Текст:В.М.Кулистиков, А.В.Пыжиков: Последнее лето империи

1916 год воюющая Россия прожила под знаком тревожных ожиданий. Их не рассеяли даже значительные военные победы: мартовская операция генерала Юденича против Турции и знаменитый Брусиловский прорыв: «В терновом венце революции грядет шестнадцатый год». Гений Маяковского точно схватил суть ожиданий значительной части российской элиты. Но в 1916 году революций у нас не случилось, хотя как раз в июне — июле того года маховик великих переворотов и был запущен. Причем запущен не изнутри, а извне, и не противником, а союзниками.

Отправной точкой стала Парижская экономическая конференция (15‒20 июня 1916 года). Этот форум выпал из поля зрения специалистов, оказался в тени послевоенной Версальской конференции. Однако для судеб России Парижская встреча имела исключительное значение. На ней наша страна впервые с начала войны попыталась заявить о приоритете своих национальных интересов.

Инициаторами конференции выступили ведущие европейские державы. Цель — не допустить послевоенного возрождения Германии. Тон задал премьер-министр Франции А. Бриан, призвавший по завершении боевых действий продолжить борьбу с Германией на экономическом фронте. Торгово-промышленная изоляция будет сильным ударом по врагу: только в этом случае немцы не смогут мечтать о реванше. Высказанные мысли отражали вполне понятные опасения. За пару последних десятилетий Германия серьезно потеснила конкурентов. Достаточно сказать, что с 1903 по 1913 год она смогла удвоить свой экспорт, настойчиво проникая на международные рынки. Для России же Германия и вовсе приобрела статус ключевого партнера. В предвоенное десятилетие сотрудничество с ней стремительно наращивалось. Немецкая промышленная продукция составляла тогда 47 процентов от всего нашего импорта, а 38 процентов отечественного экспорта (в основном пшеница и ячмень) шло в обратном направлении. Очевидно, что из-за войны выпадение такой значительной доли торгового оборота было крайне болезненно. Тем более дальнейшая блокада германской экономики на неопределенный срок не могла устроить Россию. Зато эти соображения двигали союзниками, с вожделением смотревшими на русский рынок.

Идея заменить на нем Германию превращается в idee fixe Парижской конференции. Со стороны Англии, Франции, Италии озвучена масса проектов, направленных на резкое расширение сотрудничества, наиболее громким из них стала идея единого таможенного пространства. По факту России предлагалось отказаться от высококачественного немецкого импорта, а также покинуть главный рынок сбыта нашей сельхозпродукции. Однако союзники не думали ограничиваться и этим, а желали открыто вмешиваться в российские дела. Как иначе можно воспринимать, например, идею определять таможенные тарифы смешанной франко-русской комиссией? Или предложение допустить в российские порты французских и английских экспертов для контроля качества наших товаров? Подобное вызвало восторги лишь у отечественных либералов той поры. От властей требовали пойти навстречу союзникам, обеспечив им более весомое место в экономике, чем раньше. Как уверяли либеральные публицисты, война заставила наших партнеров отречься от былого эгоизма, который портил их имидж в глазах российской общественности: англичане будто бы перестали быть корыстолюбивыми, а французы смыли с себя психологию рантье.

Но вот российская делегация в Париже совсем иначе реагировала на предложения западных демократий. Ее руководитель, известный финансист, а тогда глава Государственного контроля — Н. Н. Покровский отказался обсуждать сотрудничество в подобном контексте. Нашим партнерам напомнили: германские промышленные изделия отличались не только качеством, но и приемлемыми ценами, льготами по оплате и т. д. Тем же, кто собирается активизировать присутствие на нашем рынке, придется серьезно повысить свою конкурентоспособность и перестать отдавать предпочтение своим колониям.

По завершении конференции Франция и Англия в течение месяца ожидали подписания итоговой резолюции, но российское правительство не спешило ее одобрять.

Параллельно союзники рассчитывали со стороны России и на серьезные внешнеполитические уступки. Подогревая надежду наших провластных и оппозиционных деятелей на переход турецких проливов под юрисдикцию России после общей победы, союзники в то же время требовали от Петрограда уступок в Европе, так родился проект об автономии Польши. Предполагалось, что наш император провозгласит ее в специальном манифесте и это заставит польские части, сражавшиеся на стороне Германии и Австро-Венгрии, повернуть оружие против центральных держав. Проводником этой идеи в российских верхах был по традиции избран министр иностранных дел С. Д. Сазонов, который представил проект императору. Император, что называется «с колес», проект, в принципе, одобрил, однако его практическая реализация была отложена из-за болезни Сазонова. Вынужденная неактивность министра поставила крест и на проекте, и на его карьере. 7 июля 1916 года произошла знаковая отставка министра. Вместе с ним ушел и оригинальный формат внешнеполитического взаимодействия российского МИДа с союзниками. Еженедельно министр Сазонов встречался с послами Великобритании, Франции и Италии для обсуждения текущих дел. Российский МИД был абсолютно прозрачен для союзников, которые в своих столицах подобной взаимностью не отвечали. Удаление Сазонова произвело на них настолько тягостное впечатление, что сэр Дж. Бьюкенен даже разразился телеграммой Николаю II с требованием вернуть любимца западных демократий. После того как выяснилось, что преемник Сазонова, православный немец Борис Штюрмер не склонен к «интимности» с иноземцами, в дипломатической переписке послов с Парижем, Лондоном и Римом появились тревожные нотки «а не собирается ли Россия заключить сепаратный мир с Германией», причем не по военно-стратегическим, а по финансово-экономическим соображениям? Тем более что Штюрмер принадлежал к числу тех, кто не считал возможным подписывать резолюцию Парижской экономической конференции. В конце концов, российское правительство предложило сопроводить ее ратификацию особой оговоркой, дающей право отступать от тех пунктов, которые противоречат интересам страны. Иными словами, Россия давала ясно понять, что прежде всего и больше всего будет заботиться о достижении своих целей, а значит, немца, если его нужно заменить, заменят не англичанин и француз, а мы сами.

А вот для этого имелись хорошие перспективы, основанные на разработанном новом плане индустриализации (осуществленном затем в СССР) и расширении экспорта продукции с добавленной стоимостью. Трудовые резервы страны были огромны. Прогнозировалось, что в ближайшие три десятилетия Россия по численности населения обгонит всю Европу — 344 против 336 млн человек. К этому нужно добавить и дешевизну рабочей силы: средняя зарплата промышленного рабочего в Англии составляла около 550 рублей в год, во Франции — 540, в Германии — 450, а у нас — 250 рублей. Эти преимущества могли стать мощным фактором индустриального роста.

Нежелание России идти на условия союзников по Антанте сразу сказалось на текущих делах. Французы выделение финансирования для России поставили в прямую зависимость от обязательства по окончании войны выплачивать половину долга не обесценившимися деньгами, а зерном, лесом, углем, нефтью и т. д. На этой почве вспыхнуло немало недоразумений и стычек. Не лучше повели себя и англичане: за кредиты они стали требовать отправки золота в удвоенном размере. Возможно, первым признаком того, что николаевский режим был союзниками приговорен, стал исход дела «Товарищества братьев Нобель» в июле 1916 года. Эта крупнейшая компания России, олицетворявшая олигархическую вольницу, превратилась в знамя антиправительственных сил как внутри страны, так и за границей. Общими стараниями союзные дипломаты не позволили петербургским банкам — экономическим агентам властей — переформатировать эту нефтяную корпорацию и умерить ее финансовые аппетиты. Триумф Нобелей в июле 1916 года окрылил антигосударственные элементы всех мастей.

На таком непростом фоне резко активизируется либеральная оппозиция, прочно освоившаяся в европейских миссиях Петербурга, заменив там отставленного министра С. Д. Сазонова. Посольство Великобритании даже получило репутацию неформального штаба оппозиции. Тезисы для консолидации либеральных сил были просты: Распутин, царица, Штюрмер «охмурили» царя и вот-вот устроят мир с Германией, после чего обрушатся на либеральную оппозицию.

Примечательно, что в лондонских кинематографах уже с конца лета 1916 года перестали демонстрировать портреты Николая II, а среди знамен союзных держав уже не фигурировал российский триколор.

В действительности подозревать Николая в измене союзническому долгу не было никаких оснований. Да, втянулся в мировую войну вопреки интересам России и собственным убеждениям. Все время сомневался в правильности своего решения, пытался по ходу дела откорректировать его, чтобы облегчить бремя, легшее на страну. Наверное, самым ярким жестом в этом направлении была отставка великого князя Николая Николаевича с поста Главнокомандующего, тот слишком ревностно следовал указаниям французского Генштаба, за что впоследствии был 3-й Республикой облагодетельствован. Великий князь не жалел русской крови ради спасения союзных армий от поражения, приказывал наступать, невзирая на то, во сколько жертв обходятся слабо подготовленные операции. Но сделать совсем уж смелый шаг для спасения державы — обнять кузена Вилли, императору не позволяли чувство долга и обязанность выполнить взятые на себя обязательства. Например, великий князь Кирилл Владимирович, имевший все основания недолюбливать императорскую чету, в своих мемуарах упоминает о попытках немцев добиться мира и о резко негативной реакции на это Николая II: в ответ он неизменно подтверждал верность союзническому долгу.

В действительности же пути для сепаратного мира с Россией искали сами немцы. После войны начальник Генерального штаба германской армии Э. Людендорф объяснял: «Германия желала мира, только мира, того мира, который Россия не хотела давать, считая себя связанной обязательствами с союзниками. Германия была на грани катастрофы и не могла продолжать войну. Мы три раза обращались к вашему царю с мирными предложениями, мы соглашались на самые тяжелые условия… но ваш царь и слышать не хотел о мире…» Немецкие деловые круги, осознавая трагичность положения, со своей стороны тоже стремились убедить высшее военное руководство в необходимости идти с русскими на мировую. Интересный факт: именно они осенью 1916 года организовали нелегальную поездку в Германию Л. Б. Красина. Этот деятель, тесно связанный ранее с РСДРП(б), уже до Первой мировой войны отошел от большевиков, окунувшись в бизнес. Ветеран российской социал-демократии Давид Шуб в своей книге о Ленине упоминает такой эпизод: остро нуждавшийся в деньгах Ильич прислал из Швейцарии эмиссара, чтобы Красин помог. В вестибюле петроградского ресторана «Медведь» в январе 1916 года Красин, на которого лакеи надевали шикарную шубу, в ответ на просьбу эмиссара вытащил из бокового кармана несколько империалов и сказал, что в Ленина больше не верит, а деньги дает просто так, из уважения к старому товарищу. К этому времени Леонид Борисович стал топ-менеджером компании «Сименс — Шуккерт» в России. Красин располагал серьезными связями в немецкой промышленной среде, именно ему было предложено через Швецию прибыть на встречу к генералу Людендорфу. Во время аудиенции, которая длилась около полутора часов, Красин убеждал начальника германского штаба в необходимости мира с Россией, дабы уйти от поражения.

Блистательная британская разведка, конечно, не могла знать о том, что Николай II никогда не пойдет на сепаратный мир. Политических лидеров Антанты тревожило другое: руководство России, которую они уже числили вассалом, вдруг стало заявлять о необходимости соблюдать ее национальные интересы. Такое руководство союзников не устраивало, и они сделали все, чтобы его устранить. Правда, как это не раз бывало в прошлом и случалось в будущем, не просчитали всех последствий.

• kommersant.ru // журнал «Огонёк» № 29. 25 июля 2016, стр. 16