Текст:Дмитрий Быков:Книга не главная, а знаковая
Книга не главная, а знаковая
- Автор:
- Дмитрий Быков
- Предмет:
- Нет времени
Ссылки на статью в «Традиции»:
О тексте:
Определить главную книгу года — не в силах человеческих, тут надо провидеть будущее. Книга Константина Крылова «Нет времени» (СПб, «Владимир Даль», 2006) — не главная, а знаковая. Знаковость не зависит ни от количества гипотетических читателей (которое в случае Крылова не особенно велико — двухтысячный тираж, полное отсутствие рекламы), ни от жанра. Хотя с жанром все как будто нормально: время фэнтези закончилось или заканчивается, упоминать о женском детективе вообще стыдно, приметами времени становятся антиутопия и трактат. Нечто подобное мы переживаем на любых исторических переломах, будь то революция («Мы»), коллективизация («Котлован»), террор («Роза мира»), оттепель (ранние Стругацкие) или перестройка (поздняя Петрушевская). Сборник статей и эссе Константина Крылова, известного также под псевдонимом Михаил Харитонов и опубликовавшего два фантастических сборника, — как раз и есть синтез антиутопии и трактата: не то чтобы Крылов много фантазировал в этой книге, занимается он главным образом разборами чужих полетов, — но сам образ мира, который ему рисуется, вполне антиутопичен. Реальность, воображаемая и описываемая Крыловым, есть уже плод ее фантастического, где-то даже фэнтезийного преображения. Как все начитанные дети, — а истинный сочинитель, слава Богу, не взрослеет никогда, ибо взрослостью мы обычно называем утрату способности к фантазированию, — Крылов выстраивает для себя мир, в котором ему удобно. До контакта с реальностью он не снисходит. Поскольку по темпераменту он боец, традиционалист, апологет прошлого, относящийся к будущему с подозрением, а к настоящему с презрением, — его мир темен, тревожен, полон врагов, но при этом небезнадежен. Нет в нем тоскливой обреченности, которая так и скалится из самых оптимистических текстов, размещаемых в журнале «Космополитен».
Ярлык фашиста, который на Крылова навешивают то тут, то там, — конечно, вполне обессмыслился. Это даже и грустно, потому что настоящих фашистов полно, но клеймить их этим клеймом уже неинтересно. Мертвому припарка. В случае Крылова говорить о фашизме глупо еще и потому, что для фашизма характерен интерес к черной магии, обряду, ритуалу, язычеству, примитивному и сладострастному, — а божества, интересующие Крылова, далеко не столь моветонны и гораздо более стары. Крыловское зороастрийство никогда не было данью экзотике — это осознанный выбор много читавшего и много думавшего человека. Мне, положим, не особенно приятны антихристианские выпады автора — но, как сказано в одном из моих любимых апокрифов, «горе тебе, если нарушаешь по незнанию, но благо, если ведаешь, что творишь». Крылов — ведает. Наиболее внятная и откровенная картина собственного мира обрисована им в эссе «Рассуждение о русской фэнтези»: «В конце концов, Запад — это, в общем-то, совокупность народов и культур, которые поклоняются существу, именуемому «Deus». Принятие христианства в этом отношении ничего не изменило: и Zeus, и Jesus равно именуются именно так. Deus — это бог группы deva, богов дневного света, ясности, рационального знания. Deus дал Западу ту силу, при помощи которой он покорил другие народы и культуры. Но мы-то ему ничем не обязаны. Даже наоборот: сказать по чести, нам есть за что его ненавидеть».
Это, заметим сразу, не пропаганда, не руководство к действию и не разжигание религиозной розни. Это исходная посылка к строительству некоей Вселенной, оптимальной для автора: нравится ему жить на темной стороне — и ради Бога, он никого с собой не тащит. Можно спорить о том, что христианство воплощает собою рационализм, — мне-то представляется, что его свет далеко не сводится к ясности; но здесь по крайней мере есть пространство для спора. Больше того: претензии, предъявляемые Крыловым к сегодняшней измельчавшей культуре, к месседжам и медиа — чрезвычайно убедительны; в большинстве своих констатаций он точен, как истинный выпускник МИФИ (получивший вдобавок второе, философское образование и наделенный врожденным чувством стиля).
Крылов — мыслитель, с этим не поспоришь (а настоящий мыслитель так же редко бывает либералом, как и художник). Допущения, которые он сплошь и рядом делает, — в частности, о том, что русские ничем не обязаны Европе, что они повсеместно унижены, что их нарочно научили над собой смеяться и себя позорить, — заурядны и продиктованы все теми же особенностями авторской личности: автору нравится сознавать себя единственным защитником униженных и оскорбленных, он принципиально не желает воевать на победившей стороне, мечтает вернуть своему народу величие и находит упоение в бою. Когда конструирование собственной Вселенной оборачивается резней или геноцидом, оно омерзительно; когда его результатом становится появление книг вроде крыловских или харитоновских — оно вполне допустимо и даже прекрасно. В конце концов, в истории мировой литературы было полно мастеров, чье мировоззрение отличалось патологической мрачностью — но было главным условием создания превосходных текстов; вселенная Маяковского, Стриндберга, Селина, да и Кьеркегора, да и Эдгара По, — была не самым уютным местом. В ней действовали не только те силы, которые обозначены у Пелевина двустишием «Сила ночи, сила дня — одинакова х…ня». Позиции, на которых стоит Крылов, не делают его собственное существование особенно радостным и уютным (он к этому и не стремится — времени нет, уюта нет, покоя нет), но приводят к сокрушительной и убедительной критике современного мира. Замечания Крылова о блатной природе интеллигентского и либерального сознания, о сходстве композиции «Дозоров» с движением йо-йо, о футуристических мотивах и приемах в шварцевском «Драконе» абсолютно точны — разумеется, политкорректность никогда не позволила бы рядовому современному критику высказать вслух эти и десятки других точных мыслей, даже если бы они пришли в его стерилизованную голову. Коротко говоря, читателю нет никакого дела до того, человечны или бесчеловечны воззрения Крылова: выводы его точны, а с мироощущением мы и сами разберемся. Будь ты националист, зороастриец, вегетарианец — довольно того, что сборник «Нет времени» промывает нам глаза и заставляет воочию увидеть ничтожество того, что мы делаем, и лживость того, что говорим.
Борхесу принадлежит спекулятивное (продиктованное, думается, глубокой личной неприязнью) замечание о том, что Честертон на самом деле не весел и не прост: весельем и простотой (всегда экзальтированными, чрезмерными) он маскирует собственный внутренний хаос. В биографии и писаниях Честертона, думается, на такую мысль ничто не наводит, — но связь между фундаментализмом и неуравновешенностью, даже и на грани истерики, заслуживает рассмотрения. В самом деле, люди трезвых, ясных, твердых взглядов редко бывают оптимистами — их слишком многое нервирует в окружающей реальности, потому что им есть чем эту реальность поверять. Никакая нравственная твердость и глубокая вера не спасают от нервозности: ясностью ума и хорошим аппетитом отличаются как раз люди, которые ни во что не верят и потому никаким идеалом не вдохновляются. Возьмите любого офисного человечка и спросите об источниках его оптимизма: в первой же беседе обнаружится, что ему попросту не с чем сравнивать. Крылов — человек традиции, и странно требовать от него спокойствия при виде современности. Архаика для него — синоним серьезности, он серьезен даже в шутках и пародиях, и мир его управляется не разумом и не прагматизмом, а куда более серьезными силами, с которыми не договоришься. Не зря в разборе переписки Хайдеггера и Ясперса он подчеркивает: «Хайдеггер называл инстанцию, именем которой он подписывал свои документы, «Бытием», а Ясперс — «Разумом» и «Ответственностью». Само собой, наш автор на стороне Хайдеггера, ибо, как ему представляется, «Разум и ответственность — это то самое, что привело в Германию войска союзников». Вывод спорный: войска союзников в Германию привел Гитлер, и только он. Впрочем, «ответственность», «коммуникативность» и другие пароли западной философии не становятся от этого более привлекательными. Так или иначе, разум и ответственность — в трактовке Ясперса — Крылова не интересуют. Его интересует «древний шум бытия». Позиция вполне плодотворная, хотя и чреватая трагедиями. Крылов от этих трагедий не бежит: его мировоззрение сулит художественные открытия, но не предполагает ни покоя, ни радости.
Почему эта книга важна и должна быть прочитана как можно большим количеством читателей? Нужнее всего она либералам, западникам, наследникам Просвещения: они слишком привыкли, что им противостоят идиоты, зацикленные на всяких имманентностях вроде крови и почвы. Есть, однако, и более серьезные полемисты: Крылов очень умен, чрезвычайно начитан и ненавидит философию прагматизма потому, что она приводит к измельчанию духа и отрицанию иерархий, а не потому, что его личный доход пока не достигает чубайсовского. Как писала в свое время Роднянская об Иваницкой — «в ее атеизме есть прямо что-то христианское»; во всяком случае христианским публицистам будет небесполезно проверить свои полемические приемы на оселке крыловской эссеистики. Такой враг стоит дороже иных друзей, и за одно это его стоило бы возлюбить. Тем же, кто просто любит хорошо написанные литературно-критические статьи, глубокие, смешные, ни на секунду не скучные, — сборник Крылова вообще будет лучшим подарком: современная русская критика либо по-немзеровски предсказуема, либо по-топоровски хамовита, либо по-гламурному безграмотна. «Нет времени» — увлекательное чтение, дарящее читателя полузабытым наслаждением от внятного, мускулистого, ясного стиля, от розановского подмигивания своим (то есть читавшим то же и столько же — никакой другой клановости для Крылова нет, и это его существенное достоинство). Соглашаться и спорить с таким собеседником одинаково приятно. Сам факт выхода Крылова из сетевого пространства в бумажное не прибавит ему читателей (его живой журнал и так читают десятки тысяч человек), но легитимизирует в качестве литератора: у нас до сих пор чтут книгу, она служит своего рода пропуском в профессиональное сообщество. Думаю, это благотворно и для автора, и для литературы.
Наконец, важным достоинством этой книги является ее название. Дело не только в том, что на приведение души в порядок нам, может быть, осталось не очень много времени — потому что человечество явно забыло о нескольких простых истинах и напрашивается на жесткое напоминание. Дело в том, что время иллюзорно: архаика живее всех живых, и пора серьезных схваток и настоящей ответственности за слово отнюдь не миновала. Для Крылова эта пора — самая живая современность. Так жить можно.