Текст:Андрей Ашкеров, Константин Крылов:Запад как политическое понятие

Запад как политическое понятие

Автор:

Андрей Ашкеров, Константин Крылов

• Андрей Елагин, Михаил Харитонов «Запад как политическое понятие. Политалфавит: З» // Русский Журнал. — 8 апреля 2002.

Дата публикации:

8 апреля 2002

Предмет:

Запад

Ссылки на статью в «Традиции»:

• Запад

О тексте:

Совместная публикация Крылова и Ашкерова.

«Запад» — это единственная известная нам цивилизация, с самого начала определившая себя не через понятие «центра» (в его противостоянии «окраине» и «периферии»), а через представление о себе как о такой периферии, которая отменяет собой всякий внеположный ей «центр». Запад — вечная периферия, цивилизация неистребимой провинции. Прерогативы этой периферии берут начало не в умении сохранять независимость от какого-либо центра, а в упразднении или деконструкции всего, что может претендовать на некое центральное положение.

Однако отменить в той или иной форме центральность центра может только Ничто, перед которым «все равны» и которое само представляет собой Неразличимость как таковую. В экзистенциальном измерении это означает смерть. Так и есть: в мифологиях большинства народов (а мифология — это единственная внеположная западной культуре точка зрения на предмет, которая нам еще доступна) Запад — это местопребывание страны мертвых, «загробный мир».

О загробном мире известны три вещи. Во-первых, попадание в него не гарантировано: необходимо тщательное соблюдение ритуалов погребения, или особая избранность. Во-вторых, пребывание в нем приятно: на Западе находятся «острова блаженных», «трижды пятьдесят островов» кельтов, где остановилось время. И наконец, в-третьих, загробный мир — не что иное, как своеобразное всемирно-историческое Эльдорадо, «золотое место», еще точнее, «золотое дно»: не только у греков Аид-Плутон оборачивался Плутосом, богом богатства, — понимаемого как аристотелевская «хрема» (богатство мертвое, условное, денежно-металлическое, богатство ростовщиков и менял, то бишь банкиров и финансистов). В классической астрологии так понимаемому «Западу» символически соответствует «восьмой дом» — смерть и наследство.

Формой или способом существования Запада является послесмертие. Однако послесмертие именно жизни. Что это означает? Как вообще возможная такая вот «жизнь после смерти»? Ответ заключается в том, что для Запада характерно сведение своего (и любого) пребывания к животворящему, жизнеутверждающему, жизнерадостному умиранию. Это и есть тайна западной цивилизации, хитроумная загадка ее судьбы.

В такого рода умирании нет ничего от адской тоски бесконечно пролонгированного небытия, вечного выпадения из любых потоков и циклов времени, приносимого смертью. Подобная адская тоска является достоянием вторичного мифа — мифа Запада о Востоке. В рамках этого мифа Восток оказывается воплощенным анахронизмом, небытием, коварно угнездившемся в самом бытии. Стремясь предпочесть мифу логос, Запад скрывает сам способ, саму форму своего существования, выдавая умирание за рождение и тщательно скрывая произведенную подмену. Претендуя на то, чтобы являться своеобразной инстанцией порождения, Запад хочет показать себя наследодателем всего мира: все ручейки цивилизованности имеют общий исток в цивилизации Запада, западная цивилизация представляет себя как цивилизацию par excellence.

Если следовать логике Запада и доводить ее до предела, получается, что всем сущим и возможным, самой идентичностью, какой бы она ни была, любой из нас обязан наследодателю-Западу, этому самозванному отцу бытия, отцу всего, что «есть», есть на Земле. Однако никое бытие не признает это отцовство — наследник так и не приходит. Не приходит, потому что не нужен самому Западу, который выступает лишь абсолютным наследником и передает свое мнимое наследство лишь самому себе. Одновременно это означает, что на протяжении всей своей истории Западу более всего хотелось бы унаследовать все сущее и присвоить себе все возможное.

Наследие

Мощь Запада была им обретена именно таким путем — прямого или косвенного наследования богатым мертвецам. При этом разница в положении наследника (Запад — это Descendent, наследник, «место падения» Солнца) и предка осмысливается в пользу удачливого потомка: то, чем предок жил, потомок обладает: смерть предка кладет предел, проводит онтологическую границу между «собой» и «своим»: эта граница проходит через смерть породившего ценность, которая теперь может стать объектом присвоения, объектом «захватного права» (как выражался Гегель).

Можно сказать, что первой западной цивилизацией был Рим. Точнее, он превратился в нее, приняв на себя распоряжение «греческим наследством» и поставив римлян по отношению к эллинам (превращенным в население «провинции Ахайя») в двусмысленное положение «учеников», «презренных греков», само ученичество которых обеспечено победой над учителями. Современный же нам Запад берет свое начало в акте «Возрождения» — то есть присвоения себе наследия греко-римской культуры вчерашними варварами, которые самозванно объявили себя, свою цивилизацию (как целое), правопреемницей античной ойкумены. В дальнейшем последовательные акты получения различных наследств и составили, по большому счету, стержень всей западной истории — вплоть до сегодняшнего дня, когда Запад объявил себя de facto «наследником всего мира».

Поэтому, прежде чем завладеть чем-либо, Запад сначала относит овладеваемое в область «прошлого». Коль скоро это удалось, приготовленное к употреблению «прошлое» присваивается: все великие экспансии Запада были успешны ровно в той мере, в которой они были актом присвоения какого-нибудь «наследия». Даже становление колониальной системы было невозможно без заранее подготовленного представления о первобытности, отсталости колонизируемых народов, то есть их пребывания-в-прошлом, — каковое по определению является законным объектом захвата и дележа.

Это обусловливает не имеющее аналогов в других культурах понимание «иного» (например, иных народов и культур) — не как «другого», а как «неполноценного своего», как правило — «своего прошлого». Например, само выражение «первобытные народы» превращает познание качественных различий в хроноскопию: западный ученый (например, антрополог) видит в «дикарях» своих «первобытных предков». Качественные различия здесь видятся как количественные: любая обнаруживающаяся странность понимается как симптом отсталости одних и прогрессивности других.

При этом, разумеется, Запад считает себя самого «вечно первым», и в этом смысле парадоксальным образом оказывается «восточнее» любого «Востока»: будущее становится настоящим (или, если угодно, восходит «солнце духа») именно на Западе, а не на «Востоке» (обычным эпитетом которого является слово «застывший», то есть — навсегда отброшенный в прошлое). Разумеется, это место является также точкой соединения духа с материей, декартовским мозжечком, — что, в свою очередь, берет свое начало в идее Боговоплощения: Бог стал человеком, бесконечное будущее Промысла коснулось грубой ткани Истории, происходящей «здесь и сейчас». Западное христианство есть традиция, передача этого драгоценного наследия. Привилегированный доступ к точке Воплощения обеспечивает (то есть делает возможными) все остальные западные «Возрождения»-наследования. Запад правит Землей, потому что он наследует Землю. При этом разложение западного христианства как такового вовсе не означало отказа Запада от христианского наследия. Бог умер; что ж, это хороший повод прибрать к рукам его пожитки.

Дело техники

Новое Время утвердило на Западе определенный режим обращения со своим имуществом, а именно технику. Под «техническим» можно понимать способы манипулирования присвоенным материалом — причем способы, которые, в свою очередь, тоже могут быть объектом обладания и присвоения. «Техника» есть обладание способами обладания (со всей подразумеваемой триадой форм собственности — владением, пользованием и распоряжением этими способами).

В настоящий момент совокупность техник (научных, управленческих и так далее) и составляет то, что мы называем «Западом». Например, самый распространенный (сейчас — единственно легитимный) западный способ организации общества, — то есть «демократия» — является именно техникой (а не, скажем, культом, или состязанием). Как таковая, она не имеет ничего общего с внешне схожими античными (шире — инокультурными) аналогами. Демократия, понимаемая в современном смысле этого слова, производит себя (а не обнаруживается, не устанавливается, не даруется свыше). Она является частью народного хозяйства, продуктом высоких технологий (хотя уже и не самых высоких — политический хайтек сейчас смещается в каком-то ином направлении). То же самое можно сказать и про «западное искусство», «западную науку», и т. д. Можно даже сказать, что и сам Запад есть определенного рода техника, в отличие от «Востока», понимаемого (на Западе) прежде всего как «образ жизни».

Именно этот факт — то, что Запад есть «всего лишь техника», — парадоксальным образом делает его победоносным. Перед не-западными культурами Запад предстает как совокупность приемов, каждый из которых вроде бы не содержит в себе ничего, кроме чистой эффективности. Однако усвоение этих приемов либо не приносит пользы (а чаще — наносит ощутимый вред), либо ставит усвоившего их в жесткую зависимость как от самого приема, так и от его источника. При этом сам факт трансляции техник отнюдь не разрушает эссенциальное ядро, «самобытность» незападной культуры (чего принято опасаться). Напротив, «самобытность» остается на своем законном месте — но в какой-то момент начинает восприниматься как слабость, помеха, камень на шее, который никак не удается скинуть. В конце концов, в ней-то и усматривают причину вечного «отставания», что и неудивительно: сколь бы ни весила «самость», она все равно тяжелее «чистой техники», которая не весит ничего.

Власть Запада

Современный Запад воспринимает себя в качестве закрытого клуба законных владельцев ряда техник, понимаемых как «ценности». Некоторые из них называются «общечеловеческими» — не потому, что все человечество их разделяет, а потому, что обладание ими дает особые права на «ведение дел с человечеством». Например, свободные государства (построившие у себя «развитую демократию») ipse facto имеют право определять границы свободы других государств и народов — не столько по праву сильного, сколько как обладатели данной ценности, вполне разбирающиеся и искушенные в ней.

Намерения Запада относительно всего остального мира состоят в том, что современный Запад уже готов его унаследовать. Это проявляется в двух взаимосвязанных формах. Мультикультуралистское «усвоение инокультурного наследия» подкрепляется такой перестройкой мира, при которой прежние носители (не владельцы, а именно носители) инокультурности больше не смогут ее наивно «нести» и будут в лучшем случае допущены к ней, причем далеко не в первую очередь. Очевидно ведь, что потрясенная вестернизацией (всегда поверхностной) и модернизацией (всегда неудачной) культура какой-нибудь азиатской или африканской страны давно уже приватизирована опытными исследователями, которые разберутся в ней (и распорядятся ею) куда лучше стремительно утрачивающих ее аборигенов…

Власть Запада — это, в конечном итоге, власть специалиста, квалифицированного владельца ценности, который разбирается в предмете владения лучше всех прочих — и уж, наверное, лучше самого предмета обладания, который не может управиться с собой и нуждается (осознает он это или нет) в помощи извне. Иногда эта власть пользуется штыками (или бомбами), но ведь дело-то не в штыке и не в бомбе как таковой. Поэтому, кстати сказать, Запад никогда не принимал всерьез обвинения в агрессивности: да, штыки и пушки сыграли свою роль, но только как подручные средства, и дело-то совсем не в них, а в естественном превосходстве духа (то есть разного рода техник) над косной материей «иного». Непонимание этого свидетельствует лишь об отсталости непонимающих — что, впрочем, излечимо (иногда — теми же пушками).