Текст:Андрей Ашкеров:Узы античного общества
АНДРЕЙ
АШКЕРОВ | ||
|
| ||
УЗЫ
АНТИЧНОГО ОБЩЕСТВА |
|
|
Средоточие всех уз античного мира — судьба. Судьбы нельзя избежать: от нее нигде не скроешься, потому что никогда не поймешь, где она тебя настигнет. Она не просто обладает властью, но сама, и есть ни что иное, как Власть. Ее нельзя выразить словами, освободить о присущего ей безразличия, заставить подчиниться богам и, тем более, людям. Судьба — сокровенная суть Тайны; Равнодушие, взирающее на мир глазами без зрачков; Стихийность всех стихий, не ведающая ни жалости, ни сострадания. Не будучи упорядоченной, она вносит порядок, не будучи, лишенной упорядоченности, она способна разрушить все суетные человеческие планы и даже сломить волю богов. У нее нет своего удела, и потому ее — обретающуюся во всем и не ограниченную ничем — невозможно ни замкнуть пределами космоса, ни развеять в хаосе. Она, следовательно, не то чтобы находиться между хаосом и космосом, но, скорее, служит бесформенным содержанием или бессодержательной формой их взаимопроникновения.
Место действия судьбы повсюду — здесь и там, ее приговор не имеет срока давности — ни сейчас, ни потом. Это значит, что она не подвластна времени и пространству, точнее, судьба самой судьбы — быть несоизмеримой длительностью, территорией, не знающей соседства. Она настигает, не ведая ни расстояний, ни промедлений. В ней запечатлено множественное единообразие: “У каждого — своя судьба”. Это множественное единообразие является формулой существования совершенно особого социального мира Античности. Только он представляет собой вместилище судьбы, только он, образуемый бесконечным числом оставленных и заполненных топосов, сам оказывается ее бесконечно множественным топосом. Однако возможно это лишь в том случае, если она предстает в качестве верховного Топоса топосов, выступая местом абсолютного множества.
Античный социальный мир мыслится как совершенное подобие тела: идеальное коллективное подобие, превосходящее свой реальный индивидуальный оригинал. Любой человек, являющийся его составной частью, должен исполнять определенную телесного функцию, играть свою роль в создании “анатомии” и поддержании “физиологии” социального целого. Это значит, люди в качестве простых элементов общества занимают в нем то положение, которое предписано осуществляемым ими функциональным предназначением. Причем, само собой разумеется, что последнее рассматривается как продукт велений природного естества. В конечном счете, отдельное человеческое тело отпочковывается от общественного организма как некое самостоятельное образование лишь в тот самый момент, когда безраздельно становится его органом. Все не являющиеся такими “социальными органами”, не обладают и телесностью человека.
В истории Античности множественное единообразие социального мира трактуется достаточно по-разному. Варьируется и отношения к судьбе: вначале ее отличает безраздельное владычество над всем мироустройством, затем она оказывается тождественной богам и далее сама попадает в подчинение — под пяту божественного могущества [см. Лосев; 1996; с. 382-388]. С одной стороны, судьба выражает Единоличную власть (иногда предстающую весьма и весьма зависимой), с другой стороны она знаменует собой Единоличность власти (то есть служит инстанцией, порождающей зависимость в любой ее форме). Говоря по-другому, власть выступает олицетворением судьбы, судьба является воплощением власти. Это двойственное отношение показывает, что одинаково неправомерно, подобно А.Ф. Лосеву и его последователям [см., в частности, Лосев; 1963; с. 52-55; Тахо-Годи, 1999; с. 382-389], воспринимать представления о судьбе как непосредственные порождения рабовладельческих отношений, или же, подобно их оппонентам, интерпретировать эти представления как признак, косвенно свидетельствующий о некоем заведомо вне-историческом “личностном самосознании” [см. Горан; 1994; с. 76-77].
• В греческой и римской общинах, в соответственно в polis и в civitas, каждый соразмерен любому. Второе лицо — “ты, вы” — сливается с третьим лицом — “он, она, они”. Институция неразличима с отдельным человеком, отдельный человек не отделим только от институции. Более того, само человеческое существо возникает как двойная проекция: профессии и должности, проекция, в которой ни профессия, ни должность не могут быть восприняты вне своего взаимоналожения. Однако такое взаимоналожение отнюдь не означает достижения полной симметрии между профессиональной и должностной принадлежностью — единство человеческого существа становится то ли отображением его ремесла, обеспечивающего среду общение и круг занятий; то ли отображением его происхождения, знаменующего избранность рода деятельности и избирательность в отношении к другим людям. Преобладание первой модели самоидентификации находит выражение в демократическом устройстве общины, господство второй модели дает о себе знать в рамках правления общинных олигархий. В первом случае политические полномочия приобретаются в результате простой жеребьевки; к их исполнению относятся как к профессии. Во втором случае те же полномочия достаются в результате всегда не до конца явной узурпации: они выступают в качестве атрибутов должностного величия. Начало кризиса греческой общины как основополагающей формы политической структуры наступает во второй половине V века до н. э., после Пелопонесской войны он негативно сказывается на всей системе полисной автономии в целом. В результате македонских завоеваний во второй половине IV века до н. э. происходит образование владений Александра Македонского. Начало упадка общины Древнего Рима приходится на время, когда Рим сумел одержать верх над Карфагеном в III Пунической войне (146 г) и стал самым крупным государством Средиземноморья. Однако как собственно полис он перестает существовать только после Союзнической войны, когда из единственного в своем роде города, коим он когда-то являлся, он превратился просто в центральный город — италийскую столицу федерации, состоящей из других таких же городов и общин.
• Причиной такого упадка римской общиной, также как и причиной упадка общины греческой, служат структурные трансформации политического. Касаясь распределения социальных ролей и осуществления социального поведения, они неизменно приобретают топологические черты. С одной стороны, в социеталъном аспекте, структура пространства позиций империи существенно отличается от структуры пространства позиций, которая характеризует polis или civitas. С другой стороны, в геополитическом аспекте, имперская территория и организована принципиально иначе, нежели общинная территория. Имперское правление античных времен основано на иной форме отношений по сравнению с той формой отношений, которая свойственна общинам: каждый здесь соотносится лишь с каждым, любой здесь соотносится лишь с любым. Другими словами, происходит разделение сфер “индивидуального” и “институционального”. Первая из них предполагает прямое обращение, непосредственную связь “Я” с “Ты”, вторая исчерпывается лишь косвенным обращением, опосредованной связью между “Мы” и “Они”. Второе лицо более не сливается с третьим лицом. Образ человеческого существа начинает бесконечно двоится. С одной стороны, человек является тем, кто наделен профессией. С другой стороны, он оказывается тем, кто обладает должностью. Только обладание так называемой “полнотой власти” предстает особой разновидностью профессиональной деятельности, одновременно выступающей и в качестве должностной принадлежности. “Полнота власти” включает в себя полномочия и юрисдикцию, в Риме она обозначается как imperium, становясь символом той территории, на которую распространяется (отсюда понятие Imperium Romanum). Как только причастность к “полноте власти” перестает быть под контролем народных собраний, ее неотъемлемым свойством делается принцип самодостаточности происхождения и исполнения, иначе говоря, аристократическая модель иерархизации общества. В рамках ограниченной монархии (ее примером является римский принципат) этот принцип относителен и может распространяться на многих, в рамках абсолютной монархии (например, в рамках римского домината) он неукоснителен и адресуется прежде всего одному.
*
* * |
Как имперская политическая система может сосуществовать с общинной политической системой? Или, другими словами, означает ли становление Империи окончательный крах Общины? А может быть, напротив, Община с легкостью просто превращается в элемент Империи, в ее исходную ячейку?
Дело в том, что совокупность общин характеризуется разнородностью: каждая из них сама по себе является отдельным видом “политического организма”. Империя может наследовать такую разнородность — тогда она просто надстраивается над общинами, формируя из них нечто вроде коалиции. Этому способствует и то, что, с одной стороны, аристократическая модель построения социальной иерархии отчасти присуща и самой Общине, и то, что, с другой стороны, сама по себе Империя вовсе не обязательно призвана служить образцом изначально унифицированного и навсегда закостеневшего общества.
Однако бюрократизация Империи ведет к упорядочиванию многообразных форм социального существования, совершаемому в рамках противопоставления общегосударственных и собственно политических целей, или, говоря по другому, в рамках разведения понятий государственного и политического. Возникает проблема увеличения удельного веса государства в политике, разрешение которой все более подвергает Общину как неповторимое автономное образование угрозе исчезновения.
|
|
| |||
|
| |||
|
|
Ссылка дня:
Проект "[../svoe/index.shtml СВОЁ]" |