспоминая историю древних народов, можно отметить общий момент в развитии азиатского способа производства как метода эксплуатации — на первой своей фазе он приводил к «склеиванию» эксплуатирующей и эксплуатируемых общин, как правило родственных по языку и обычаям, создавая тем самым государство-нацию (достаточно вспомнить общеизвестные факты о собирании из отдельных племён русского народа, или же эволюцию вавилонян, а равно как и историю порабощения племен кечуа племенем инка)

Эта фаза соответствует первой стадии этногенеза, приводящей к образованию нации в том смысле, в котором её принято понимать в настоящее время. На второй же фазе, экспансия начинала обращаться на соседние народы, отношения с которыми начинали строиться по той же схеме — как с очень большой эксплуатируемой общиной. Наконец, третья стадия — фактическая инкорпорация правящей верхушки эксплуатируемого народа в правящий класс эксплуатирующего фактически ознаменовывала собою переход к следующей стадии развития способов производства — рабовладению.

Вот этот вот двухфазный механизм развития азиатского способа производства, смысл которого состоял в переходе от организованной эксплуатации правящей общиной общин своего народа к организованной эксплуатации одного народа другим и оказался тем самым барьером, о который «советские марксисты» норовили споткнуться и, продолжая движение, ударить в грязь лицом. Замечу при этом, что у того же Ленина и его соратников, понимание этого момента было, как минимум в голове, возможно — интуитивное и не до конца вербализованное (обращают, например, на себя внимание постоянные ленинские попытки увязать империалистическую национальную эксплуатацию с правом наций на самоопределение). Осознавая многоукладный характер тогдашней российской экономики, они пытались предпринять какие-то меры для эффективного снятия этого метода производства, не дожидаясь окончательного решения вопроса со всей пачкой «более прогрессивных».

Однако, даже Ленин толком не соизволил занести свои соображения по данному вопросу на бумагу, а действия его последователей показали, что они склонны рассматривать «национальный вопрос» в отрыве от вопроса экономического, особенно не озабочиваясь прямыми экономическими последствиями своих действий в этой сфере. Какие-то следы возросшего понимания этой темы можно найти в поздней, послевоенной деятельности И. В. Сталина, однако о реальных мотивах его действий нам судить сейчас достаточно тяжело, а интерпретировать их можно очень по-разному. Наконец, все действия последующих советских руководителей показывают, что связи национального вопроса с экономической сущностью марксизма они не понимали напрочь, оперируя с примитивными категориями дружбы и равенства народов буквально на плакатном уровне (все эти агиткартинки с пятнадцатью детьми в национальных костюмах и тремя разноцветными руками, в качестве главных методов снятия национального вопроса не могли бы вызвать ничего кроме смеха, если бы последствия применения оных методов не норовили бы перед этим вызвать горестные рыдания).

Возвращаясь к описанию Российской ситуации начала века следует отметить, что азиатский способ производства, прежде всего «застывший» на первой его фазе, являлся фактически доминирующим почти всю историю развития русского национального государства, обеспечивая одновременно географическую экспансию русских и постоянное наращивание тела русского народа за счёт активной русификации инородческих общин. Все последующие способы производства оказывались надстроенными над этим, и начинали развиваться только в ситуации, когда освоенные русскими пространства становились своеобразным барьером, позволяющим поднять «социально экономическую температуру» в изначальных областях русского государства. Более простым языком — в ситуации, когда ресурс развития азиатского метода производства в европейской части России был физически исчерпан — все инородческие общины были захвачены и присвоены русским правящим классом, азиатский способ производства, перехлестнув через Урал двинулся к Тихому Океану, а в европейской части начали развиваться более прогрессивные способы производства. При этом, правящий класс России оказался способен перенаправить в свою сторону и обеспечить присвоение и той части прибавочного продукта, который генерировался в процессе географической экспансии азиатского способа производства.

Такая комбинация ускоренного экономического развития в центральных (с административной точки зрения) областях страны и азиатского, по своей сути, способа производства за их пределами не является чем-то эксклюзивно присущим именно России. Напротив, такого сорта варианты развития производительных сил были характерны практически для любых государств, которые можно было описать в терминах империи, начиная с той же Византии, включая Турецкую империю, Испанскую, Португальскую, Британскую и пр.

Здесь автор вынужден частично вступить в полемику с В. И. Лениным, указав, что империализм правильнее было бы определять не как «высшую стадию развития капитализма», каковой всё ж таки является государственно-монополистический капитализм сам по себе, а как комбинацию господствующего экономического уклада в пределах «ядра государства» и «азиатского экономического уклада» на географической периферии, куда государство осуществляет экспансию. При этом господствующий экономический уклад может быть, вообще говоря, любым.

Причина такого устойчивого комбинирования азиатского способа производства с любыми последующими довольно очевидна — по понятным соображениям действия по производству и присвоению прибавочного продукта тем эффективнее с чисто экономической точки зрения, чем больше «зазор» между входом в «экономическую машину» и выходом из неё. Чем ниже по своему уровню развития производственные отношения, находящиеся внизу контролируемой эксплуататором экономической пирамиды и чем выше он находится в этой пирамиде сам — тем больше прибавочного продукта он способен отобрать в свою пользу. Так вот, азиатский способ производства — это первый, в череде их развития, способ производства, который обеспечивает более-менее эффективную форму коллективной эксплуатации одних людей другими, не требуя возни по индивидуально построенному и не разовому ограблению частного лица. Этот способ был первым освоен эксплуатирующими классами, и за всю последующую историю развития человечества так и не был отставлен в сторону. Безусловно, указанный механизм «расширения зазора» относился и к последующим стадиям развития производственных отношений — и рабовладение и феодализм замечательно подстыковывались к капиталистической экономике империалистических государств Запада, обеспечивая "дополнительный « уровень эксплуатации человека человеком.

Достаточно важным для понимания происходящего моментом является то, какая из двух фаз развития азиатского способа производства преимущественно использовалась империалистами того или иного государства. Для России ответ на данный вопрос вполне очевиден — процесс этногенеза русских шёл в очень большой степени за счёт захвата этнических общин, освоивших азиатский или более ранние способы производства, но не имеющих теоретически, отношения к этнической основе русского народа, и последующей интеграции этих общин в тело русского народа. Таким образом для России была характерна преимущественно первая фаза развития азиатского способа производства. Ко второй правящий класс России переходил только в тех случаях, когда сталкивался с необходимостью эксплуатации национальных общностей уже прошедших в своём развитии азиатский способ производства и устойчивых к попыткам эксплуатации на уровне „первой фазы“. Аналогичный образ действий можно приписать Китайской, Турецкой империям, арабским государствам периода Халифата, и, что любопытно, Испанской и Португальской империям, причём для последних результатом подобной деятельности стала фактическая генерация новых, „промежуточных“ наций, так как человеческих ресурсов для полной интеграции захваченных и искусственно созданных общин в тело своего народа у испанцев и португальцев не нашлось.

Напротив, для Британской Империи было весьма характерным ограничение первой фазы азиатского способа производства собственной „природной территорией“, то есть Британскими островами. Задачи „сделать англичанами“ исконных жителей колоний, создания полного единства между ними и жителями метрополии практически не ставилось и эффект того или иного уровня англификации колонизируемых народов является, в большой степени, побочным.

Любопытно, что приведённый Лениным как один из пяти признаков империализма „окончательный территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими державами“ на практике вообще оказался не более, чем преходящим технологическим решением — как только была найдена технология ограничения ответственности контролирующего территорию государства за состояние этой территории, множество колоний было немедленно „отпущено“ империями на волю — но вряд ли можно утверждать, что их эксплуатация при этом снизилась.

Национальная политика СССР и азиатский способ производства

Возвращаясь к советской действительности, следует отметить, что хотя эксплуататорский характер межнациональных отношений в России и был осознан российскими марксистами, их фактическая сущность не была понята, а методов их эффективного и справедливого в своей основе снятия найдено не было.

Более того, марксистская наука сама по себе не соизволила предоставить внятно сформулированный ответ на вопрос о хотя бы теоретически возможных путях такого снятия.

Достаточно разумная, на первых порах национальная политика коммунистов, направленная на создание очагов национального развития в пределах мест компактного проживания тех или иных национальностей, действительно способствовавшая пропорциональному и справедливому распределению производимого прибавочного продукта и снимавшая таким способом, хотя бы частично, эксплуатацию одних наций другими, очень быстро свелась с одной стороны к оголтелой борьбе с „русским национализмом“ и экономической активностью русских (вспомним известный тезис Бухарина о замене русской буржуазии национальной). С другой стороны эта политика была заменена политикой образования „политических наций“ обладающих „государственностью второго порядка“ в пределах СССР, государственностью „третьего порядка“ в пределах РСФСР. Между тем, товарищам, руководящим Союзом и являвшимся, с формальной точки зрения марксистами, следовало бы понимать, что сама по себе „политическая нация“ является в том числе и способом эксплуатации вовлечённых в неё малых этносов, что искусственное выравнивание малых национальных общин под одну гребёнку, дефрагментация территорий их компактного проживания в зону „сплошного национального заселения“ при создании национальных республик являлись по своей сущности эксплуататорскими актами, ничем не отличавшимися от действий правящих общин, организовывавших создание государств-наций на первой стадии этногенеза, упомянутой автором в предыдущей главе. Действия по искусственному и принудительному созданию политических наций в Средней Азии, на Украине были по своей сущности антисоциалистическими, вносящими дополнительный слой отчуждения в человеческие отношения. Только таким образом можно оценить деятельность руководства страны, в результате которой миллионы людей были вынуждены менять родной язык на искусственно привнесённый языковой стандарт, в результате которой людей принудительно объявляли принадлежащими национальности, с которой они себя сами не идентифицировали. То же самое и даже в более жёсткой форме следует высказать и по поводу националистической деятельности руководства отдельных союзных республик — достаточно вспомнить принудительную ликвидацию латгальской письменной культуры и обучения на этом языке в Латвии, последовательное умаление талышского этноса в Азербайджане, а так же откровенно националистическую деятельность руководства компартии Грузии, систематически боровшегося за фактическую ликвидацию и поглощение грузинами, как политической нацией, проживавших на территории Грузии национальных меньшинств.

Все эти извращения сущности социализма не получили должной оценки со стороны тогдашних, а равно и нынешних марксистов в том числе и потому, что для них экономический смысл межнациональных отношений остаётся, похоже, тайной за семью печатями. До сих пор марксистский мейнстрим склонен считать, что „экономика отдельно, а национальные отношения — отдельно“, отмахиваясь от национального вопроса талмудической формулой „у пролетария нет отечества“.

Можно подумать, социальный состав нынешнего общества включает в себя достаточное количество пролетариев, чтобы эта формула имела какую-то степень актуальности. Если ранние марксисты выступили в интересах пролетариата в известной степени без его сознательного согласия, добившись такого согласия впоследствии путём обучения и агитации, то нынешние норовят выступить в интересах пролетариата при практически полном отсутствии оного. Нужно ли объяснять, что в ситуации фактического отсутствия того, классического пролетариата, к которому аппелировали Маркс, Ленин и их товарищи, его позиция — позиция эксплуатируемого большинства, нуждающегося в политической защите своих интересов, отнюдь не осталась вакантной. Переменился характер эксплуатации, но сам факт её от этой перемены не стал более приемлемым. Возможно, во всяком случае автор очень надеется на это, настоящая работа послужит поводом к более подробному обсуждению данного вопроса среди марксистской аудитории. Современные коммунисты могут, конечно, и далее оставаться на ортодоксальных позициях, утверждая, что представляют исключительно интересы шахтёров и промышленных рабочих, действительно, кое-где пребывающих сейчас на положении пролетариата в изначальном смысле этого слова. Увы, эта позиция чем дальше, тем сильнее становится позицией политических маргиналов. Нет никаких сомнений, что это пролетарское положение рабочих временное — в дальнейшем они либо будут подняты на некую чуть более высокую ступеньку потребления и утеряют признаки пролетариев, либо будут дезинтегрированы и вымрут как общность. Политики, которые не найдут себе более широкой сферы приложения сил, чем защита интересов этой узкой группы трудящихся, отправятся на помойку истории.

Возвращаясь к обсуждению национального вопроса и связанного с этим вопросом азиатским способом производства в СССР, автор хочет предложить некоторые эмпирические, хотя и не точные, но действенные критерии для оценки характера межнациональных отношений в социалистическом государстве.

Никто не отрицает необходимости оказания помощи менее развитым экономически народам, обеспечения их ускоренного развития, дабы выровнять уровень этого развития с уровнем развития большинства. Следует, однако, считать, что систематическое и непропорциональное распределение прибавочного продукта по национальному признаку является явной приметой того, что процесс эксплуатации одной национальной общины другой с использованием азиатского способа производства во второй фазе его развития не остановлен.

Точно так же, процесс принудительного вовлечения людей какой-то национальности в состав другой нации, предоставление им на данном основании экономических или иных формальных преимуществ явился бы признаком продолжающейся эксплуатации одной нации другой с использованием первой фазы азиатского способа производства.

Сам факт формирования многочисленных политических наций в бывшем СССР даёт нам основания и отправную точку для анализа межнациональных отношений с использованием указанных выше критериев.

Для сохранения чистоты этого анализа следует отметить следующий момент — хотя национальные республики оказались объектом присвоения со стороны национальных элит, объём ресурсов, направленных на улучшение экономической ситуации в конкретной республике, фактически делился в процессе использования между представителями „политической нации“ и русскоязычными, прежде всего русскими жителями республики, фактически не являвшимися членами республиканской политической нации.

Рассмотрим ситуацию более подробно на примере Прибалтики, в частности, Латвии. Ни для кого не секрет, что до своего вхождения в состав СССР эта страна была весьма отсталой, промышленность фактически отсутствовала, да и аграрный сектор был весьма примитивен. Латыши не имели никакой особой культуры и устоявшихся традиций организации массового производства. К окончанию истории СССР уровень экономического развития Латвии, сравнительно с Россией оказался выше, была построена промышленность и создана неплохая инфраструктура в сельской местности. Одновременно с этим, можно зафиксировать изменение национального состава Латвии — если до вступления в СССР приблизительно 50 % её населения составляли латыши, около 22 % латгалы и около 12 % — русские, то после выхода из состава СССР процент латышей приблизился к 57, латгалов — официально упал до 0, на практике, по различным расчётом, составляет около 15 %, а русских — вырос до 45. При этом большая часть прироста русского населения образовалась за счёт въезда на территорию республики, а не за счёт русификации латышей, впоследствии эти люди были лишены гражданства.

Итак, на основе приведённых выше исходных данных можно констатировать следующее:

1. Латыши как политическая нация за прошедшие ~45 лет осуществили присвоение национальных общин латгальского народа, используя при этом в качестве способа такого присвоения азиатский способ производства в первой его фазе. По всей видимости это присвоение вскоре будет окончательно закончено и вопрос о латгалах вообще исчезнет с повестки дня.
2. Исходя из результатов модернизации экономики Латвии, а именно — лишения части русских возможности воспользоваться в полной мере результатами этой модернизации, продолжающейся их национальной дискриминации, следует констатировать эксплуатацию русской политической нации латышской с использованием второй фазы азиатского способа производства. Политика насильственной „интеграции“ русских в латышский этнос, выразившаяся в последовательных ограничениях использования русского языка и попытках переделать русскоязычных жителей Латвии в латышей, является, опять же,

проявлением первой фазы азиатского способа производства.

Желающие поспорить с такой оценкой могли бы привести следующие три аргумента.

А1

наряду с латышезацией меньшинств в республики шёл процесс русификации, в том числе и самих латышей.

А2

массированная миграция в республику русских являлась опосредованной формой эксплуатации латышского народа русским за счёт освоения принадлежащего латышам пространства и природных ресурсов.

А3

относительное превышение уровня экономического развития Латвии связан прежде всего, с более высокой организационной, производственной и экономической культурой латышей, присущей им как нации, и частично унаследованной ими от немецких колонизаторов, а вовсе не с эксплуатацией русского народа.

Аргументы достаточно часто употребляются оппонентами, чтобы их можно было обсудить поподробнее.

Итак, А1. Действительно, процесс русификации шёл, но носил ли он принудительный характер? Создавались ли лицами, принявшим русскую национальность как способ их идентификации экономические или иные преимущества? Безусловно, мы не смогли бы найти серьёзных примеров такого принудительного русифицирования. Этот процесс был естественным. На латышском языке осуществлялась значительная часть делопроизводства, функционировало национальное образование, вплоть до высшего и объём ресурсов, вложенных в развитие этого образования был, как минимум не меньшим, в относительном выражении, чем вкладывалось в России в образование на русском языке.

Единственным серьёзным фактором, стимулирующим русификацию населения был „закон национального большинства“ — к национального большинству принадлежать, при прочих равных условиях, выгоднее, потому что оно имеет больший в абсолютном выражении коллективный культурный ресурс. Обвинять русских в том, что они, к примеру, подавляли развитие латышской национальной культуры — по меньшей мере, нелепо. Потому, нам следует отказать этому аргументу в действенности, заметив при этом, что сама по себе бОльшая численность одного народа при его взаимодействии с другим, сама по себе не является фактором эксплуатации, равно как и не должна являться поводом к национальной дискриминации большего народа по отношению к меньшему.

А2. Да, являлась, с формальной точки зрения, никто с этим не спорит. Но количественное сравнение масштабов этой встречной эксплуатации, анализ объёмов экономической выгоды полученных латышской и русскими политической нациями от такого встречного взаимодействия даёт нам однозначный ответ на вопрос, в чью пользу развернулся баланс — если русские эксплуатировали латышей сильнее, чем латыши русских, то почему, собственно говоря, на момент вступления Латвии в СССР латыши жили откровенно хуже, а после выхода из состава страны — лучше чем русские?

С другой стороны, аргумент о принадлежности территории Латвии исключительно латышам весьма небесспорен, если только не считать, что эта принадлежность должна отсчитываться со времён Адама и Евы. Русские проживают на данной территории лет 300—400, что, по идее, дает им некие основания претендовать на совладение её ресурсами. Требование предоставить такое право исключительно латышам, по сути дела и представляет собою манифестацию эксплуатации одной нации другой в рамках той самой второй фазы азиатского способа производства, которую автор, злоупотребляя терпением читателя, мусолит уже вторую главу подряд. Хочется отметить, однако, что высказанная автором позиция не означает автоматического одобрения, к примеру, заселения Сибири китайцами, хотя в некотором смысле они могут претендовать на статус нации, исторически проживающей на части той территории. Его позиция в данном вопросе сводится к следующему: — исследование сущности процессов, протекавших в социалистическом Советском Союзе — это один вопрос. Защита интересов народа России, проживающего в формально капиталистической стране и вынужденного играть по меркам капиталистического мира — это совсем другой вопрос, так же, как любые коммунистические убеждения автора, его вера в перспективу снятия частной собственности в далеком и светлом коммунистическом будущем, отнюдь не побуждают его раздать своё имущество случайным прохожим здесь и сейчас.

А3. На взгляд автора, аргумент носит откровенно спекулятивный характер и вот почему — ни ~20 лет национальной самостоятельности латышского народа, ни сотни лет его существования под руководством немецких колонизаторов, в том числе в составе Российской Империи, не продемонстрировали каких-то радикальных преимуществ „высокой культуры“ латышей перед русским народом в смысле организации производства и развития экономики. Не продемонстрировано этого преимущества и период независимости — ни для кого не секрет, что в Латвию были осуществлены массированные инвестиции прежде всего со стороны стран Скандинавии, вопрос же о том, что могло произойти со страною в отсутствие таких инвестиций остаётся, по меньшей мере открытым. Во всяком случае, промышленность, построенная в Латвии при СССР оказалось в значительной степени ликвидированной из-за своей неконкурентоспособности, и это на фоне того, что в России всё-таки был достигнут промышленный рост. Следует всё же считать, что гипотеза об ускоренном развитии экономики Латвии за счёт массированного вложения в неё ресурсов Союза выглядит намного более правдоподобной.

Картина экономического и этнодемографического развития других республик бывшего СССР, за исключением может быть Белоруссии и, в меньшей степени — Украины не отличалась от приведённой выше принципиальным образом.

Общий вывод из произведённого частного разбора сводится к следующему: на фоне искусственно обрезанной в СССР национальной активности русских как политической нации, отличной от других населяющих страну народов, национальными элитами республик, оформленных как национальные квази-государства, было осуществлен масштабный акт национальной эксплуатации, осуществлённый параллельно с использованием первой фазы азиатского способа производства — за счёт искусственного и принудительного включения многочисленных общин относящихся к малым этносам в состав политических наций и второй фазы азиатского способа производства — за счёт перераспределения прибавочного продукта, производимого нациями донорами, прежде всего русской, а так же украинской и белорусской, в пользу других республик. (При этом, следует заметить, что сама по себе украинская политическая нация была сформирована за счёт русской по вышеуказанной схеме).

При этом запоздалая попытка запустить „встречный“ процесс первой фазы, обеспечив включение политических наций в „новую историческую общность — советский народ“ успехом не увенчалась, в связи с топорностью исполнения и непонимания смысла собственных действий исполнителями.

Указанные национальные элиты были сформированы как сознательно действующие общности в результате ошибочной политики руководства страны, попытавшегося вместо снятия национальной эксплуатации русским народом, как имперской нацией прочих, формально отменить её, в том же стиле и с той же степенью действенности, с какой была „отменена“ частная собственность и, даже, заменить на эксплуатацию русского народа и малых национальностей со стороны искусственно сформированных новых политических наций. Абсурдность таких действий сопоставима с абсурдностью действий гипотетических коммунистов-революционеров, которые, осуществив пролетарскую революцию, попытались бы загнать бывший правящий класс в бараки и к станку, а сами переместились бы в позицию эксплуататоров. Однако, если в вопросе частной собственности, коммунистам была очевидна необходимость ликвидации самого порядка, обеспечивающего эксплуатацию человека человеком, а не смены персонального состава эксплуатирующего класса, то в национальном вопросе такого понимания достигнуто не было.

Это привело к формированию нового квази-класса (в каждой национальных республик страны — своего) фактически оперировавших неснятым в СССР азиатским способом производства и уведшего в отрыв от Союза территории, подконтрольные ему в тот момент, когда возникла угроза централизованного распространения по стране более прогрессивных способов производства, характерных для капитализма, инициированная М. С. Горбачевым и его окружением. Для этих национальных квази-классов стала очевидной невыгодность дальнейшего сосуществования в одной стране с создававшимся под руководством компартии новым классом капиталистов, так как очевидная несопоставимость ресурсов, находившихся в распоряжении этого нового класса и национальных элит быстро привела бы к подминанию этих элит, переводу их в подчинённое положение. (Что, кстати, наглядно демонстрируют результаты борьбы „олигархов“ с „этнократами“ в новейшей истории РФ).

Вышесказанное и является третью частью ответа на второй из поставленных автором в начале статьи вопросов — вопрос о причинах падения советской социально-экономической системы.

Доисторические производственные отношения в современном обществе

Несмотря на то, что данная глава является фактическим отступлением от заявленной в начале работы темы, автор не мог не соблазниться тем, чтобы указать на продолжающееся присутствие в экономике современного общества, прежде всего на её микроуровне, тех трёх способов производства, которые С.Платонов определил в качестве доисторических. Неленивому читателю предоставляется самостоятельно изыскать формы совпадения деятельности современных „больших семей“ с родовым способом производства, самообучения компьютерных специалистов с архаическим и т. д. и т. п. Тема интереснейшая, и на взгляд автора, ждёт своего исследователя.

Пересборка смысла

Достаточно важной для последующего разговора является необходимость более точно определиться с используемыми нами терминами и категориями, понять их соотношение.

Автор постоянно говорит о развитии способов производства, производственных отношений, смене социально-экономических формаций.

Уточним ещё раз, что имеется ввиду:

Способ производства — это общий способ организации коллективной деятельности человека, направленной на присвоение природы.

Производственное отношение — суть отношение, в котором оказываются участники такой коллективной организации деятельности между собой.

То есть способ производства и производственное отношение — две грани одного и того же предмета, на который мы глядим с разных сторон, они находятся во взаимно-однозначном соответствии.

Тут будет уместно привести очередную цитату из того же С.Платонова:»…Каждое последующее производственное отношение поочередно выступает как новый способ присвоить предмет природы в качестве своей личной собственности, однако, оно же тем самым на одно звено увеличивает цепь посредников между собственником и предметом его вожделений. Насилие — это способ присвоить чужую личную собственность; закон — способ превратить неупорядоченный грабеж в контролируемую производительную силу; право — способ поставить закон на службу противоречивым интересам класса собственников; деньги — способ приобрести право; капитал — способ произвести деньги…"

Таким образом производственные отношения, существуя в одном и том же обществе, образуют пирамиду присвоения, или, как мы назвали её ранее — экономическую пирамиду. Обладание способом производства, находящемся на вершине этой пирамиды, позволяет присваивать часть продукта, присвоенного ранее операторами предыдущих её уровней.

Данные определения дают нам ответ на вопрос о том, не является ли переход к Платоновской модели от «классической» сущностной ревизией марксизма, подменой его понятий на какие-то иные. Безусловно нет — речь скорее идёт об уточнении, более подробном представлении того же самого.

Те 9 стадий, о которых мы пишем в настоящей статье, оказываются «запрятанными» внутри обсуждавшихся ранее 4 — ведь в процессе развития производительных сил, эти силы не «перещёлкивались» между фиксированными состояниями, а более-менее плавно менялись. Вводя более подробную модель их развития, мы попросту увеличиваем детализацию рассмотрения в целях его большей наглядности.

Ни число 9, ни число 4 не являются какими-то магическими и неизменными — если бы этого потребовало удобство изложения, мы могли бы принять, к примеру, первую и вторую фазу азиатского способа производства за отдельные формации, или, наоборот, выведя из рассмотрения 4 ранних способов производства, сгруппировать их в один.

Средства производства — это сущности, усиливающие способность человека к некоей деятельности, направленной на присвоение природы. В качестве средства производства может выступать ествественный объект (например палка), искусственно произведённый предмет (лопата или станок), живое существо (лошадь), другой человек (раб, жена) или даже информационный процесс (ритуал, магия, религия).

Социально-экономическая формация — это характеристика общества как единого целого на основе доминирующего в нём производственного отношения. (Доминирование, понятное дело, определяется на основе сравнения значимости того или иного производственного отношения в совокупном экономическом обороте).

Как уже было сказано ранее, способы производства и производственные отношения не являются сами по себе совсем уж дискретными единицами — вспомним, как несколькими разделами выше мы препарировали «азиатский способ производства» на две фазы. Тем не менее, пределы такого разделения не бесконечны и, в целом, приведённая ранее сравнительная таблица способов производства достаточно адекватно показывает их эволюцию и структурирование.

Соответствуют ли способы производства и производственные отношения какому-то виду и способу конкретной человеческой деятельности? На самом деле, нет. Конкретная категория, конечно — «более мелкая». В то же время, появление, общественное освоение и развитие этих конкретных видов, как правило, привязывается к определённым социально-экономическим формациям, или даже к их группам.

4) Конкретный вид и способ человеческой деятельности мы называем технологией. Технологии, повторю, не будучи впрямую привязаны к конкретному виду производства, тем не менее, как правило, становятся более или менее актуальны именно для определённой социально-экономической формации. Развитие и освоение технологий можно проследить в течении как исторического, так и доисторического периодов развития человечества. Группируя их по некоему общему качественному принципу, мы можем выделить следующие фазы технологического развития человечества:

Технологическая фаза	Вид технологий	Примеры технологий	Способ производства	Характеристика средств производства	Комментарий
«предфаза»				отсутствуют	Присвоение осуществляется обычным для субъектов биологической природы способом. Социум отсутствует.
архаичная	коллективные технологии присвоения естественной природы	охота, собирательство, производство орудий труда и предметов обихода из легко доступных материалов (кремень, дерево, шкуры, кости)	Архаический Первично-коллективный Родовой Первобытнообщинный	ориентированы на физический (ручной) труд, механизацию труда в сельском хозяйстве (вспашка)
традиционная	технологии обработки естественной природы; архаичные технологии управления	сельское хозяйство (то есть выращивание живых существ) глубокая обработка природных материалов директивное управление обществом	Родовой Первобытнообщинный Азиатский Рабовладельческий Феодальный	ориентированы на механизацию физического труда
индустриальная	технологии создания искусственной природы;технологии обработки технологий; технологии управления экономикой	создание механизмов;создание или прямая модификация организмов;инженерная деятельность;наука;финансовые технологии;научное планирование экономики	(Рабовладельческий Феодальный «Абсолютистский» (Индустриальный) Капиталистический	ориентированы на автоматизацию физического труда и механизацию умственного труда
постиндустриальная	технологии создания технологий;"новые технологии управления";технологии познания		Капиталистический «Постиндустриальный» (формация управления)	ориентированы на частичную автоматизацию умственного труда	сущность данного периода развития производственных отношений, способов производства и технологий является предметом дальнейшего обсуждения в рамкахй работы

Рассматривая ориентацию средств производства, подчеркнём, что механизация по сравнению с ручным трудом привносит увеличение усилия, которое способен произвести трудящийся человек, путём использования внешнего источника энергии, а автоматизация по сравнению с механизацией — уменьшение степени управления, которое должен производить трудящийся человек над своим орудием.

Как было показано выше, технологии группируются эволюционно в достаточно объёмные кластеры, каждый из которых перекрывает собою несколько социально-экономических формаций. Эти кластеры называют фазами технологического развития, а переход доминирования в хозяйственном обороте между двумя кластерами технологий называется фазовым технологическим переходом.

В соответствии с показанным выше разделением на фазы, принято выделять следующие фазовые переходы:

• неолитическая революция (переход от архаической фазы к традиционной)
• индустриальная революция (переход от традиционной фазы к индустриальной)

эти переходы уже произошли

• постиндустриальный фазовый переход — он происходит в настоящее время.

Важно понимать, что границы смены фаз технологического развития только примерно совпадают с границами социально-экономических формаций и смену первых нельзя точно привязывать к смене вторых.

Кроме того, технологии, как правило, появляются не в одиночку, а связанными группами, дающими возможность их активного внедрения. Такие группы мы назовём пакетами технологий.

При этом, появившиеся на излёте предыдущей формации технологии делают возможным распространение производственных отношений, характерных для следующей формации, в которой эти технологии впоследствии доминируют, а вновь появившаяся формация создаёт «заказ» на разработку следующего пакета технологий.

Например: на излёте феодализма появилась начальная часть пакета ключевых технологий, связанных со внедрением промышленного производства — полу- и автоматические станки, паровые двигатели, точная механика. При переходе к индустриальному способу производства эти технологии были дополнены до полного пакета. Примерно одновременно с этим произошло активное развитие технологий, связанных со следующей формацией — капитализмом — банковские, страховые технологии, акционирование, в том числе создание открытых акционерных обществ, технология отделения ответственности юридического лица от ответственности его владельцев. На излёте капиталистической формации появились информационные и организационные технологии, характерные для постиндустриализма — телекоммуникационные, компьютерные, технологии обобщённого управления. Однако в полной мере эти технологии развились только при переходе к постиндустриальной формации.

Значимым моментом является следующее — хотя технологии, относящиеся к определённой формации, могут быть применены, адаптированы, и даже разработаны до её появления, на предыдущих стадиях социально-экономического развития, они, как правило, не будут внедрены.

Внешняя причина этому, состоит на взгляд автора в том, что, не будучи увязанной с другими технологиями из соответствующего пакета, эта конкретная технология оказывается в отрыве от производственной цепочки.

Внутренняя причина состоит в том, что внедрение такой технологии может оказаться попросту не особо уместным с точки зрения организации производства. Известный пример с паровой турбиной Герона очень хорошо иллюстрирует данное положение — хотя станки с внешним (водяным) приводом были известны и в античные времена, эта турбина осталась в роли игрушки, не была внедрена в производственную практику. Рассуждая о том, почему так произошло, можно, конечно, говорить о каком-то организованном сопротивлении такому внедрению, но, по мнению автора, более уместно было бы вспомнить о тех громадных сложностях, которые всегда стояли перед изобретателями — польза от инноваций была отрефлексирована общественным сознанием в XIX—XX веках, но и в настоящее время достаточно часто встречается ситуация, когда полезное изобретение, потенциально способное в корне изменить расклад в той или иной отрасли не внедряется годами — слишком не выгодно индустрии ломать сложившиеся технологические цепочки, рвать установившиеся связи с контрагентами.

Ещё пример: технологии капитализма, пусть даже в примитивном виде, были доступны уже в феодальный период — существовали банки, имелась практика организации юридических лиц, находящихся в коллективной собственности (та же Вест-Индийская компания, к примеру). Но тогдашней массовой экономикой они попросту не были востребованы — ремесленнику не особенно нужен банковский кредит или совладельцы бизнеса.

Капитал и финансовые технологии

Вышесказанное разбирательство с терминологией было затеяно автором по весьма веской причине — а именно — непрекращающейся терминологической и смысловой путанице, звучащей во многих современных работах, а уж особенно — интернетовских дискуссиях, в которых автору довелось поучаствовать.

Хотелось бы подчеркнуть особо, что

• индустриальная фаза развития технологий не эквивалентна капитализму как таковому, она охватывает более широкий исторический период
• индустриальная фаза развития технологий не эквивалентна развитию промышленности как таковой, в частности, характерные для этой фазы финансовые технологии относятся непосредственно не к промышленности, а к управлению экономикой как таковой.

Так же придётся указать на путаницу внутри «капитализма» как социально-экономической формации, вызванную недостаточной точностью классической «пятичленной» формационной модели и вульгаризацией её преподавания в советской школе.

Главное в капитализме — это не заводы и фабрики, появившиеся раньше, чем он сам, на той социальной формации, которую С.Платонов неудачно обозвал абсолютизмом.

Главное в нём — появление капитала, как доминирующего производственного отношения, о чём нам, собственно и говорит название этой формации.

Следовательно, рассматривая характерный для этой формации пакет технологий, мы должны, прежде всего, обратить внимание на технологии, непосредственно связанные с капиталом, то есть — финансовые технологии (ФТ).

Примеры конкретных финансовых технологий:

• биржевая торговля;
• кредитование;
• страхование;
• акционирование.

Анализируя сущность приведённых примеров, можно охарактеризовать ФТ как технологии, направленные на отчуждение собственника от его собственности, включая имущество как таковое, товар или же предприятие. Использование ФТ собственником означает, что к его личному управлению собственностью добавляется управление со стороны третьих лиц через использованный собственником (и этими лицами) финансовый инструмент. Другими словами, ФТ предоставляют экономике в известной степени обезличенные и деиндивидуализированные инструменты управления, повышающие его эффективность за счёт снижения субъективных влияний на предмет управления со стороны его владельца.

В следующих главах автор намерен так же показать, что принятое в настоящее время понятие «постиндустриальной экономики» и «постиндустриальных отношений» на самом деле маскирует два разных, последовательно проявлявшихся производственных отношения, одно из которых в настоящее время ещё фактически не сформировано, а только «собирается случиться».

Отношение управления, как принципиально новый вид производственного отношения

Для того, чтобы понять истинный характер дальнейшей, после капитализма, социально-экономической эволюции западных государств, может оказаться весьма полезным сравнить его с эволюцией, в том числе — предполагавшейся, но не осуществлённой социалистического общества.

Напомним, что предполагаемое «действительное коммунистическое действие», только и приводящее к полному снятию частной собственность в практике социализма оказалось выраженным в виде возрастающей автоматизации и формализации управления социалистической экономикой в целом и производственными процессами в частности. Фактически, возможность этого действия оказалось обеспеченной за счёт масштабного внедрения средств производства в интеллектуальной сфере, замене тех действий по управлению технологическими процессами, предприятиями и целыми отраслями народного хозяйства, которые можно было формализовать с чисто человеческих на машинные или, хотя бы, на человеко-машинные.

Однако, был ли выведен в процессе развития социализма из экономики или, хотя бы, из сферы управления ею, человек как таковой? Очевидным образом — нет, он оставался вовлечён в производственные отношения, то есть снятие отчуждения между людьми, вызванное этими отношениями было неполным, частичным.

Побочным эффектом такой вовлечённости человека в производственные отношения было снижение их эффективности ровно в тех местах, где они упирались в эффективность деятельности человека, в части принятия решений и взаимодействия с другими людьми — участниками производственных отношений.

Развитие научно-технического прогресса многократно увеличило физическую силу человека, вооружённого орудиями труда — мощь прокатного стана, к примеру, может составлять эквивалент ста тысяч или даже миллиона кузнецов, вооружённых молотом и наковальней. Оно многократно увеличило интеллектуальную мощь человека при выполнении механизируемых интеллектуальных операций, позволив за секунды производить расчёты, для выполнения которых ранее требовались годы ручного труда коллектива высококвалифицированных специалистов. Но ряд специфических аспектов человеческой деятельности не получил в результате развития НТР должного усиления.

Прежде всего, это касалось таких аспектов, как понимание, то есть способность построить адекватную модель чего-либо, коммуникация с другими людьми и их организация. Нельзя сказать, что развитие науки и техники не дало в этом смысле совсем ничего. Но те отдельные элементы технологий, которые были реально использованы, на статус полноценной технологии явно не тянули. Те же технологии, которые вроде бы были разработаны и доступны, реально использованы не были.

Развитие экономики на Западе в это время шло, в том числе и по пути модернизации и изощрения классических финансовых технологий, совокупная сложность которых стала уже превосходить возможности понимания отдельно взятого специалиста. Если сравнивать применяемые финансовые схемы с развитием математики, то, в своё время введённое страхование (торговля рисками) можно сравнить с переходом специалиста по арифметике к использованию отрицательных чисел.

Так вот, уровень сложности современных финансовых схем и инструментов соответствует, пожалуй, достаточно изощрённым методам расчета из области мат.статистики и теории вероятностей, а широкое введение микроплатежей, которое пытается организовать сейчас ИТ-индустрия, пожалуй, вызывает серьёзные ассоциации с исчислением бесконечно малых величин. Однако, ресурс данной группы технологий (напомню, что мы рассматриваем ФТ как технологии управления) на текущий момент уже явно исчерпан. Более того, исчерпан он оказался уже в конце 1960ых годов, практически одновременно с исчерпанием классических технологий научного планирования экономики, ассоциирующихся с «прусской моделью капитализма», американской политикой дирижизма, и выбранных в качестве опорных в период индустриализации СССР.

Для СССР это означало, что научное планирование экономики, использованное в качестве технологии-заменителя производственного отношения «капитал» перестало выполнять свои функции.

Поскольку капитала в это время в функционирующем состоянии в СССР уже не было, эффект от этого был равнозначен тому, что СССР начал сваливаться в смысле экономической эффективности на одну формацию назад — к С.Платоновскому «абсолютизму», то есть индустриальной формации.

Вызов был воспринят как на Западе, так и в Союзе, однако дальнейшее развитие ситуации показало, что, в отличие от Запада, в СССР так и не нашлось адекватного ответа на него. Каков же был ответ западных обществ?

Этот ответ состоял в наращивании пирамиды присвоения следующим «этажом», отчуждении операторов капитала — финансовых магнатов, от их собственного капитала, путём введения непосредственного управления этим капиталом со стороны третьих лиц — класса наёмных менеджеров — управленцев.

Производственное отношение управления, в котором состоят представители этого класса и капиталисты, чей прибавочный продукт частично присваивается «управленцами» технологически было подготовлено, с одной стороны развитием финансовых технологий, обеспечивших стандартизацию финансового управления, размывания прав собственности путём акционирования, в том числе трансграничного и многоуровневого (с фактическими и номинальными держателями акций), процедур внешнего аудита предприятий, с другой стороны — развитием новых технологий управления (НТУ), впервые возникших именно как самостоятельные технологии, оформленные в отрыве от конкретной отраслевой специфики. То есть технологий управления ведения бизнеса как таковых, включающих методы формального описания бизнес-процесса (напр. пресловутый IDEF0), бизнесреинжениринга, стандартизацию корпоративного управления и тому подобные обобщения формальных процедур деятельности в коллективе с одной стороны и методы воздействия на конкретное лицо, повышения персональной эффективности и мотивации, организации взаимодействия в коллективе — с другой стороны. Основу НТУ можно определить как гуманитарно-техническую — они не были бы возможны (или столь эффективны) без мощной компьютерной поддержки, но в то же время включают себя важные элементы гуманитарного, то есть относящегося к мышлению и личности человека, характера.

Понятное дело, что указанный пакет технологий распространился не только на верхнее звено управления предприятиями, но классово-формационный эффект от этих технологий следует искать именно на этом верхнем звене. В качестве одного из предметных результатов этого эффекта, иллюстрирующего переход к новой экономической формации можно привести последние новации в законодательстве США о корпоративном управлении, прямо закрепляющие требование для любой публичной компании вводить в совет директоров независимых от основного собственника управленцев. Представляется, что этот частный пример является достаточно хорошим подтверждением тезиса о классовом характере изменений, о качественном отличии текущей «управленческой» социально-экономической формации от капитализма.

Желающим более подробно убедиться в (не)справедливости этого тезиса, автор оставляет поиск (контр)примеров, оправдываясь невозможностью объять необъятное.

В процессе этого поиска, в любом случае, эти желающие смогут убедиться, что соответствующие НТУ на Западе активно проникают на все этажи управленческой пирамиды, внедряются в тело производства и даже в личную практику отдельных руководителей (вспомним многочисленные тренинги, практики коучинга и НЛП).

Для нас же, в продолжении разговора, является важным утверждение следующего характера:

— хотя, вроде бы, с достижением капитализма, появилась возможность начать обратное движение и в рамках социалистического общества производить демонтаж производственных отношений, заменяя их отношениями технологическими, естественные эволюционные возможности социума не оказались на этом исчерпаны — ту же самую проблему ограниченной эффективности характерных для капитализма финансовых технологий управления, которую советское общество пыталось решить путём снятия капитала как производственного отношения, западное общество начало решать путём введения следующего производственного отношения и соответствующего ему пакета технологий.

Представление С.Платонова о современной западной социально-экономической формации как о «тени» социализма, — «элитаризме» — структурно подобном социализму и неизбежно с ним конвергирующему, автор склонен оценить как радикально неправильное.

Прежде всего, по той причине, что никакого структурного подобия на практике не наблюдалось.

Претензия советских идеологов на то, что социализм реализовал «научную модель управления обществом» оказалась, на практике безосновательной (ну или, как минимум, использованная научная модель — недостаточно мощной для дальнейшего практического применения).

То же самое можно сказать и о Западе. И там и там, для управления использовался некий комплекс в целом эмпирически подобранных технологий, приписывать западным управленцам особое научное понимание применяемых ими техник было бы нелепо — никакой глубокой теории, описывающих сущностную сторону общественных процессов на суд общественности ими представлено не было.

Тезис С.Платонова о том, что «Уклад, который господствует сегодня над капиталом /и над всеми прочими, включая государство/ — финансовая элита, которая, реализуя научное понимание части объективных закономерностей общественного развития, используя развитые элементы планового экономического управления, опираясь на механизм тайной власти, шаг за шагом ограничивает сферу „анархии общественного производства“ и постепенно овладевает системой общественных отношений, преобразуя их в интересах правящего меньшинства.» представляется существенно неточным. Финансовая элита — это класс, господствовавший во времена капитализма, нынешний господствующий, а точнее — подбирающийся к господству класс — это управленческая элита. Научного понимания объективных закономерностей общественного развития, увы, у них не намного больше, чем 50 лет назад, «Развитые элементы планового экономического управления» — это всего лишь одна из индустриальных технологий, которая сама по себе формацию никак не характеризует. «Тайная власть» вообще к теме разговора имеет не совсем прямое отношение. Более того, её упоминание в контексте заявленной авторами С.Платонова марксистской позиции выглядит откровенно говоря, странным.

По вышеуказанным причинам название формации «элитаризм» автор считает неадекватным описательно.

Чтобы не тратить силы на измысливание альтернативного ярлыка, в дальнейшем тексте настоящей работы, общественная формация, соответствующая доминирующему производственному отношению управления будет называться формацией управления. Альтернативное её название — «постиндустриальная» вносит серьёзную путаницу, так как во первых создаёт иллюзию того, что эта формация идёт сразу за индустриальной (в то время как реально она идёт за капиталистической).

Ещё хуже то, что в ряде случаев к «постиндустриальной» формации норовят пристегнуть так называемые «когнитивные технологии», характерные для следующей стадии экономического развития.

Возвращаясь к сравнению социализма (а точнее, его практического, советского исполнения) и «формации управления», необходимо подчеркнуть ещё раз и особо отсутствие структурного подобия между ними — у социализма «отношение управления» отсутствовало как таковое, соответствующий ему пакет технологий был весьма фрагментарен, его гуманитарная составляющая можно сказать почти не существовала. То есть не возможно было бы даже провести чёткую параллель между западным производственным и советским технологическим отношениями.

Вывод очевиден — формация управления — это не тень социализма. Это альтернативный конкретному советскому социализму путь развития общества. Вопрос, возможен ли поворот в сторону социалистического развития от формации управления путём перехода к последовательному демонтажу производственных отношений (начиная со снятия отношения управления, потом — снятия отношения капитала, заменой их на чисто технологические отношения) представляется весьма тяжелым.

Во всяком случае, автор сумел мысленно представить себе парадоксальную картину, на которой такой вот демонтаж идёт первоначально путём снятия капитала и более ранних производственных отношений, не затрагивая отношение управления и его операторов, олицетворяемых партийным аппаратом. Обосновать её реализуемость автор, однако, в настоящий момент не возьмётся, да и о том, реально ли заменить класс управленцев партийным аппаратом тоже рассуждать не будет.

Постиндустриальный переход и дальнейшие перспективы развития человечества

Являются ли активно утверждающаяся формация управления и соответствующее ей производственное отношение окончательной вершиной социально-экономической эволюции общества?

Очевидным образом — нет. Прежде всего, по той причине, что характерные для неё технологии действительно не обеспечивают подлинно научного управления экономикой и социумом. Это, в свою очередь означает, что предел их эффективности будет достигнут настолько быстро, насколько быстро перестанут приносить плоды попытки создавать новое путём эмпирического подбора. На фоне возрастания сложности глобального социально-экономического организма, вызванного глобализацией, можно ожидать, что потребность в повышении качества управления очень скоро начнёт превышать возможности, предоставляемые современными нам НТУ. Впрочем, как было показано С.Переслегиным, они уже стали их превышать, не дожидаясь окончательного установления первенства этой новой формации в планетарных масштабах.

Возможно, что это следует рассматривать как иллюстрацию неестественности перехода к ней от капитализма.

Возможно, это — иллюстрация неизбежности нового фазового технологического перехода к комплексу технологий, обеспечивающих целенаправленное познание мира.

В любом случае, для понимания того, в каком направлении двинется дальнейшее развитие технологий и соответствующих им производственных отношений, нам имеет смысл внимательно проанализировать то, что уже происходило.

Как представляется автору, основной новацией последних двух формаций — капиталистической и формации управления являлось последовательное усовершенствование технологий управления и внедрение их вглубь технологического процесса. Если для капитализма, как уже указывалось выше, характерным было обобщение управление, представление его в обезличенной форме (через финансовый результат), то для формации управления характерна детализация управления, взятие под человеко-машинный контроль буквально каждой фазы технологического процесса, на которые вообще можно его раздробить.

С точки зрения кибернетики эти подходы соответствуют следующему:

Для достижения достаточно оптимального поведения адаптивной управляемой системы вполне достаточно подойти к ней как к чёрному ящику — оценивая результаты её действий, подавать на вход оценку — хорошо/плохо. Так поступают капиталисты — если управляемая система (предприятие) работает плохо, управляющая система её наказывает — урезает кредит, заменяет руководство и т. д. Формация управления соответствует попытке влезть внутрь этого чёрного ящика, с тем чтобы, основываясь на знании принципов его устройства и принципов устройства внешней среды, вручную оптимизировать его конструкцию и дальнейшее поведение. Для оценки этого поведения вводятся дополнительные критерии (например — соответствие неким стандартам корпоративного управления).

Эта оптимизация работает — предприятие формации управления действует, в среднем, эффективнее предприятия управляемого чисто капиталистическими методами.

Однако, оптимизирующее управление имеет серьёзный недостаток — если критерий оптимизации основанный на чисто финансовом результате (как правило кратковременном) не вполне адекватно отражает реальность, то попытки оптимизации на основе дополнительных сведений о внутреннем устройстве системы и внешней среде требуют непрерывного, и опять таки, практически ручного поддержания актуальности этих сведений — так как эти сведения не являются заданными раз и навсегда.

Другими словами, оптимизация деятельности предприятия на основе не обобщённых (финансовых), а конкретизированных знаний о характере деятельности предприятия и окружающей его обстановки ставит задачу познания предметной области деятельности предприятия. Только такое познание даёт возможность уйти с оперативного и тактического планов деятельности на стратегический и получить долговременный положительный результат. Без познания и понимания предметной области, управляемое предприятие легко теряет адекватность окружающей среде (или себе самому) и начинает терпеть убытки, в худшем случае — разрушается, что, с успехом, продемонстрировал нам «кризис дот.комов».

Технологии познания — т. н. когнитивные технологии, сделают возможным переход к новой социально-экономической формации — когнитивной. Постольку, поскольку в настоящее время существуют только отдельные элементы этих технологий, автору представляется достаточно сложным дать описание этих новых производственных отношений, и уж тем более обсуждать перспективы появления каких-то следующих социально-экономических формаций.

Тем не менее, касаясь классового аспекта когнитивной формации и перспектив демонтажа характерных для неё производственных отношений и замены их технологическими (т.е попытки начать движение в показанном Марксом направлении к «истинному гуманизму»), автору хочется отметить следующее:

— если для «господствующего класса» формации управления наиболее адекватным является описание — «люди, которые указывают что и как», то, по всей видимости для «господствующего класса» когнитивной формации будет адекватным определение «люди, которые говорят — куда и зачем».

Возможно, для современного читателя это утверждение представляется странным, но автор предвидит прямое включение в экономику таких сфер человеческой деятельности, как общественная мораль, этика и эстетика — то есть те сферы, которые относятся к целеполаганию. Возможно, оглянувшись вокруг себя, читатель сможет увидеть приметы такого включения уже сейчас.

Соответственно, у автора возникают глубокие сомнения в том, что эти сферы могут быть выведены на уровень технологии, переданы от человека к машине. Возможно, они могут быть изолированы от экономики как таковой, но пути такой изоляции, если уж они туда будут втянуты, малопонятны.

С другой стороны, есть ощущение, что эти самые сферы целеполагания — последнее, что ещё не освоено экономикой человечества. Дальнейшее развитие экономики может идти экстенсивным путём — через освоение новых пространств в Мировом Океане и Глубоком Космосе, но качественные изменения, по всей видимости, могут быть достигнуты только при резком увеличении масштабов системы, либо при включении в экономику отличных от человека субъектов, обладающих качественно иными свойствами.

Увы, пока что перспективы освоения космоса являются точечными, а нечеловеческие разумные существа, живые или искусственные, отсутствуют, поэтому любые рассуждения на сей предмет следует считать более-менее абстрактным теоретизированием. Поэтому, автор рискует предположить, что после перехода к когнитивной формации, дальнейшее развитие человечества пойдёт в каких-то других плоскостях, но уж никак не по пути дальнейшего наращивания экономической пирамиды производственных отношений.

Границы метода и направления дальнейших исследований

Начиная разговор с декларации о сохранившейся действенности марксистской политэкономии, автор, тем не менее, сознаёт существенную ограниченность этого подхода, связанную со следующими обстоятельствами:

• этот метод абстрагируется от конкретных технологий
• этот метод ориентирован на описание общества в виде классов — то есть довольно крупных структурных единиц. Кроме того, что они крупны, при наращивании «экономической пирамиды» происходит информационное зашумление описания — так как, например, в формации управления параллельно действуют три класса, относящихся к господствующему слою — «промышленники», «капиталисты» и «управленцы».
• этот метод мало что даёт для численного, то есть количественного описания экономики и социума.

Логичным развитием исследований экономики и социума был бы переход к:

• численным оценкам исследуемых объектов и явлений;
• более точному выделению отдельных социальных страт в описании общества;
• представлению различных субъектов экономики (предприятий, государств, физических лиц) как «социально-экономических машин» — то есть анализу их работы примерно в той же стилистике, в которой анализируется характер работы тепловых двигателей, химических реакторов и других технологических устройств, сопровождаемым фактическим выявлением эффективности того или иного вида производственных отношений в конкретных исторических условиях, решению других задач аналогичного класса.

Имеющиеся в настоящее время методы экономического и социального анализа могли бы быть использованы как составная часть в такого рода исследованиях.

Таким образом, классическая политэкономия могла бы быть развита от чисто описательного уровня до уровня, соответствующего современной технической инженерии.

Автор надеется на то, что у него будет возможность реализовать исследования в указанном направлении.