Текст:Константин Крылов:Завтра. Когда же придёт настоящий день?
Завтра. Когда же придёт настоящий день?
- Автор:
- Константин Крылов
…Нужно терпеливо выращивать средний класс. Должно смениться несколько поколений - исполненных достоинства, трудолюбивых и богобоязненных, укорененных в семейной
и национальной традиции…
Разговоры о «светлом будущем наших детей», скажем так, очень уж несвежие. «Наши дети будут жить счастливей нас…» — старая, старая песня «о главном». Еще светлой памяти Николай Гаврилович Чернышевский довел эту идейку до такого уровня ясности и логичности, что на долю остальных пришлось только одно: менять декорации.
Сама идея достаточно проста.
Пункт первый. Жить в России плохо (из-за проклятого крепостничества, проклятого царизма, проклятого коммунизма, проклятого бандитского беспредела et cetera.
Пункт второй. Это потому, что плохи русские люди (ленивы, нелюбопытны, враждебны прогрессу, исполнены холопского духа, великорусского шовинизма или еще какой-нибудь гадости).
Пункт третий. Нужны другие люди («новые люди» по Чернышевскому, «люди коммунистического завтра» по Ленину-Сталину, «честные люди» по-диссидентски, «средний класс» по-нынешнему), способные жить счастливо. Тут остановимся и подчеркнем: главное свойство «новых людей» — это способность к счастью, способность радоваться жизни и быть веселыми. Эта способность кажется столь волшебной, что обладание ею одной разом отменяет всю мерзость, что в русских накопилась.
Пункт четвертый. Новых людей надо вырастить, создав в России (на время) искусственную среду для их появления (республика Пестеля, рахметовщина-нечаевщина шестидесятников, социализм как школа коммунизма, и, наконец, «дикий капитализм» как предтеча «цивилизованного рынка»).
Этими четырьмя «благородными истинами» все и исчерпывается. Дальше начинаются споры о том, какими должны быть новые люди — и как, соответственно, обустроить для них питомник.
При таком единстве исходной модели некоторые ее родимые черточки вообще не меняются. Так, например, неизменной остается та мысль, что все «старое поколение» (жившее при крепостничестве, царизме, социализме) должно полностью вымереть, прежде чем их счастливые потомки войдут в «землю обетованную». Неизменным остается и то, что организуемый революционерами общественный строй, строго говоря, не предназначен для хорошей жизни «старших», да и для жизни вообще. Он имеет чисто воспитательное значение (как политические проекты народников, «социализм как предварительная стадия коммунизма», «дикий рынок» как «школа цивилизации»). Это чистилище на пути из ада в рай. Разумеется, в чистилище есть страдания — может быть, их даже больше, чем в самом аду. Но ад безысходен, а страдания чистилища приближают нас к моменту искупления и ко вратам небесным. Поэтому чем больше этих страданий, тем, в общем-то, лучше, ибо «так скорее выйдем отсюда». Разумеется, мучения живущих сейчас не списываются со счета: напротив, они подчеркиваются и даже поэтизируются. «Будущее создается тобой, но не для тебя» (Стругацкие) — квинтэссенция этой поэзии, но начало ей положили светлые образы чахоточных революционеров, кладущих животишко за счастье народа. Интересно, кстати, и то, что сами хозяева чистилища (попросту говоря, бесы) выглядят крайне несимпатично. Начиная с некрасовских революционеров-чахоточников и вплоть до «мокрецов» Стругацких в отечественной литературе, и кончая вполне реальными бомбистами-террористами, продотрядовцами, чекистами, а также нынешней «братвой», — все они на взгляд непросвещенного обывателя мерзки и отвратны. Но, с точки зрения воспитательной, они нужны и полезны, ибо, терзая этих самых обывателей и друг друга (бомбой в толпу, пулей в затылок, утюгом по животу), они тем самым приближают светлое завтра (где их, разумеется, не будет). Там выживших и прошедших через «всё» встретят ангельские чины (честные чиновники, настоящие коммунисты, национальный капитал).
Разумеется, эта теория имеет очень почтенные исторические корни. Кажется, все или почти все ее сторонники ссылались на Моисея, водившего свой народ по пустыне, «доколе не умерли все, рожденные в рабстве», то есть неспособные к «жизни новой». Среди либеральных поклонников этой программы действий очень популярны взгляды Макса Вебера на протестантскую этику как основу «духа капитализма». Совершенно некритическое (чтобы не сказать идиотское) отношение к воззрениям Вебера (как к самоочевидной истине), думаю, связано все с тем же набором образов: суровые протестанты, копящие богатства ради своих легкомысленных потомков, живущих в райском «обществе потребления», очень хорошо вписываются в образ. Тем же самым объясняется и дикая популярность марксистской теории «эпохи первоначального накопления», «грязного времени», якобы перерастающего в «чистое».
В настоящий момент мы, увы, снова склоняемся к той же самой программе действий. Нас учат, что в России все обязательно будет плохо, «егда не перемрут рожденные в Совке» и не народится «средний класс» (о котором известно только то, что его сейчас нет, и что от его имени говорят наши властители дум, в основном, разумеется, журналисты, да еще откуда-то взявшиеся отечественные «социологи» — которые, впрочем, ничем не отличаются от журналистов). Опять нужно «терпеливо выращивать» очередных «новых людей», и, разумеется, должно «смениться несколько поколений».
А теперь позволю себе сказать, что я сам обо всем этом думаю.
Первое. Я не думаю, что кто-то из нас имеет право что-либо говорить от имени будущего, и вообще от имени того, чего (сейчас и здесь) нет. Точно так же, мы не имеем никаких оснований (да и возможности) вступать в какие-то отношений с будущим, и тем более — что-то для него делать. Сама идея «делать что-то для будущего» равносильна идеи «делать что-то в будущем», то есть в том, чего еще нет. В частности, мы не можем ничего сделать для наших потомков — хотя бы потому, что не знаем, какими они будут и что им будет нужно. Мы не можем вырастить их такими, какими хотелось бы нам. Будущее создается не нами. Разумеется, мы на него влияем, но (к сожалению) не знаем как. Строить планы, рассчитанные на будущие поколения — дурь.
Второе. Идея «педагогического общества», созданного затем, чтобы воспитывать его членов, не просто нереальна, но еще и морально неприемлема, поскольку приучает думать, что нынешнее поколение живет «понарошку», — а потому все, что сейчас ни делают люди, не имеет особенного значения, кроме демонстрации «хороших примеров» подрастающему поколению. Но поскольку все это опять-таки «понарошку», делать что-то хорошее «на самом деле» не хочется, да и незачем: куда легче (и как-то даже достойнее) его имитировать. Не надо даже работать (все равно весь труд «рожденных в рабстве» пойдет прахом) — достаточно изображать героические трудовые подвиги. Другое дело, что это не может привести ни к чему, кроме всеобщего дуракаваляния.
Третье. Идея «очищения страданием», может быть, не совсем неправильна, но в данной интерпретации она безусловно ложна. Избавиться от социальных неурядиц путем их увеличения — нелепость (хотя кто-то может назвать это «диалектикой»). Нельзя избавиться от бедности, преступности, несправедливости и произвола путем поощрения бедности, преступности, несправедливости и произвола, пусть даже с «педагогическими» целями.
Четвертое. Увлечение будущим в ущерб настоящему — дело вполне нормальное. Молодой человек, откладывающий центы на учебу («зато потом стану большим боссом»), куда привлекательнее его сверстника, прозюзюкавшего все, что в лапку положили. Жить для будущего можно и нужно. Но это должно быть свое будущее. Свое, а не чужое. Пытаясь обустроить «потомков», мы все время забываем о вполне реальном собственном будущем — более того, совершенно о нем не думаем. И это вполне логично. Если мы живем понарошку, ради назидания и принятия на себя всяческих мук, зачем дома-то чинить, или там дороги класть? Хорошо все равно не сделаем (потому что сами плохи), а плохо делать не хочется. Поэтому все делается очень плохо, и немудрено: всякая работа при таком подходе кажется бессмысленной, ибо надрываться ради «понарошку» и впрямь бессмысленно. Знаменитый тезис о будущем, создаваемом тобой, но не для тебя, даже не жесток, а просто лжив. Как нет никакого единого прошлого (наше прошлое отличается от чужого, и как еще!), так нет никакого будущего, общего для всех. Наше будущее — это часть нашей жизни. И всё. «Пока мы были молодыми», у нас будущего было много. Когда мы жизнь проживем, оно кончится. У других людей будет другое будущее, не наше. Нам оно недоступно. Мы можем (и до какой-то степени обязаны) «создавать» будущее, но только свое. И то — если Бог даст…
В наше время мы опять подошли к тому же злополучному кругу идей. Россия сможет жить как нормальная страна только через сто лет. Надо по капле выдавливать из себя раба. Надо выращивать средний класс. Надо покаяться и надеяться. Так вот, все это ерунда. Если мы — в очередной раз — попробуем пойти этим торным путем, это кончится «как всегда».
Нужно относиться к себе и своим проблемам нормально. Не хочу сказать «нужно научиться относиться…» (это была бы все та же старая песня). Есть вещи, которые надо сперва делать, а уже потом можно учиться делать хорошо.
Нормальное отношение к себе — это прежде всего полный и абсолютный отказ на словах и на деле от тезиса: мы несчастны, потому что мы плохи (глупы, ленивы, преисполнены шовинизма и все такое). Мы — такие, какие есть, и другими не станем. Что до наших детей, то мы не знаем и не можем знать, какими будут они, когда вырастут. Это их дело. Они будут жить так, как им будет удобно. Нам нужно устроиться так, как нам удобно, и по возможности сейчас. Из этого не следует, что «после нас хоть потоп». Из этого следует, что ничего ни перед кем не надо изображать. Ни перед потомками, ни перед «цивилизованным Западом», ни перед Господом Богом.
И уж тем более — перед собственными фантазиями на тему мнений о нас «цивилизованного мира», наших потомков и Господа Бога. Надо запомнить раз и навсегда: никто о нас не думает. Мы им всем, по большому счету, неинтересны. А даже если и думают, то, скорее всего, не очень лестно.
Два слова о презрении посторонних людей, к коему мы так чувствительны. Как это ни гадко, но все презирают всех, и по очень веским причинам. Вообще говоря, потомкам свойственно презирать предков хотя бы за то, что они перемерли, не дожив до паровоза, телевизора и роликовых коньков. А предки, пока живы, презирают потомков за дурь и падение нравов. Цивилизованные нации вообще привыкли презирать всех вокруг, ибо считают это полезным для собственного душевного равновесия. Нецивилизованные нации обычно делают то же самое для сохранения остатков чувства собственного достоинства. Так какого, черт возьми, уважения мы всё ждем, и от кого?
Но даже если бы весь мир и наши дети впридачу с восторгом и обожанием смотрели бы на нас, затаив дыхание — нам-то что с этого? Даже если нести тяжелую ношу под всеобщие аплодисменты, переходящие в овацию, она от этого не становится легче. Скорее наоборот. Нет, вы представьте себе, как вы тащите на горбу неподъемную тяжесть, острые углы впиваются в поясницу, пот заливает глаза, а какие-нибудь амбалы стоят у пивного ларька, курят и восхищаются: «Во, здоров мужик! Сам мелкий, а какую хреновину прет! Не, я так бы не смог.» Что, приятно? Вдвое тошно станет. А ведь «одобрение мировой общественности» и «слава в потомстве» — это то же самое, никакой разницы.
Всякое «восхищение» других людей — это всего-навсего плохо скрытое облегчение, что неприятную работу пришлось делать не им, а тебе. Русскими восхищались достаточно часто и даже вполне искренне, но — не без тайного самодовольства. Пусть эти бравые ребята рвут пупы, коль они у них такие железные, пусть из них делают гвозди, пусть они берут Берлин и засыпают своими трупами Курильскую гряду. Пусть они это сделают за нас. Пусть они делают нашу работу, если они согласны брать плату аплодисментами.
Пусть нами никто никогда не будет восторгаться. Зато, может быть, нас будут уважать — ибо уважают только тех, кто хорошо делает свое дело, а работая за спасибо на всех кому ни лень, своего дела не сделаешь.
Мы такие, какие есть. Если мы тут любим пить водку, нужно думать о том, как делать или где покупать хорошую водку, а не устраивать себе показательный сухой закон, и тайком захлебываться гнусным самогоном, в надежде, что наши дети перейдут на родниковую воду. Впрочем, если наши дети предпочтут водке какое-нибудь «Мартини», это их дело. Если мы так неравнодушны к «социальной справедливости», надо подумать, как заставить наших богатеньких Буратино вести себя поскромнее и не ездить на «Мерседесах» по нашим ногам, — а не пытаться к этому привыкнуть, поелику «французы ведь привыкли». И, ради Бога, не надо всего этого терпеть, рассчитывая, что потомки краснопиджачников «цивилизуются». Их надо принудить вести себя пристойно, даже если всей мировой общественности это не понравится. Впрочем, если нашим внукам вздумается устроить очередную социальную революцию, мы ничего поделать не сможем, и это надо понимать сейчас и заранее.
Светлого (или темного) будущего не бывает — бывает светлое или темное настоящее. Будущего еще нет. Оно не бывает, не может быть уже сейчас светлым или темным. Разумеется, в настоящем существует образ будущего — светлого или темного. (В этом смысле можно вполне серьезно говорить о том, когда и где «будущее» лучше и приятнее). Тем не менее не нужно воспринимать «завтра» «слишком всерьез».
Москва, 1996