| АРМЕН АСРИЯН
|
|
width="60%"
|
| СТЕРЕГУЩИЕ
ДОМ
|
ХОЗЯЕВА ВОЙНЫ
(1996-1997)
Гильдия разместилась в бывшей
"России". Сармат еще помнил гостиницу,
строгих портье из ГБ на входе, не требующих
документов только от ярко накрашенных разодетых
женщин — сотрудниц той же, наверное, организации.
Но после мятежа гостиница, из-за удобного
месторасположения, была превращена в подобие
казарм, а когда все закончилось, Генералу
подарили три этажа — то ли в знак признательности,
то ли чтоб на глазах был, вдруг еще что выкинет.
Три этажа превратились в пять, пять в десять,
бесконечные ремонты и выломанные перегородки
между номерами изменили все внутри до
неузнаваемости. Гостиница тоже осталась, на
Севере, но номеров было немного и только для
своих. В остальных же местах толпились стрелки,
женщины стрелков, посредники, продавцы и
покупатели оружия, гильдейские бюрократы,
мальчишки, желающие пойти на первую войну и те,
чей род занятий не определялся однозначно или не
определялся совсем. Почти весь Юг и бесконечные
холлы занимали представительства банков и
маленькие магазинчики, где с одинаковой
легкостью можно было купить и банку пива, и
парочку эскадрилий — были бы деньги.
В холле было шумно, глаза застилал
табачный дым. Сармат оглянулся, но никого из
близких приятелей видно не было. Не обращая
внимания на немедленно облепивших его женщин
известной профессии и мальчишек, умоляющих
подписать рекомендацию, Сармат показал значок
стрелка и пошел к лифтам.
Ресторанов в здании Гильдии было
много, но Сармат предпочитал смотреть на город с
высоты птичьего полета, и поднялся на 21 этаж.
Несмотря на довольно поздний час, большинство
столиков пустовало. В дальнем углу пировала
компания, возглавляемая старым сарматовским
знакомцем, и, как утверждал знакомец, грузинским
князем Димой Мониавой. Обмывали переход Димы из
стажеров в полноправные члены. Сармат подумал
немного, не присоединится ли, но собутыльники
вольного князя выглядели здорово
поднабравшимися, и догонять их во весь опор
представилось Сармату занятием малоинтересным.
Он удовлетворился кивком в димину сторону, и
присел за пустующий столик у окна. Из кухни пахло
жареным мясом, и Сармат торопливо подозвал
официанта. Темноволосый парень, на рубашке
которого болтался значок с именем Эдик,
внимательно поглядел на Сармата и, опознав
клиента, забрал со стола меню. На кожаную книгу,
перекочевавшую к официанту, Сармат внимания не
обратил, и Эдик заулыбался, не столько клиенту,
сколько своему умению читать по лицам.
Свои меню действительно читали крайне
редко и не в начале застолья, а ближе к концу,
когда пьяным стрелкам было уже глубоко
безразлично, какими звуками оглашать
окрестности. Все гильдейские рестораны, и не
только в Москве, отличались одним общим
свойством — огромными порциями и качественным
спиртным. А любителям артишоков и прочих
кулинарных изысков служители кулинарии
советовали ходить в другие места.
Окна выходили на реку, за которой — даже
в темноте было видно — дымили черным в черное
трубы. В ожидании бифштекса Сармат откинулся на
спинку кресла, закурил, и, разглядывая неоновое
зарево рекламы, изредка улавливал фразы,
которыми обменивались трое стрелков, ужинающих
за соседним столиком. Оркестр небрежно наигрывал
то ли "цыганочку", то ли "семь сорок", то
ли музыканты сами не знали, что именно они делают,
и бестолково дергали за струны и нажимали
клавиши в ожидании настоящего — начинающегося,
как правило, глубоко за полночь — веселья. Один из
соседей, невысокий, худощавый, в очках, не похожий
на стрелка и все же казавшийся Сармату смутно
знакомым, вышел из-за стола и подошел к
оркестрантам. Музыка замолкла, в зале стало
непривычно тихо, только приборы позвякивали да
грузинский князь лично, а капелла, выводил
трубным басом нечто про Ахерон, на котором он
погибнет. Маленький стрелок вернулся к своей
компанией, и за их столиком немедленно
забулькала спешно разливаямая по фужерам водка.
Оркестр заиграл "На сопках
Маньчжурии". Заскрипели тяжелые кресла. Первой
поднялась троица, вслед за ними немедленно
протрезвевший Мониава со товарищи, Сармат, еще
незнакомые стрелки, гулящие с девицами. Из-за
шторки выглянул официант с полным подносом, но
немедленно вернулся обратно, решив подождать с
заказом.
Сармат помнил Марика. Не поворачивая
головы, он покосил глазом на замерших стрелков, и
ему показалось, что в этом зале, где все вроде
свои, Марика помнит он один. Остальные… Ну, хотя
бы просто не успели, не застали.
…Сармат, так и не сумевший преодолеть
собственное подсознание, твердившее, что всякая
местность южнее Киева — уже юг, а Антарктида
находится на севере, тер ладони. Но это действие
помогало мало, пальцы оставались ледяными,
негнущимися.
— Холодно, бля… — подал голос Скат, он же
Скот, очень смуглый, почти черный радист, идущий
следом за Сарматом и увешенный двумя тяжеленными
рюкзаками.
— Угу, — мрачно отозвался Сармат.
Было действительно холодно, но это
была самая маленькая проблема. Точнее, вообще не
проблема. Не минус сорок, в конце концов, а часа
через три, когда они спустятся, наконец, с
остоебенивших гор, станет вообще сносно. Зато о
холоде можно было говорить. И думать. Думать о
подгоняющем в спину ветре было лучше, чем о том,
как там Хохол и Ремба. Потому что и тот и другой
были уже наверняка никак. Выстрелов, хотя ветер
дул с нужной стороны не слышно было с полчаса,
и каждый отлично знал, что значит, когда
выстрелов не слышно. В принципе на их месте мог
оказаться любой — утром они тянули спички, и
именно Хохлу и Рембе достались короткие, но мысль
эта не приносила облегчения. Скорее, наоборот —
топать вниз по снежку с замерзшими пальцами,
наблюдать, как из валунов проглядывают чахлые,
покореженные, но все же деревца, которые совсем
скоро сменятся настоящими деревьями и слышать
тишину за спиной было ещё труднее.
— Держи, — Скат ткнул в сарматовскую
спину жестяную фляжку, и Сармат, не поворачивая
головы, схватил неловкими пальцами обжигающе
холодное железо. Крошечный глоток паршивого
виски не согревал и не приносил спокойствия, но
все-таки Сармат чуть усмехнулся.
— Спасибо.
Как звали полковника, Сармат не
запомнил. Такой совсем правильный, будто из
детской энциклопедии, типовой южноамериканский
полковник в хорошо подогнанной форме, с
роскошными усами, и с темными, с легкой сединой
волосами мог вообще иметь имени. Просто —
Полковник. Сармат с Кащеем сидели у костра,
попивали чаек, когда прибежал Скат, бывший в
лагере и за радиста, и за переводчика, и,
благодаря сносному испанскому, за специалиста по
связям с общественностью. Скат издал звуки,
призывающие немедленно проследовать за ним, и с
немыслимой скоростью удалился к штабу. За ним,
удивленно переглянувшись, неторопливо двинули и
они.
Начала переговоров Сармат не застал, и
вообще, Скат переводил с пятого на десятое. Но
смысл был ясен. Полковник предлагал перемирие. На
два дня. Полковник уважал воинскую доблесть.
Полковник уважал настоящих мужчин. Полковник еще
чего-то там уважал, чего Скат не понял или почел
за лучшее оставить без перевода.
Под вечер, на буро-зеленым грузовичке,
привезли обоих. То, что от них осталось. Сармат не
знал, в какого бога они верили, и верили ли, но,
когда из ближайшего городка подъехал на
раздрызанном пикапе падре, протестовать не стал.
Их похоронили там же — в Боливии или в
Чили, спорный вопрос, их и хоронили-то из-за того,
что вопрос оставался спорным — и вчерашние враги
вместе палили из винтовок. Сармат, видевший
похороны будто во сне, понимающий, чего стоит
разведенная вокруг ребят муть и холенные усы
безымянного Полковника, и, как вся его маленькая
группа, живущий единственным желанием
использовать сегодняшнюю ночь и завтрашний день
для того, чтобы надраться до зеленой зю, перестал
различать лица. Все казались смуглыми,
темноволосыми, немного знакомыми и одинаково,
совершенно одинаково чужими.
Забегаловка обычно закрывалась в
полночь, но в тот вечер хозяин, толстячок с лицом,
на котором всего было слишком много, плюнул на
правила. Тем более, что стрелки платили, не
торгуясь, и авансом выдали мятый ворох песо за
всю посуду, которую могут разбить. Рядом с
Сарматом за столом, покачивая с кружке местную
вариацию огненной воды, сидел Марик.
В прошлой жизни Марик был пианистом.
(Именно там Сармат впервые так подумал — в прошлой
жизни). О том, что сподвигло его бросить
консерваторию и уйти в Гильдию, Марик не
распространялся, а спрашивать было не принято.
Иногда он что-то рассказывал, про Казань в
основном, и студенческие хохмочки. А еще — Сармат
несколько раз заставал его за этим занятием, но
тут же стыдливо отводил глаза — смотрел на свои
руки. Пальцы были длинными, тонкими. Кащей,
бессменно, до ухода на покой, свершившегося уже
много позже, ходивший с Сарматом и бывший за
врача, как-то шепнул, что у Марика артрит, и что он
умудрился обмануть гильдейскую медкомиссию, не
уважающую инвалидов, но это еще не повод, чтобы
мальчик полоскался в холодной воде, если нужно,
чтоб у него завтра карабин из рук не падал, и
Сармат принял к сведению. Как и все прочие
медицинские пожелания Кащея. И — Марик никогда ни
на чем не играл, хотя карты и музыкальные
инструменты были повальным увлечением. Даже
начисто лишенный слуха Сармат иногда развлекал
народ фальшивым "Сурком", исполняемым им на
губной гармошке под гром аплодисментов. Марик…
Его как-то и не просили даже, хотя о том, что он
учился в "консерве" знали абсолютно все.
Марик встал. Сармат не обратил на это
особого внимания — все вставали, ходили по залу,
выглядывали во двор. Но Марик шел не к стойке и не
в сортир. Не требующим перевода жестом он
отодвинул тапера и присел к растроенному
пианино. Марик играл "На сопках Манчжурии".
Сармат не помнил, кто поднялся первым, но через
минуту стояли все. И, захваченный общим порывом
толстячок-хозяин тоже поднялся со своего
табурета и замер над стойкой, подпирая ее круглым
брюшком.
Когда через полтора года в Монреале
хоронили Печенега, и музыканты чуть ли не
единственного уцелевшего в городе кабачка,
узнавшие о поводе, приведшем стрелков в этот
полуподвал (потому, наверное, кабак и уцелел, что —
полуподвал), сами заиграли вальс, кроме Сармата
уже никто, пожалуй, не помнил, что Печенег, прежде
Марат Закиров, играл его первым.
Насколько Сармату было известно,
единственным стрелком, имевшим на счет
"сопок" собственное мнение, был Малян. Суть
его богатых метафорами, прочими тропами и матом
на трех языках филиппик сводилась к тому, что
"спите, герои русской земли, отчизны родной
сыны" по отношению к наемникам, нашедшим свой
приют примерно от Квебека от Джакарты, и
сложившим голову за что попало, иногда за прямо
противоположное, не более чем издевательство, и
что, если уж так нужен именно этот вальс, так
лучше пусть будет со словами в его народном
варианте, про барсука, который яйца свои повесил
на сук. Но и Малян только говорил. И то — после,
потому что во время он молча стоял вместе со
всеми.
Вальс закончился, и зал немедленно
оживился. Появился официант и начал расставлять
тарелки с закуской. Сармат налил в рюмку водки,
закусил розовой, лоснящейся рыбкой и начал
раздумывать, не стоит ли все же присоединиться к
какой-нибудь компании. Пить в одиночку, тем более,
среди людей, так или иначе знакомых, показалось
глупым. Ресторан, впрочем, потихоньку наполнялся,
и Сармат решил дождаться той минуты, когда все
столики будут заняты. Наверное, тогда кто-нибудь
подсядет и к нему. Он разрешит, пусть даже люди
будут совсем незнакомыми.
— Чечены совсем охуели, — кто-то,
достаточно пьяный, обратился то ли к своим
собеседникам-собутыльникам, то ли ко всему залу. —
Не, Лимон, я пойду.
— Дались тебе эти казаки. Только
пиздоболить мастера. "Мы-ста да вы-ста…" И
удавятся за копейку, вон, Серый пусть скажет…
— А хрен с ним, пусть давятся. Да я даром
пойду, чтоб всех этих тварей. Да слава богу, что
отделились. Только вот пулеметов на границе на
хватает, чтоб их мочить, когда они все оттуда, из
Грозного своего блядского, сюда ломанутся.
— И что им здесь делать?
— Так они ж кроме как воровать, ничего
больше не умеют. Все воры, дети у них — и те воры. И
бабы — вороватые. Хоть и в чадре.
Где-то упал стул. Сармат чуть повернул
голову на шум. К пьяным стрелкам, забредшим в
дебри геополитики, приближалась пара мужиков
кавказского вида. Довольно быстро приближалась,
по пути задев чужой столик и опрокинув бутылку
вина. Бутылка пролилась точно на подол женского
платья, и дама немедленно злобно взвизгнула. Но,
вместо извинений, мужики буркнули нечто
нечленораздельное и продолжили свой путь. За
кавказцами с шумом погналась троица из-за стола
обиженной женщины, но те уже успели добраться до
знатоков чеченских нравов, и — понеслось.
Сармат покачал головой. Вот чего он
раньше не видел — так это пьяной потасовки в
гильдейском кабаке. Его мало беспокоили ее
масштабы, хотя драться здесь умели все, а в том,
что в зале вряд ли найдется хоть один посетитель
без ствола в кармане, сомневаться не приходилось.
Но всегда действовал некий неписанный кодекс, по
которому Гильдия была мирной зоной. Не то, чтобы
чеченов — да кого угодно другого — все бы повально
любили прежде, да и на Тереке, и на Кубани успели
побывать многие, благо приграничные конфликты с
Чечней у казаков никогда не прекращались. Но
среди стрелков тоже были чечены, и никто никогда
не выяснял с ними отношений. Да и те никогда не
кидались заниматься мордобоем, особенно, если
речь шла не о них лично, говорил пьяный, а все они
сидели в Гильдии. Сармат, оставаясь чуть ли
единственным посетителем, не принимающем
участие в потасовке, грустно налил себе полный
фужер водки.
Конфликт разрешился через две минуты,
когда из-за шторки выскочил парень с автоматом.
"Калаш" не был снят с предохранителя, да и
парень не выглядел столь безумным, чтобы пускать
его дело в переполненном народом помещении, но
вид оружия отрезвил. Чечены, злобно кинув на стол
бумажник, ушли, прихрамывая, сами, помятым
геополитикам помогли, женщину с испачканным
платьем увели в сторону дамской комнаты, а перед
ее спутниками немедленно извинился метрдотель,
который и оказался тем самым парнем с
"калашом". Остальные участники, большинство
из которых так и не поняло, за что воевали,
вернулись к своим столикам.
Сармат оглянулся в поисках
кого-нибудь, кто может принести счет, но
официанты, спешно ликвидирующие разбитые
тарелки и бокалы, не обратили на него внимания. Он
закурил, глядя, как проворно они чистят
темно-красный, сейчас в жирных пятнах, ковер, и в
ожидании, что скоро кто-то да освободится.
Но прежде появился Виталик. Высокий,
чуть сутуловатый Виталик, как и большинство
здешнего люду, не слишком походил на стрелка,
хотя познакомились они с Сарматом
непосредственно в грязном африканском болоте,
где, отгоняя москитов, сарматовы бойцы лениво
постреливали в сторону каких-то негров,
прячущихся в таком же грязном болоте по
соседству. Группа Виталика была из
свежезавербованных и посланных на подмогу, хотя
помогать было особо нечем: негры отстреливались
в ответ столь же вяло (их там вообще не должно
было быть, Сармата нанимали раскурочить из
минометов президентский дворец, а не неведомых
повстанцев, которые завелись в болоте уже после
подписания контракта), мочить их всерьез не было
предусмотрено условиями того же контракта, а
шесть свежих стрелков с Виталиком во главе опыта
борьбы с единственным серьезным противников в
виде тропического гнуса совсем не имели. Так что
большую часть времени проводили в палатках,
попивая спирт из стремительно ржавеющей
канистры.
Тогда Виталик хотел снимать кино. Даже
сценарий рассказывал. Идея Сармату понравилась и
запомнилась. Про китайский эскадрон в составе
Красной Армии, воюющий где-то на Дону. Собирали
китайцев в красный эскадрон где попало, часть из
них были просто бандитами, часть — городским
пролетариатом из прачечных. Кто и за что воюет,
китайцы понимали слабо, потому комиссар был к ним
приставлен русский, из самого Питера.
Восторженный мальчишка, студент, двинутый на
идеях мировой революции и диктатуры
пролетариата. Комиссар объяснял китайцам
текущую обстановку и рассказывал про светлое
коммунистическое будущее. Китайцы слушали,
понимали плохо, зато давали комиссару трубочку с
опием и цитировали своих, китайских классиков.
Солдаты были по большей части безграмотными, так
что цитировали с ошибками, но это к делу не
относится. А потом на Дону победили белых. И
комиссара вызывали в штаб дивизии. Приняли в
штабе хорошо, поблагодарили за геройство,
рассказали, что партия готова поручить ему новое,
еще более ответственное дело.
— А китайцы? — спросил комиссар.
— А что китайцы? — пожал плечами
начштадив, бывший однокурсник. Китайцы были, как
уже отмечалось раньше, преимущественно
бандитами и наркоманами, безграмотными и,
несмотря на все старания комиссара, плохо
прониклись идеей мировой революции. —
Послезавтра вместе со своим эскадроном
отправишься… Ну, к Матвеевке, например. А перед
балочкой вспомнишь, что у тебя срочное дело,
проинструктируешь китайцев и вернешься. Они —
пусть скачут, балочка удобная. Два "максима"
— и все.
Комиссар ничего не ответил, а через два
дня на белом коне поскакал впереди эскадрона.
Только про срочное дело в штабе ничего не сказал.
Так кино и заканчивается — как все вместе, с
комиссаром во главе, спускаются в балочку. Потом
начинает пулемет. Долго — минуту или, может быть,
полторы. Потом идут титры. режиссер-постановщик,
автор сценария, стихов, музыки, песен и плясок — В.
Пуханов.
Сармат протянул руку и Виталик ее
пожал.
— Ты вовремя. Я как раз уходить
собирался, — Сармат хмыкнул: двусмысленная
получилась фраза, будто сейчас он и поднимется,
только гостя и дожидался. Жаль, что такая —
Виталику он как раз рад.
— Привет-привет! Давно в Москве?
— Дня четыре. Не звонил пока не кому, —
добавил Сармат.
— А надолго?
— Ну, как получится.
— Как получится… Вот, на премьеру хочу
тебя пригласить…
— Что, "Оскара" собираешься
получать?
— Ну, это уж как выйдет, — голос у
Виталика был такой, будто "Оскара" ему
предлагали, а он отказался. — Ты не смейся, в самом
деле, отличное кино.
— А я и не смеюсь, — не сдержал улыбку
Сармат. — То самое, про комиссара?
— Ага, про комиссара. Два года с ним
промучился. Деньги — сегодня есть, завтра нет. Я на
площадке бы все за пару месяцев закончил, но с
этими бесконечными прошениями. Можно язву
желудка заработать. Причем, что самое странное,
все обещают. Нет, чтобы сразу послать, если давать
не хочется. Нет, все сидят, коньячку тебе
подливают лично. "Обязательно,
всенепременнейше, хоть миллион, хоть три
миллиона". Я сценарий четыре раза переписывал,
и все — после общения с бухгалтером. Мы в двести
тысяч баксов уложились, да Голливуд за двести
тысяч срать не сядет. Так, говорю, не надо мне
миллионов, дайте пятьдесят штук, чтоб я закончить
мог. "Обязательно, обязательно, готовьте
чемоданы". И, представляешь себе, ни одна сука
не дала! То ли издевались, то ли приятно им так,
вот какие мы крутые, щас в кармане пошарим и лимон
вывалим. На искусство.
— Как же ты…
— Квартиру заложил.
— Слушай, если хочешь, у меня, конечно,
немного… — неуверенно начал Сармат. Не дать
Виталику денег было стыдно, ждать, что он вернет —
глупо.
— Хочешь сделать доброе дело? Подпиши
мне рекомендацию. У меня два, почти три года уже
пропуска, меня сейчас только обратно в стажеры
примут. Как, вон, этого, — Виталик, наморщив лоб,
кивнул в сторону пьянствующего Мониавы.
Давным-давно они поругались — на почве поэзии,
кстати. С тех пор Мониава про Виталика забыл, а
Виталик все еще помнил и сердился.
— Зачем тебе рекомендация? — несколько
опешил Сармат. — Ты же кино снимаешь. Честное
слово, если у тебя финансовые проблемы…
— Нет у меня финансовых проблем. Мы два
первых приза отхватили, на молодежном и на
международном, в Варшаве. Ну, и прокатчики
чуть-чуть заплатили. Авансом. Выкупил я квартиру,
не беспокойся.
Сармату стало стыдно — он торопливо
разлил.
— За дальнейшие успехи великого
кинематографиста.
— Ебаный в рот, бля на хуй, — зло, но
совершенно бессмысленно и неумело выругался
Виталик. — Подпиши рекомендацию и заткнись. Не
хочешь, не подписывай, но все равно — заткнись. И
пей за что-нибудь другое. За бабу за свою пей, за
деток.
— Нет у меня ни бабы, ни деток. — Сармат
пытался понять, что же так здорово изменилось в
Виталике. Внешне вроде бы ничего, но прежний
Виталик никогда не стал бы ругаться в ресторане,
закатывать истерики и скандалить. Очень
спокойный, он страшно доставал Сармата, когда
пытался есть тушенку из банки при помощи всех
известных столовых приборов.
— Ну, все равно, — немного успокоился
Виталик. — Извини, достали.
— Ты премию получил. Даже две. И ты не
псих — чего тебе под пули подставляться, ты умеешь
снимать кино — вот и снимай.
— Не умею я. Ничего не умею.
— Так премия…
— Что премия? Случайность, экзотика. Я
не умею снимать кино, которое им надо. Или умею, но
не хочу, то есть все одно — не умею. Представляешь,
нам дали немножко денег, конкурс объявили.
Приношу сценарий, назывался — "Азербот". Про
малого, который в пятнадцать лет, после смерти
родителей, случайно узнает, что не Мойша со
скрипочкой, а азер Мамедка. И сдуру, по щенячьей
честности, решает жить Мамедкой. А у него нет
мамедкиных навыков выживания, у него все
рефлексы — мойшины. И никто ему не стал помогать,
потому что он азер. А девушку, которая не то, чтобы
хорошая, но травить пятнадцатилетнего мальчишку
не могла, тоже затравили. Чтобы не лезла. Слушай,
Сармат, я готов был признать, что на свете сто
сорок восемь сценаристов куда талантливее, чем я. Я мог послушать, если бы мне
по делу говорили, что там-то и там-то надо
исправить. Но когда милая, нет, честное слово,
очень милая и приятная дама сказала, что нельзя,
нет, не плохо, просто — нельзя… "Пусть он всех
победит в конце. Нужен счастливый финал". Им
социальный оптимизм нужен, понимаешь… Про
ударников капиталистического труда. Оне с
чернухой борются. Дураки коммунисты, в лагеря
гоняли, в психушки сажали… Зачем? Просто денег не
давать — и все… Я на заложенную квартиру могу
доснять фильм, но чтобы начать снимать только на
свои деньги, нужны четыре квартиры. А там не может
быть хеппи энда, сегодня, сейчас, в Москве, где я
жру водку и вполне славно брожу по кабакам, у
пацана, которому пятнадцать и которому выпало
уродиться азером… Он не
может победить. Не может. Если он победит, и
набьет в конце всем морду, трахнет девушку и
украдет миллион — будет обман. Страшный обман.
Потому что, извини конечно, плохо так говорить, но
я в самое деле немножко умею снимать. И вот кто-то
посмотрит и поверит, что мальчик мог победить. А
он не мог. Все против него. Милые, хорошие,
славные, умные, не бандиты, не мафье, не менты
поганые, или как их сейчас там, стражники. Не
чиновники продажные. Не наркобизнес. Милые,
хорошие, славные, добрые, которые собачек жалеют
и бабушек через дорогу переводят — они против
него. Их очень много, Сармат, их значительно
больше, чем бандитов, мафья и торговцев
героином…
Сармат отвернулся к окну, хотя Виталик
продолжал еще довольно долго. Что ответить? Что
война — не для Витальки? Вранье. Нормально он
живет по окопам, ничем не хуже Сармата. Сказать,
что если умеешь — снимать кино, писать книжки,
играть на барабане, не важно, умеешь улицу мести —
занимайся своим делом? Или, может, посоветовать
плюнуть на все, исправить сценарий, получить
деньги, потом написать еще сценарий, снять еще
кино… За такой совет Виталик может и по морде
дать. Или еще хуже — если не даст, промолчит.
Несколько секунд Сармат боролся с искушением
именно так и поступить, из любопытства,
посмотреть, что дальше будет, но вместо этого
переложил кусок остывшего жареного мяса со своей
тарелки на чистую и пододвинул Виталику. А Виталик, который если и верил
в бога, то лишь в бога Гигиены, и никогда прежде не
пил воду из под крана, наколол кусок на вилку и
жадно откусил здоровенный шмат.
Домой Сармат вернулся заполночь.
Почесал за ухом зверя, проверил звонки не
телефоне — ничего. Глотнул пива — баба Лена
исправно приносила полкило почек и две бутылки
каждый день, нужно ей денег завтра подкинуть — и
набрал маляновский номер.
Подошли с гудка четвертого. Не сонный,
но недовольный женский голос проворчал в трубку
"алле".
— Добрый вечер, простите, Баграта можно?
— Слушаю, — интонация у Маляна была
примерно той же, что и незнакомой женщины.
— Не спишь?
— Живой! Это хорошо. Сегодня в гости
приедешь или завтра? Давно в Москве?
— Завтра, — Сармат разобрал, как в
комнате злобно фыркает женщина.
— Тебя у метро встретить?
— Уж как-нибудь найду.
Сармат положил трубку.
У ларька купил целый ворох газет, и тут
же, на ближайшей лавочке, пролистал их все.
Никаких новостей об убийстве Гольберга не было.
Сармат аккуратно опустил всю кипу бумажной
продукции в урну и посмотрел на часы — половина
третьего, Малян, даже отдыхающий, уже проснулся.
Насчет времени подъема Маляна Сармат
здорово ошибся. Дверь кое-как открыли на третий
звонок, а представший перед глазами заросший
густой черной растительностью по брови Малян в
трусах бросил "Извини" и немедленно скрылся
в ванной. Сармат хмыкнул, не дожидаясь
приглашения разделся, выпустил кота и пошел на
кухню отправлять в холодильник бутылки.
В ванной, слегка приглушаемый льющейся
водой, ожесточенно матерился Малян, пытающийся
сбрить трехдневную щетину.
— Ладно, вылезай, я тебя всякого видел.
Из-за двери раздалось короткое
"бля", высунувший голову Малян
продемонстрировал наполовину выбритое лицо.
— Таким тоже видел?
На пол упал клок пены.
— Нет, таким импозантным еще не видел. А
ты с женщинами в таком виде не знакомился?
— Пока нет. На вот, поразвлекайся, пока
добреюсь, — Малян кинул на захламленный стол не
очень свежий номер питерской "Смены", — ближе
к концу. Света Лурье и Левка Казарян, ну, который
мне первое Зеркало сделал. "Время наемников"
статья называется, — дверь захлопнулась.
— О чем? — вяло поинтересовался Сармат в
дверь.
— Ну, как…Вольные Стрелки — ум, честь и
совесть нашей эпохи. Мы, видишь ли, в отличие от
всех прочих продаемся открыто, а посему
представляем собой самую честную страту
сегодняшнего общества. В общем, смешно, почитай, —
в конце концов Маляну надоело перекрикивать
воющие трубы и он замолчал.
Сармат прошел в комнату, бухнулся в
кресло и не глядя ткнул в стоящий рядом
магнитофон. "Облака плывут в Абакан, не спеша
плывут облака…" — запись была старой, затертой,
голос на пленке перемежался треском. "Им тепло,
небось, облакам. А я продрог насквозь, на
века…"
Несколько освоившийся в чужой
квартире кот потянул воздух, мяукнул и вскочил на
колени. Вид у зверя был крайне довольным, как если
бы он уже успел пописать в ботинок.
Сармат встал, прошелся по комнате. В
очередной раз посмотрел на странный
машинописный листок, порядком засаленный и
потертый, прикнопленный в стене. Листок был
озаглавлен "Зеркало N 1". Творение только что
упомянутого маляновского приятеля. Ниже стоял
подзаголовок: "Социальный заказ — солдаты
свободы." Остальная поверхность была
расчерчена на клеточки наподобие таблицы
Менделеева. Клеточки были заполнены
культурологическими терминами и прочей лабудой.
Что значило сие название и существовали ли
зеркала с другими порядковыми номерами, было
неведомо, о смысле же и назначении загадочного
текста — или предмета? — обычно многословный Малян
лаконично отвечал: "мне нравится".
На экране беззвучно работающего
телевизора дрыгалась дама. Дрыганье изредка
перемежалось надписями, призывающими купить
нечто ненужное.
Шум воды затих, и, оставляя на паркете
мокрые следы в комнату, торопливо застегивая
рубашку, вошел Малян.
— Теперь можно нормально
поздороваться.
Сармат, знающий странную привычку
целоваться, из-за которой Маляна называли
"Ильич", обреченно подставил щеку. К группе
лобызающихся немедленно потянулся кот.
— И с тобой поздороваюсь, не переживай, —
Малян подхватил зверя на руки.
Сармат хотел было предупредить Маляна
насчет ботинка, но потом решил сделать старому
другу приятный сюрприз.
— Здесь или на кухне?
Сармат любил на кухне, но Малян терпеть
не мог посиделок с видом на газовую плиту.
"Пусть интеллигенты на кухне сидят", — злобно
щерился он в ответ на предложение не таскать
мебель.
— Где хочешь.
Малян радостно всплеснул руками,
уронив на пол кота. Обиженная зверюга гордо
удалилась в прихожую.
— Тогда помоги стол раскрыть.
Стол был завален бумагами, книгами и
пустыми сигаретными пачками, сквозь которые с
трудом можно было разглядеть завешаный газеткой
монитор.
— Может, не будем раскрывать? — жалобно
протянул Сармат.
Малян разочаровано вздохнул: — Не
хочешь, не будем.
К сарматовским бутылкам в
холодильнике был обнаружен странный набор
закуски, состоящий из банки кальмаров,
полузасохшего куска брынзы и двух помидоров, но
идеи сходить в магазин или вызвать с работы
маляновскую женщину после недолгого обсуждения
были отвергнуты.
Малян разлил.
— За гостей!
— За хозяев.
— Извини, подожди, не торопи, будет тебе
и за хозяев. И за все остальное тоже будет.
Сармат поежился — единственной
привычкой Маляна, к которой он так и не сумел
привыкнуть, была страсть после третьей
переходить к долгим велеречивым тостам.
— Рассказывай, — ткнул Малян в
сарматовскую грудь длинным мохнатым пальцем.
— А чего рассказывать… Вот, с Кипра
приехал. Погода там была хорошая.
Сармат прикурил. Нужно было рассказать
Маляну про Антона и про все остальное тоже, но
настроения пока не было.
— Давай лучше ты. Как дела-то?
— Нормально дела. Две недели, как из
Алжира. Тоже погода была хорошая.
Сармат задумался о причудах судьбы.
Скептически настроенный к сарматовской идее
пострелять Малян отправился в Карабах месяца
через три после него. Когда Сармат узнал, он даже
не повернул голову в строну сообщившего эту
новость Георгия. "Наверное, думает, что знает,
зачем здесь стреляют", — подумал он, успевший
проникнуться легким раздражением к тем, кто
хорошо знает зачем, но плохо — как.
К доходящим до слуха Сармата вестям с
полей он относился недоверчиво, и когда через год
встретил Маляна в гильдейском клубе, здорово
удивился.
— Кого ждешь? — видеть Маляна было
приятно, и Сармат надеялся, что никто его в
ближайшие сутки не стащит.
— До тех пор, пока не увидел тебя, думал,
что просто так здесь сижу, никому не мешаю,
починяю примус, — усмехнулся Малян.
Сармат приподнял брови — в Гильдии
особого буйства не было, но чужие здесь не ходили,
как-то не принято было, да и не особо дешево, а где
и с кем выпить — и без этого кабака нашлось бы.
— Здесь?
— А где ж еще? — Малян зачем-то стал
снимать свитер, и Сармат заметил приколотый к
карману рубашки маленький гильдейский значок.
Убедившись, что Сармат увидел, Малян вернул
свитер на место.
— Ты?…
— А почему бы и нет? — тон у Маляна был
такой, будто они выбирали из стоящих на прилавке
двух одинаково мерзких сортов портвейна.
Тогда Сармат с Маляном протрепались
дня два. Подробностей перескакивающего с
предмета на предмет разговора было не вспомнить,
но зато Малян вполне доходчиво объяснил причину
прихода в Гильдию. За два месяца, прошедших с
отъезда Сармата, Малян сделал роскошную карьеру.
Он больше не стоял в толпе хмурых щетинистых,
ожесточенно смолящих мужчин — он им говорил.
Открывшийся у Маляна талант публичного оратора
был удивителен всем, и ему самому в первую
очередь. Идеи же, провозглашаемые Маляном с
трибуны, были радикальнее радикальных и
требовали не только немедленного возвращения
Карабаха и призывов к мировому сообществу
признать Армению в прежних, Сармат так и не смог
запомнить, какого года границах, когда Арарат еще
не был чужой территорией, но и немедленного
похода на Кремль с оружием в руках. А потом Малян
посмотрел на звезды — именно так по его словам и
выходило: "Понимаешь, я посмотрел на звезды"
— и понял. Буйная фантазия подсказала, каким будет
исход, если толпа на площади ему внемлет.
Ответственности за собственную и чужую глупость
на своей совести Малян не хотел, а единственным
выходом обезопасить себя от будущих увлечений
было немедленно стать наемником.
— Когда в следующий раз меня занесет на
трибуну… Люди спросят, кто это, и им ответят —
наемник. Говорящий, потому что его наняли.
Стреляющий, потому что его наняли. Наемнику никто
не верит — ему просто обязаны не верить.
Сармат тогда слушал Маляна, оттопырив
нижнюю губу, кивал и не понимал ничего.
Загадочными были не столько слова Маляна —
странные движения души были вполне свойственны
армянскому другу — сколько случившееся с ними. Со
всеми с ними, если слово "мы" имело право на
существование. Дети, читающие стихи и гордящиеся
своим мужеством, рассказывая очередной анекдот,
никому не страшные бойцы невидимого и
несуществующего фронта, романтики, клянущиеся в
верности друг другу и делу, суть которого никто
не мог сформулировать — то ли свергать, то ли
раскрашивать новыми красками, то ли закрыть на
все глаза и… Усталые мужики, которым почти все
равно, в кого стрелять, лишь бы платили.
Сармат меланхолично вертел в руках
стопку и смотрел, как по гладким стеклянным бокам
сползают капли.
— Расскажешь, что случилось, или не
хочешь?
Вопрос пришел издалека, точно не Малян
говорил, а кто-то с другого полушария докричался.
— Что рассказывать?
— У тебя выразительное лицо. Ты
понимаешь, да? Если бы ты стал актером… То есть,
скорее всего, ты бы актером не стал, но если бы
стал, то твоей игре бы верили. Ты бы молчал, а тебе
верили. Когда у человека такое лицо, то врать
почти невозможно…
— Ты Гольберга помнишь?
— Это такое… Большое, рыжее, с бородой,
громкое и еврей?
— Его убили. Вчера или позавчера.
— Так он же… Подожди, что-то я не помню,
он же не стрелок?
— Его убили в подъезде собственного
дома. Кажется, он много знал. Или знал не то, что
должен был знать. А вчера чуть не убили его
женщину. Которая не знала вообще ничего.
Малян пробормотал нечто, пригодное к
такому случаю.
Они помолчали и выпили, не чокнувшись.
— И еще… — Сармат хотел сказать про
Ленку, но сдержался. Ему ведь все равно, ему все
давным-давно должно было стать все равно.- Слушай,
Малян, много что случилось. Слишком много. Этого
нельзя так просто…
— А ты попытайся. Антона жаль, очень
жаль, но причем здесь ты? В Москве каждый день
убивают сто, двести человек — ты и к их смертям
тоже имеешь непосредственное отношение?
— Антона убили из-за меня, — с вдруг
пришедшей твердой уверенностью
сказал-отрапортовал Сармат. — Мы встретились с
ним два дня назад, в кафейне, ну, ты наш грильник
помнишь…
— Он что, на месте?
— На месте. Только переименовали, а так
на месте. Антон недавно вернулся из Ставрополя,
он там что-то писал для казаков...
— Антон — для казаков? Забавно. А с
Национальным Фронтом посотрудничать не
пробовал? Извини…
— И еще он был в Грозном. И что-то там
узнал, я и не понял толком, что именно, но это
связано, все связано, и все сходится ко мне. Я не
хочу ни за что отвечать! Понимаешь, я наемник, мне
платят деньги, я стреляю, мне не платят денег, я не
стреляю. Я не хочу отвечать!
— Кто тебя спрашивал, чего ты хочешь? —
бросил Малян, не Сармату, в пространство, в
сторону.
В дверь позвонили. Сармат чуть
дернулся, но Малян широко развел руками.
— Извини, предупредить забыл. Это
Володька, наверное. Серегин братишка. Приклеился,
рекомендацию просит.
— Проверь. Проверь, кто звонит.
Малян пожал плечами, но в глазок все же
заглянул.
— Проходи, знакомься. Сармат, это
Володя, а не сорок восемь убийц, которые пришли по
твою душу. Можешь расслабиться, Вовчик тебя не
убьет. Даже если захочет.
— Если захочу… — зашипел Володя, — убью.
— Володя, это Сармат. Ты его не убьешь.
Его даже я, может, не убью. Сармат — стрелок.
Хороший. Один из лучших.
— А, — недоверчиво потянул Володя. —
Добрый вечер.
Сармат посмотрел на мальчика Володю.
Он оказался совсем маленьким — лет восемнадцать,
ну девятнадцать, от силы.
— Держи, — Малян немедленно плеснул
Володе в фужер водку. — За знакомство. И оповести
нас, милый друг, зачем тебе подставлять свою
голову под чужие пули.
— Обязательно объяснять?
Сармат включил магнитофон, надеясь,
что Малян успел заменить кассету, но из динамика,
великолепно воспроизводящего все погрешности
записи, захрипели "Облака". Мальчик Володя
непроизвольно поморщился, но и Сармат, и Малян
заметили.
— Не нравится?
— Баграт, а для вступления в Гильдию мне
обязательно должно нравится все это? — Володя
неопределенно показал рукой на комнату, обвел ее
глазами, но тут ему попалось "Зеркало N 1" — А
продолжение имеется?
— Имеется, — кивнул Малян, — Как Серега
поживает? Не женился?
— Женился.
Сармат постучал по столу пальцами —
Малян откровенно развлекался, играя с Володей в
"кошки-мышки", что было делом малоприятным,
но неизбежным. Количество виденных Сарматом
трупов давно заставило его задуматься о смысле
самого понятия "моральный ущерб". Он
поднялся и отправился на кухню, ставить чайник.
Делал он это медленно, долго разыскивая спички —
даже после того, как убедился, что плита
электрическая — почесывая кота и выглядывая во
двор, но вернувшись, застал разговор в самом
разгаре. Точнее, так и не сдвинувшимся с первого
вопроса.
— Ты когда-нибудь труп видел? —
продолжал допрос с пристрастием Малян. — Кроме
трупа своей престарелой прабабки, умершей на сто
восьмом году жизни?
— Нет, — тон Володи не оставлял сомнений,
что похороны прабабушки прошли без его участия.
— А человека убить бы смог?
— Да.
— А кота? — Малян поднял за шкирку
вернувшегося с кухни зверя и поднял его над
столом. Кот замер, поджав задние лапы и свернув
колечком хвост.
— Пусти зверя, — не выдержал Сармат.
Володя чуть усмехнулся.
— Хороший… Тебя как зовут?
— Кот. Просто — Кот.
— Что, как, в анекдоте? Просто — Лось?
— Это ты брось, у зверюги все на месте, —
Малян решил было продемонстрировать
собравшимся, что именно на месте у зверюги, но
кот, которому надоело висеть над столом,
немедленно вцепился в маляновскую руку. Малян
стряхнул кота на пол, рассмотрел глубокую
царапину на запястье. — Пока, кот, пока на месте.
— Так смог бы?
— Да, — без прежней уверенности ответил
Володя. — Наверное, да.
— В том то все и дело. Сармат, а ты бы
кота убил?
— Я бы тебя скорее убил, — проворчал
Сармат.
— Серьезно спрашиваю.
— Серьезно отвечаю.
— Я не про эту скотину тебя спрашиваю.
Вообще, кота бы убил? Произвольного.
— А зачем?
— За деньги.
— Я на сумасшедших не работаю, — Сармат
засунул возмущенного невежливым обращением
зверя под свитер. — На психов пахать — себе дороже
будет.
— Так что скажешь, Вовчик? Сможешь ему
голову отрубить?
— Не люблю холодное оружие.
— Огнестрельное предпочитаешь? Или
чемоданчик с красной кнопкой?
— Ну, в общем…
— Тогда тебе нужно не в стрелки
наниматься, а в президенты баллотироваться. Или,
хотя бы в мэры. Бескровно и бесшумно, все сделают
другие. А я тебя спрашиваю про войну, — голос у
Маляна стал скучным — Где убивают обычно из
автомата, но бывает, и булыжником. Или ножом. Или
вовремя спизженной из кабака вилкой. Хорошо в
глазу смотрится. В чужом глазу. А еще бывает,
когда в окружении, а с тобой пленный. И, чтобы не
шумнул не ко времени, шомполом — в ухо. Что,
сможешь? Шомполом? Или вилкой?
— Не знаю, — Володя закурил, но после
второй затяжки погасил сигарету.
Малян удовлетворенно хмыкнул и
откинулся на спинку стула.
— Да ладно, вытряхни ты свое чудище на
пол. Сегодня обойдемся без кровавых
жертвоприношений.
Сармат, на животе которого с
громкостью и занудством бульдозера урчал кот,
покачал головой.
— Как хочешь. Володя, а зачем тебе все
это, а? Чего бы в школу не ходить, а после уроков не
водить девочек в кино?
Володя сидел с кислым видом, и Сармат
был бы готов поставить сотню, что дольше пяти
минут тот не выдержит. Встанет и уйдет. На его
месте любой бы уже ушел, поискал бы себе
рекомендателя попроще, чем Малян.
— Мне нужны деньги, — выдавил Володя.
— Угу. Книжку пора писать. О тысяче и
одном способе заработать без применения оружия,
как огнестрельного, так и холодного. А может, и о
двух тысячах ста двадцати двух способах.
— Послушайте, но вы же сами, вы…
— Ты учишься? — не выдержал Сармат.
— Да. В экономической академии.
— Вот и учись. Желательно на
"хорошо" и "отлично".
Это было последней каплей. Володя
встал.
— Я пойду.
— Слушай, водки — полный стол, посидим,
побазарим, куда ты пойдешь… — взыграло в Маляне
притихшее было гостеприимство.
— Пойду. Дела. До свидания. Был очень
рад, — Володя коротко кивнул Сармату и рванул в
прихожую.
— Сереге привет. Если тебе деньги
нужны…
— Нет.
Хлопнула дверь, в комнату вернулся
Малян.
— Это ты там на кухне чайник ставил?
— Угу…
— Так он уже сгорел. С тебя два двадцать.
Нормальный малый, я б ему одолжил пару тысяч без
проблем. Если бабки нужны, то какие проблемы?
Сармат промолчал. С мальчиком обошлись
невежливо, но какие церемонии тут разводить,
когда глупости в голову приходят? Дать по шее, и
все. Впрочем, и без Володи настроение было хуже
некуда.
— Ты на пенсию не собираешься? — Сармату
вдруг захотелось, чтобы все случившееся стало
далеким, очень далеким, произошедшим не с ним, а с
кем-то другим, безразличным, чтобы можно было все
сказать, и чтобы слова текли плавно, не тревожа,
без злобы. Чтобы он сидел с Маляном в маленьком
собственном кабачке, и рассказывал бы ему, а
Малян бы удивленно присвистывал, кивал головой,
перебивал…
— Нет. А ты будто собираешься?
— Что, Малян, все денег мало?
— Не так, чтобы очень мало, хотя у меня
родни больше, чем у Муромца. Просто… Что я буду
делать? На лавочке семечки грызть?
— Книжки бы писал. Слушай, как же эта
твоя повесть называлась? "Рыцарь
невероятности"?
— "Офицер большой вероятности".
— Ты ее дописал?
— Зачем? Я придумал, дальше не
интересно. Пусть другие пишут. Хочешь, тебе
подарю?
— Думаю, не уйти ли мне… Кабак купить,
или заправку… Жена, дети. Кот.
— Угу, бойцы вспоминают минувшие дни.
Нет, мы еще повоююем.
— А что потом? Малян, знаешь, каков шанс
того, что ты или я не вернемся домой в следующий
раз?
— Ну, знаю.
— И что?
— И ничего. Вероятность возвращения
тоже не равна нулю.
— Но станет равна. Через год, через
десять.
— Она будет бесконечно малой, но не
нулевой. С точки зрения математики, между двумя
этими понятиями огромное число различий.
— А с твоей?
— Уважаю точные науки.
— Малян, ты что, самоубийца?
— Слушай, отвяжись, а? На Новую Гвинею
уеду, какой-нибудь местный универ там есть, не
знаешь? На кафедру этнографии. Буду папуасам
спецкурс читать — "Песни, пляски, обряды и
верования московских интеллигентов".
Сармат разлил водку, не дожидаясь
Маляна, опрокинул свой стакан и налил еще.
— Баграт, я же не материал на книжку
собираю. Я сам хочу понять… Можешь
по-человечески объяснить, чего ты хочешь?
— Чего хочу? — Малян подошел к столу,
взял свой стакан, повертел в руках и резко
поставил обратно, расплескав почти половину, — А
хочу я, мой любознательный друг, очень простых
вещей. И самое мерзкое, что не просто хочу, но и
могу. В любой момент. Хоть сейчас.
— И что же это ты можешь?
— Поднять стариков, человек
пять-десять, кто позлее будет. Седого, Самурая,
Джо, да мало ли… Кудеяра вон с его ушкуйничками…
Уйти в нелегал — есть тут у меня одна нора, да и не
я один такой умный, и у других есть где
схорониться… И заняться делом...
— Каким делом? — зачем-то спросил Сармат,
уже зная ответ.
— Знаешь такое слово — правосудие? Не
законность, не бирюльки с адвокатами, а —
правосудие? Когда — не по результатам следствия, а
по справедливости? И всю эту мразь — обкомовскую,
комсомольскую, армейскую, воровскую, ментовскую —
сверху донизу, от президента до последнего
патрульного… Прямо в кабинетах, в офисах, в
"мерсах", в кабаках…
— И что потом? — Сармат пытался унять
нервную дрожь. Сколько раз, бессонными ночами,
трезвым и пьяным, теми же словами… — Если всех не
перестреляют во время второго, пятого,
пятидесятого покушения? Если даже забыть о том,
что через несколько лет, свихнувшись на
конспирации, мы начнем стрелять друг друга по
малейшему подозрению, именем революционного
правосудия? Если от всего отвлечься, все равно,
что дальше? Какая альтернатива?
— Мы? — Малян откровенно ухмылялся, — и
ты, значит, туда же? Ну-ну… А альтернатива… Ты
думаешь, если бы я видел альтернативу, я бы
дожидался, пока ты ко мне попиздеть завалишься?
Альтернатива… Разумные налоги, честная
конкуренция, аннулирование залоговых аукционов,
детальное разбирательство с кажым делом по
приватизации, с каждым кредитом — когда инфляция
за тысячу процентов зашкаливала, а они друг другу
давали — под десять, пятнадцать, двадцать
годовых… Все ворье — на нары, с конфискацией, сами
все спрятанное принесут, стоит первым троим, кто
упираться начнет, в автокатастрофах загнуться…
Нормальный рынок, без квот и лицензий, без всех
загородок, единственный смысл которых — чтобы
чужие к кормушке не прорвались — к трубе, к
кредитам, к бюджету… Поддержка малого и среднего
бизнеса, дешевые кредиты, да Господи, как во всем
мире делалось — в Корее, в Чили… Просто по уму, а
не по этой псевдочикагской сволочи, прихвостням
обкомовским… Ведь весь смысл их конструкции —
чтобы, боже упаси, не вылезли нормальные люди,
наши, с которыми всерьез конкурировать пришлось
бы… Да ты и сам обо всем этом думал, как я
понимаю… А представляешь картинку — въезжаем мы
с тобой в Кремль на белых танках… Ах, да, на танке
Генерал въезжал… Ну, не знаю, на белых собачьих
упряжках, и начинаем, натурально, Россию спасать.
И, что характерно, что-то у нас даже начинает
получаться… А тут какие-нибудь… да хоть чечены…
ну, не хотят вместе с нами спасать ни в какую. А
хотят совсем даже наоборот?
— Ну, знаешь… Чечены — это же совсем
особая статья…
— Во-от! — Малян, вроде, был очень
доволен, — именно этого я и ждал. "Чечены — это же
совсем особая статья!" — говоришь ты мне там
вот, в Кремле. И я, что опять же характерно,
совершенно с тобою согласен. Даже не так, чтобы
сразу, а тяжело задумавшись, минуты эдак через
две, значительно киваю с печальной рожей… Как
партия младотурок называлась, знаешь?
— Младотурок? — Сармат успел отвыкнуть
от маляновской манеры неожиданно перескакивать
в процессе разговора с предмета на предмет. — Не
знаю, так, наверное, и называлась… А при чем тут?
— А называлась партия "Иттихад
чего-то там". На русский переводится как
"Единение и прогресс". Славные такие ребята,
интеллигентные. И вещей хотели правильных и
достойных — модернизация там, европеизация… А
самое главное — полное равенство всех народов.
Прекратить притеснение арабов, курдов и всяких
там прочих греков, сербов и армян. И дружно и
равноправно, взявшись за руки, строить Великую
Турцию. А армяне вот чего-то не захотели. К России
их почему-то тянуло. К единоверцам… И сидят,
понимаешь, у премьера в кабинете сам премьер —
Талаат-паша, военный министр — Энвер-паша и
Джемаль. Пропагандист, что ли, местный Геббельс…
И кто-то из них печально так, задумчиво
произносит: "Ну, армяне, это совсем особая
статья." И остальные так же печально кивают.
Вот такие вот налоги…
Кот, утомленный полным отсутствием
внимание к своей персоне, вскочил на стол и
обнюхал сарматовскую рюмку.
— Будешь водку пить? — поинтересовался
Малян у зверя.
— Не буду, — подал голос Сармат.
— Ну и дурак.
Кот одарил Маляна презрительным
взглядом, заворочался и пристроился между
бутылками и тарелкой с наполовину обглоданной
рыбкой. Сармат провел рукой по густой, немного
свалявшейся за ушами шерсти.
— Вымыть бы тебя… — и, будто обнаружил
нечто новое и очень важное, поднял глаза на
Маляна. — Ты бы зверя себе завел, что ли… Или
женщину… Не на два дня, а так… Малян, у тебя даже
тараканы не водятся! Ты же посуду можешь неделю
не мыть, а они все равно не водятся! У тебя отрава,
что ли, хитрая?
Малян подергал себя за ухо и закурил.
Кот, поняв, что ситуация под контролем,
удовлетворенно захрюкал.
— У меня, друг Сармат, чрезмерно развиты
чувство ответственности и фантазия. Причем
одновременно. Кота, говоришь? А если я забуду его
покормить? Или уйду по бабам на две недели, а он
будет сидеть в квартире, одинокий и некормленный?
А если меня убьют?
— Ну, а тараканы?
— А тараканы — они вообще самые умные на
свете. Они все это про меня сами знают. Что я
сегодня есть — а завтра нет. Знают и боятся.
— А как от мыслей спасаешься?
— А никак. Я же, блядь, умный. Хочу быть
котом. Или каким-нибудь уругвайским полковником.
С большими усами, шпорами и без сомнений. Вот где
люди живут. В Мексике, Парагвае, или кто там у них
рекордсмен, Боливия, что-ли? В среднем два
переворота в год. И все родину спасают… А ты тут
сидишь за столом и достоевщину разводишь, пока
эта мразь детям у школы героин толкает.
— Ну, это уже другие… — разговор с
Маляном неуловимо напоминал кабацкий, с
Виталиком. Правда, "другие" были другими, но
полковник с холеными усами незримо
присутствовал и здесь.
— В конечном итоге те же… И демократы
из обкомов, и банкиры комсомольские, и чечены…
Все связано.
— И что?
— И ничего. Выпиваю пару бутылок и иду
на улицу ментов искать.
Разговор окончательно расклеился, голова
осталась трезвой, лишь виски чуть ломило, и
Сармат пожалел, что час назад они не отправились
за новой порцией горячительного.
|
cellspacing="0" width="100%"
| [../gb/ < гестбук]
|
[../index.html <
traditio.ru >]
|
|
|
|
|
|
Ссылка дня:
Проект "[../svoe/index.shtml СВОЁ]"
|
