Текст:Александр Тюрин:Миф о созданной Ягеллонами "восточной Польше"
Миф о созданной Ягеллонами «Восточной Польше»
- Автор:
- Александр Тюрин
- Дата публикации:
- 31 августа 2007
Есть две истории. «История», как информационный продукт для обработки массового сознания или обоснования тех или иных политических претензий. И история реальная, наука, требующая доказательств, оценивающая массу факторов, климатических, географических, технологических, коммуникативных и т. д. В этой статейке я хотел дать материал по польским историческим мифам, играющим огромную роль как в польско-российских отношениях, так и в мировой политике.
Польская мифоистория, часть I. Миф о созданной Ягеллонами «Восточной Польше»
В польских СМИ встречается такое определение польской политики в отношении восточных соседей — «ягеллонская по содержанию, европейская по форме».
От слова «ягелонский» в российском человеке мало что шевельнется. Однако Польша — одна из немногих стран по-настоящему зацикленных на своей истории. И это очень разительно контрастирует с российским обществом, которое на протяжении последних ста лет демонстрирует своеобразное освобождение от истории. (У нас это было связано с беспрерывной борьбой социалистической и либеральной интеллигенции против «царской тюрьмы народов», затем с советской политикой пролетарского интернационализма, затем снова с борьбой интеллигенции против «советской империи», затем снова с борьбы властей РФ против «межнациональной розни» и т. д.).
И если любой поляк будет испытывать возвышенные патриотические чувства, глядя, например, на картины Яна Матейко («Люблинская уния», «Стефан Баторий под Псковом» и т.д), то представьте, как у нас назовут россиянина, испытывающего столь же возвышенные чувства при взгляде на столь же патриотическую картину Кипренского «Великий князь Дмитрий Донской на Куликовском поле»…
Одним из краеугольных камней польской мифоистории является то, что существует обширный восточно-европейский ареал, являющийся исторической областью польского владычества, влияния и патронажа. Ареал этот именуется «восточная Польша» или Kresy. Суть мифа о «Восточной Польше» (с которым можно ознакомиться в англо- немецко- польскоязычной Википедии) — эта территория представляла собой изначально «дикое поле» и единственным населением ее, что предшествовала там полякам (и литовцам, как разновидности поляков), были кочевые татарские орды. Всякие иные предположения табуированы. В первую очередь о том, что эта была территория древнерусского государства и древнерусских княжеств (Волынского, Галицкого, Киевского, Луцкого, Теребовльского, Турово-Пинского, Полоцкого и т.д), область густой населенности и высокой цивилизации, пусть действительно пострадавшая во времена кипчакских, монгольских, татарских нашествий, однако отнюдь не опустевшая (полоцкое и турово-пинское княжества от монголо-татар не пострадали вовсе).
Согласно этому мифу любое московско-русское посягновение на эти земли считается агрессией, преступлением, «разделом Польши». О предыдущем «разделе России» 14-16 вв, в котором столь активно участвовала Польша, естественно забывается.
Собственно, миф этот состоит из нехитрых умолчаний и любой человек мало-мальский знакомый с доказательной историографией (хотя бы с трудами Соловьева и Ключевского) его сразу отметет. Проблема только в том, что на Западе и в Польше фундаментальные труды российских историков так и не были переведены, и западные историки (я уж не говорю о СМИ), как правило, используют только те факты, которые пригодны для определенных пропагандных конструкций (Russian autocracy, expansion, aggression etc)
Мне показалось интересным, что польский исторический миф является насилием над реальной историей не только Руси-России вообще, но и Великого княжества литовского 14-16 веков.
Не было Великое княжество литовское этаким бледным предшественником польской короны на русских землях. И хотя литовские великие князья довольно быстро отказались от православия ради династической унии с Польским королевством, роль этнического литовского элемента на подвластных Литве землях была не больше, чем роль варяжского элемента в Киевской Руси эпохи расцвета.
Возвышение литовского княжества было таким же результатом разорения и ослабления старых русских центров от Галича и Киева до Владимира и Рязани — в результате кипчакских, монгольских нашествий — как и возвышение Твери и Москвы. И появление новых центров было естественным способом выживания русского этнического, культурного, языкового элемента в изменившихся условиях.
Объединить всю Русь могло любое из этих княжеств. Напомню, что граница литовского княжества уже проходила рядом с Можайском и Калугой, захватывая большую часть великорусской смоленско-московской возвышенности. И если бы в 1368, 1370, 1372 литовским и тверским войскам под началом князей Ольгерда Гедиминовича и Михаила Александровича способствовала еще большая удача при их нашествиях на московские и новгородские земли, то скорее всего Русь бы объединилась бы уже не под скипетром самодержавных и православных рюриковичей, а под скипетром не менее самодержавных и православных гедиминовичей. А памятник тысячелетия России стоял бы в русском городе Вильно.
Надо заметить, что сейчас у Литовского княжества немалое количество фэнов, особенно в Белоруссии и Украине, создающих опять-таки миф о его мягкости, неагрессивности, демократичности, отсутствия связей с Ордой и т. д. Вся эта мифология не имеет отношения к реальности.
Литовцы отнюдь не мирно поглотили слабые западно-русские княжества, уже в 1240-е годы занявшись набегами на разоренное Батыем Приднепровье.(Соловьев. С. М. История России с древнейших времен, т.3, гл.3) . Литовцы активно лили кровь и в соседних великорусских княжеств еще до того, как московские русские стали отвечать Литве тем же. Походы Литвы на Московскую Русь 1368—1372 гг. по размаху кровопролития и захвату людей в полон были аналогичны монголо-татарским нашествиям Неврюя и Дюденя (Соловьев С. М. История России с древнейших времен. т.3)
Правители Литовско-русского государства охотно взаимодействовали с Золотой Ордой и ханствами — наследниками Орды. В 1380 г. литовский князь Ягайло торопился на помощь золотоордынскому хану Мамаю. Золотоордынский хан Ахмат в 1480 г. пришел на Угру меряться силой с москвичами через территорию дружественной Литвы, получая необходимое содействие от князя и короля Казимира IV Ягеллона (Соловьев. «История…». т.5). Большеордынский хан Ших-Ахмет пришел на северскую окраину Московской Руси в 1501 г. с литовскими проводниками, которых ему дал князь и король Александр Ягеллон (Хроника Быховца). Дальше хуже. Почти во все русско-литовские войны 16 века, крымские татары грабили Московскую Русь по прямому заказу Литвы. Например, в правление Сигизмунда I это происходило 1512—1517, 1521 , при Сигизмунде II в 1571 г., в последних двух случаях последствия были просто катастрофическими и число жертв превышало 150 тыс.человек. (Соловьев. «История…» .т.5, т.6).
В Литве усиление зависимости крестьянства и приход жестокого крепостничества примерно на сто лет опережал Москву — уже в конце 15 века князь и король Казимир IV запрещает крестьянский переход. Только шло это не в интересах государства и его дворянского служивого войска, как в Москве, а в интересах землевладельческой аристократии.
И Казимир первым стал казнить аристократов за переход на сторону московского соперника .
Впрочем, литовско-русское государство находилось в куда более благоприятных условиях, чем московско-русское — и по климату, и по плодородию почв, по плотности населения, и по безопасности границ (угроза набегов для Московской Руси были абсолютно со всех сторон), и по приобщенности к мировой торговле (скажем, московские купцы ездили в южные страны через литовские владения, несмотря на частые грабежи).
Но, видимо, благоприятные факторы сыграла и свою отрицательную роль (согласно концепции Тойнби «вызов-ответ»). Увеличивая своеволие феодальной аристократии, они разлагали государство и вызывали недовольство нижних слоев.
Михалон Литвин свидетельствует: «Мы держим в беспрерывном рабстве людей своих, добытых не войною и не куплею, принадлежащих не к чужому, но к нашему племени и вере, сирот, неимущих, попавших в сети через брак с рабынями; мы во зло употребляем нашу власть над ними, мучим их, уродуем, убиваем без суда, по малейшему подозрению. Напротив того, у татар и москвитян ни один чиновник не может убить человека даже при очевидном преступлении, — это право предоставлено только судьям в столицах. А у нас по селам и деревням делаются приговоры о жизни людей. К тому же на защиту государства берем мы подати с одних только подвластных нам бедных горожан и с беднейших пахарей, оставляя в покое владельцев имений, которые получают гораздо более с своих владений» («О нравах татар, литовцев и москвитян»).
И даже Иван Грозный полюбился мелкопоместной православной шляхте за его поощрительное отношение к служилому дворянству и суровость по отношению к высшей аристократии. Во время польско-литовского беcкоролевья существовала партия, которая хотела видеть Ивана следующим королем. Побеждена эта партия была при помощи тюрьмы и татарских набегов, которые пролоббировали кандидатуру турецкого вассала Батория.
Так что литовская аристократия поспешила заключить межгосударственную унию 1569 — и практически все земли литовской Руси, населенные не этническими литовцами, перешли во владение польской короны («Соединение последовало явно в ущерб Литве, которая должна была уступить Польше Подляхию, Волынь и княжество Киевскоe», Соловьев. «История…», т.6, сс.814-815).
За этим последовал завершающий этап полонизации высших сословий, принесший религиозный, культурный, языковой гнет. Происходит повсеместное насаждение крепостного права в жестоком польском варианте — как свидетельствовали современники, если шляхтич убьет хлопа, то говорит, что убил собаку, ибо шляхта считает кметов за собак (Modrzewski Andrzei Fricz. Commentariorum De Republica emendanda libri quinque. Basileae, 1554, p.15-16).
В конце Ливонской войны и в Смуту поляки и литвины еще вместе громят московскую Русь (и полностью вырезают население многих городов, как например Великих Лук в Ливонскую войну и Вологды в Смутное время).
Но уже к середине 17 века владение литовской Русью превратило Польшу в арену национальных и социальных восстаний невероятной кровопролитности.
«И много святых общин, расположенных невдалеке от мест сражения и не могших спастись бегством, как то св. община Переяслав, св. община Борисовка, св. община Пирятин, св. община Борисполь, св. община Лубны, св. община Лохвица, погибли смертью мучеников от различнейших жесточайших и тяжких способов убиения: у некоторых сдирали кожу заживо, а тело бросали собакам, а некоторых — после того, как у них отрубали руки и ноги, бросали на дорогу и проезжали по ним на телегах и топтали лошадьми, а некоторых, подвергнув многим пыткам, недостаточным для того, чтобы убить сразу, бросали, чтобы они долго мучились в смертных муках, до того как испустят дух; многих закапывали живьем, младенцев резали в лоне их матерей, многих детей рубили на куски, как рыбу» (отрывок их еврейской хроники середины 17 века)
Крымско-татарские нашествия (которые были фактически перестали угрожать Москве в первой трети 17 века) на восточные территории польской короны продолжались вплоть до… перехода их под юрисдикцию России в конце 18 века. И жертвами их стало до 3 миллионов человек.
Кровавый социальный хаос на десятилетия сделался атрибутом Речи Посполитой и стал причиной гибели сотен тысяч людей.
«Но те гайдамаки, что сидели в овраге, не хотели сдаться, хотя, для устрашения, по ним выстрелили из пушек; напротив, принялись резать своих пленников, запертых в одной хатке [потому что потом нашли там зарезанных восемнадцать евреев, нескольких евреек, одного униата и одного ксендза; остальные были спасены приспевшею пехотою].» «Для войскового судьи и палача открылось новое поприще допросов и пыток. Нескольких оставшихся в живых гайдамак четвертовали они на месте, или посадили на кол, а одному переломали руки и голени и потом повесили, зацепив железным крюком за ребро, так как он признался в самых ужасных преступлениях… Руки и ноги казненных развезены по городам и большим дорогам.» (Из воспоминаний польского шляхтича Симона Закревского об обычной жизни «восточной Польши» середины 18 века — кстати, в это время в Российской империи смертной казни не было вовсе.)
Последние межэтнические бойни на территории восточнй Речи Посполитой (Колеевщина, Уманская резня), также как и бесконечные зверские казни гайдамаков (которых уничтожали вместе с семьями) — были прекращены уже русскими войсками Екатерины Великой).
В течении трех «разделов Польши» 1772—1795 под власть России не перешла ни одна область, где бы преобладала этнические поляки — ни одна область к западу от знаменитой «Линии Керзона». (В 1920 лорд Керзон очень удачно определил восточную этническую границу Польши, отделяющую настоящую Польшу от «восточной Польши» — и сегодня польская государственная граница проходит примерно по этой линии). Максимальная концентрация этнического польского элемента восточнее линии Керзона была в виленской области, но это, как известно, историческое ядро литовского этноса.
Остановив кровавый хаос, религиозный и культурный гнет, российские власти сохранили в качестве кодекса законов для западных губерний знаменитый Литовский статут 1529 года (базирующийся еще на Русской Правда). Ни шляхта, ни магнаты не лишились земельных владений (для сравнения, в Ирландии обезземеливание католиков-ирландцев было основной задачей британского правительства на протяжении нескольких столетий).
Теперь судите сами. Были ли события 1772—1795 гг. «разделом Польши» и аннексией «восточной Польши»? И не является ли миф о «восточной Польше» лишь некой «исторической базой» для обоснования польской наступательной позиции по польско-советским и польско-российским взаимоотношениям тяжелого 20 века.