Текст:Андрей Ашкеров:Античная политическая социализация
АНДРЕЙ
АШКЕРОВ | ||
|
| ||
АНТИЧНАЯ
ПОЛИТИЧЕСКАЯ СОЦИАЛИЗАЦИЯ |
|
|
Мысль о структуре создания и разветвления системы статусов в рамках античной философии воспитания делается готовой истиной. Эта мысль призвана стать наследием последующих поколений и эпох как естественное основание пространственного и временного господства человека политического, образ которого и появляется в самом средоточии проблем, связанных с определением статуса и с осуществлением статусного противоборства. Легитимность системы статусов достижима лишь в том случае, когда сама философия воспитания становится общезначимой. В этом и только в этом отношении она заведомо адресуется ко всем и, независимо от периода истории Античности, предстает в качестве наиболее старой формы идеологии космополитизма (в изначальном смысле данного слова). Древний гражданин и есть никто иной, как человек политический, дословно гражданин мира полисов, существование которого приобретает всеобщий характер ровно в той степени, в какой всемирная история с момента наступления Античности превращаются в политическую историю. Подобное превращение означает, что, несмотря на постоянное увеличение удельного веса государства в политике времен “детства человечества”, именно политика вплоть до окончательной бюрократизации Римской империи оказывается областью, в которой в подлинном смысле слова вершатся все исторические события, нередко столь упрощенно описываемые как проявления материальной или, напротив, духовной жизни. Вопреки этой плоской дуалистической оппозиции “политическое” в античной цивилизации осуществляет определяющее структурное влияние и на экономику, и на культуру. Данное влияние и не может быть никаким иным, кроме как “космополитическим”, однако, конечно, здесь мы сталкиваемся с совершенно особым космополитизмом — выступающим в качестве императива, исполнение которого в эпоху Античности необходимо и для экономического, и для культурного обмена, обмена, происходящего вместе с усложнением политической организации по мере исторического продвижения от Полиса к Империи. Иными словами, подобный космополитизм просто-напросто является обоснованием автономии “политического”, которая пока выступает вовсе не препятствием, а, наоборот, условием развития хозяйственных форм и ментальностей. Античный “гражданин мира” и есть гражданин полиса, остающийся местным жителем, но в то же время и приобщающийся к бескрайней ойкумене имперского пространства. Это, в конечном счете, человек, отождествляющий свое представление о собственной расширяющейся среде проживания со своим же расширяющимся представлением об обитаемости всей земли. Как только такое отождествление начинает терять силу и община престает быть образцом устройства бытия, античный космополитизм сменяется средневековым космополитизмом, выражающим автономию “ценностного” и оставляющим человека наедине с абстракциями Абсолюта. На закате Рима, как пишет Г. С. Кнабе: “Стены оказались ненадежны, законы издавались теперь за тридевять земель, в столице империи, а права гражданства каждый, у кого были деньги, мог отныне купить вместе с землей — некогда неотчуждаемым священным достоянием гражданского коллектива” [Кнабе; Историческое пространство и историческое время Древнего Рима;1994; с. 194].
В эпоху Античности пространственная безграничность всегда потенциальна, однако в ней нет ничего абстрактного — только бесконечно повторяющийся рельеф новых территорий. Потенциальность безграничности, которая всегда находит выражение в бесконечном числе повторений, есть ничто иное, как вместилище мышления, сведенного к ОБОЗРЕНИЮ: очертаний, изгибов, поворотов, поверхностей, вмятин, трещин, выпуклостей, наружного, открытого, разоблаченного, распростертого, доступного, никогда не бесформенного, вечно готового к рассмотрению, незаметного и заметного, видимого и виденного. Потенциальное, таким образом, оказывается местом возникновения Мысли, чьим достоянием является зримое. Мысли, уделяющей внимание лицевым сторонам вещей, лишенных изнанки. Ее собственное местонахождение в пространстве невозможно обнаружить — оно постоянно ускользает, выступая Неуловимым Топосом, где все обнаруживает свое начало, или, точнее говоря, недостижимым горизонтом всеохватывающего лицезрения мира.
Античное воспитание приучает прежде всего к опространствлению политического, иными словами к тому, чтобы политическое казалось не имеющим границ. При этом политика всегда должна обязательно представать актуально бесконечной, бесконечной здесь-и-сейчас. В ее актуальности также нет ничего абстрактного — она демонстрируется только в бесчисленных существующих способах организации социальной жизни. Актуальность бесконечности, неизменно обнаруживающая себя в определенной структурной однотипности тех или иных обществ, является вместилищем деятельности, знаменующей собой ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ, которое надлежит исполнить человеку: всеобщее или частное, необходимое или возможное, осознанное или неосознанное, добродетельное или несущее зло, принимаемое или отвергаемое, исключительное или бесславное, истолковываемое как закон или как результат интерпретации произвольного стечения обстоятельств, неизменное или подвергающееся корректировке. Актуальное делается местом появления Действия, превращающего незримое в зримое, вернее, отвергающего саму незримость: действия-производящего-вещи. Будучи реальностью всего сущего, оно все наполняет своим присутствием, выступая Соразмерностью Топосов, формой их Взаимного Сосуществования.
Античный полисный мир — это своеобразное выражение актуальной бесконечности политического. В каждый период рассматриваемой эпохи она воспринимается вполне конкретно — именно так, как сама стремится о себе заявить. Актуальная бесконечность политического пространства воплощена в человеке Античности, однако сам человек Античности олицетворяет потенциальную бесконечность географического пространства. Иными словами, в ту эпоху избираемый им образ поведения связан с совершающейся проблематизацией политических отношений, в которые, к примеру, ему предписывалось быть включенным или которых, возможно, он должен был тщательно избегать. Но, с другой стороны, именно античному человеку выпала участь явится тем, кто, избегая политических отношений или подчас опрометчиво в них включаясь, придает в то же время самому акту определения своей точки зрения и высказывания личного мнения космологический масштаб и самостоятельную ценность. Именно античный человек благодаря этому стал создателем философии как особого дискурса — дискурса, нацеленного на производство понятий.
Памятуя о том, что воспитание личности всегда опирается на процедуры создания и навязывания структур восприятия мира, сопряженных с фундаментальными принципами организации власти, остается выяснить, насколько философские понятия, которые возникают и распространяются, структурируя сознание эпохи Античности, в то же время оказываются и политическими категориями. Говоря по-другому, необходимо узнать, в какой мере обсуждаемая тогда проблема определения позиции по поводу участия или неучастия в политике сама вписана в осуществление господства и подчинения. Еще раз тот же самую задачу можно сформулировать, задавшись целью определить, служат ли философские рассуждения о различиях между политическим и неполитическим проявлениями самореферентности самого общества, силящегося постичь, что оно собой представляет и чем быть не способно. В любом случае необходимо почувствовать разницу между философией, стремящейся исполнить некие провозглашенные ей самой абсолютно необходимые функции и, одновременно, тяготеющей к поиску разнообразных функциональных зависимостей, и философией, разоблачающей разом и институциональное функционирование идей, и идеализацию функционирующих институтов, наделяемых всеобщим и неоспоримым значением. Эта разница дает о себе знать в выборе адресата философского посредничества: одни философы заведомо избирают узкую аудиторию и эзотерическую манеру обращения к ней, другие, напротив, общаются с широкой аудиторией и отдают предпочтение экзотерической манере коммуникации. Нет нужды дополнительно говорить о том, что философ, принадлежащий к первому типу, выступает сторонником функционалистского философствования, а философ, принадлежащий ко второму типу, его избегает.
Воспитание всегда является передачей тех принципов, структурирующих восприятие, которые в той или иной степени являются само собой разумеющимися. Это значит, воспроизводству подлежат ментальные установки, достаточно санкционированные инстанциями власти и потому как бы осененные их присутствием. Ставка, таким образом, делается на познание столь же связанное с интеллектуальным посвящением, сколь и с закреплением в институтах: подробная иерархизация знаний идет рука об руку с тщательной регламентацией их получения и использования. Философия, к какой бы аудитории она не была адресована, во времена Античности оказывается дискурсом не только отличающимся от всех остальных дискурсов, но и выражающим себя как универсальное учение, синтезирующее разрозненные человеческие познания. Именно философия античной эпохи, берущая ответственность за всеобщее, очерчивает границы частной компетенции и определяет центральную область, в которой происходит взаимное пересечение способов ее применения. Такой центральной областью и предстает политика, служащее, благодаря философскому дискурсу, воплощением реальных средств исполнения общих норм и, одновременно, олицетворением идеальных целей их установления. Поэтому любой, даже достаточно маргинальный и далекий от политических проблем, философ древности потенциально является воспитателем политика, а само философствование, даже сугубо моралистическое или онтологическое, в той или иной форме может быть воспринято как источник дидактических сведений об умении обращаться с властью: к примеру, как свод правил самоорганизации, общения, аргументации etc. Подтверждением всему сказанному выступает и то, что в истории остались как имена философов, бывших реальными воспитателями политиков, так и имена их подопечных: Сократ и Алкивиад, Аристотель и Александр Македонский, Сенека и Нерон. Какому бы разделу философии не оказывалась посвящена деятельность того или иного философа, выступая в роли возможного или реального наставника, он предстает создателем так называемого “энциклопедического” знания — целостного и всеобъемлющего одновременно. Как бы ни использовалось это знание политиком: для поддержания статуса или для совершенствования личности, оно в равной мере служит достижению обеих целей — между статусом политика и его личностью в течение всей античной эпохи устанавливается единство более прочное, чем то. которым располагают люди других профессий. Предполагается, таким образом, что неравномерное распределение статусных положений должна находиться в гармонии с неравноценностью личных достоинств. Эта гармония и есть избранное и обоснованное философией предназначение политического. Без такого философского предназначения политика оставалась бы всего лишь разновидностью профессиональной деятельности, предполагающей заведомо частные и ограниченные формы дискурса. (Подобное философское предназначение у политики сохраняется и тогда, когда хорошим тоном у политиков становится избегать “слишком абстрактных” рассуждений философов и самим заниматься осмыслением власти — наиболее яркий пример данной тенденции являет собой Цицерон). Требующая “энциклопедического” образования, образования par ехсellence она разделяет с философией ответственность за “всеобщее” и, вместе с тем, именно в таком качестве оказывается связанным с воспитанием элиты. Нуждающиеся в специализированном образовании, все другие профессии обрекаются на то, чтобы служить “частному”, с точки зрения воспитательных приемов являясь ориентированными на народ.
Отличия элитарного воспитание от народного определяются философской ортодоксией.
- Они воспринимаются как СУЩНОСТНЫЕ, когда первое (рождающие образ природной воспитанности) представляется направленным на раскрытие в человеке свойств, которые в нем заложены, а второе (взывающее к образу взращенных социальных добродетелей) призвано лишь подчинять регламентациям.
- Они призваны стать НОРМАТИВНЫМИ, когда элитарность предполагает гармонизирующее воспитательное воздействие (этическая модель воспитания — воспитание как обучение справедливости), а народность подразумевает прежде всего воздействие, нацеленное на усмирение (юридическая модель воспитания — воспитание как пресечение несправедливости).
- Они представляются АНТРОПОЛОГИЧЕСКИМИ, когда духовное воспитание (ведущее к возвышению разума) противопоставляется телесному воспитанию (означающему, в лучшем случае, подчинение эмоций).
Античная философия воспитания — это метафизика сегрегации, обосновывающая деления не только в рамках противостояния внутри отдельной социальной общности, но и в рамках противостояния цивилизованного мира миру варварскому. Именно она, возникая на пресечении представлений о Сущности, Норме и Человеке, берет в оборот эти случайные темы и относится к ним как к константам мысли и действия или, иначе говоря, как к инвариантам познания и бытия. Константность истории и ее инвариантность, то есть Трансцендентальное и Трансцендентное, — постоянно воспроизводимые фигуры дискурса о единой и единственной цивилизации, которая и является цивилизацией метафизической субординации между людьми, вещами и идеями. Изучение этой субординации должно опираться на рассмотрение преемственности унаследования фигур Трансцендентального и Трансцендентного, присутствие которых позволяет воспринимать столь несхожие подчас дискурсы как Один Дискурс, точнее, как существование-говорящее-от-имени-самого-себя. Единое Сознание, не ведающее о множественности типов мышления, и Единственное Присутствие, не допускающее множественности миров, касаются друг друга в одной точке, чтобы Цивилизация, берущая начало от этого соприкосновения, предстала бытийным средоточием мысли. В равной степени она должна выступать достоянием и “внутреннего”, и “внешнего” — и продуктом воли, и результатом препятствующих ей обстоятельств. Данный образ цивилизации, унаследованный нами от античной эпохи, конечно, не является исключительным и, уж тем более, единственно возможным. Однако до определенного момента он создавался и осознавался именно в таком качестве. Усомниться в его универсальности — значит понять, что и до сих пор в своих мыслях и действиях мы сталкиваемся с ним чаще, чем привыкли отдавать себе в том отчет. Чаще, но не всегда и не везде. Чаще, но лишь в определенных зонах (социального) пространства и лишь в определенных интерпретациях (исторического) времени. Некоторые стороны жизни, раскрывающие себя в родственных связях и в повторяемости событий, связаны с этими зонами и интерпретациями, поныне, как не парадоксально, сохраняя принадлежность к пространственно-временному — поколенно-циклическому - континууму Античности.
|
|
| |||
|
| |||
|
|
Ссылка дня:
Проект "[../svoe/index.shtml СВОЁ]" |