Текст:Константин Крылов:Красотка Олбрайт и новая Россия

Красотка Олбрайт и новая Россия

Автор:: Константин Крылов

Крылов К.А. «Красотка Олбрайт и новая Россия» // Спецназ России. — февраль 2000. — № 2 (41).

Дата публикации:: февраль 2000

Предмет:: Международные отношения

Шаблон: п·о·и

Форма: о·с

Хорошее слово «независимость» с некоторых пор перестало восприниматься русскими людьми именно как хорошее. Это не очень заслуженно, но вполне закономерно, поскольку оно накрепко связалось с другими, уже не столь хорошими словами — «суверенитет», «национальное освобождение», «народный фронт», «антиколониальная борьба», «прогнившая империя», «распад СССР», «расчленение России», и так далее со всеми остановками, вплоть до конечной станции — «свободная Ичхерия, субъект Аллаха».

Началось всё, однако, именно со слова «независимость», которая понималась как «независимость от России». Так обозначалась цель стремлений разного рода наций, народов, народностей, и прочих групп населения СССР, вдруг как-то внезапно ощутивших себя «оккупированными» и «угнетаемыми», причём не кем-нибудь, а русскими, и непременно «Москвой» и «союзным центром». И требующих на этом основании от Москвы «убираться прочь» с «ихних древних земель» (разумеется, оставив на память об оккупации и угнетении всякие там заводы-газеты-пароходы). А от демократического Запада — материальной помощи и поддержки в деле становления «национальной государственности». Собственно говоря, само определение «нации» в то славное время звучало так: «нация» — это хорошо организованная группа лиц, пугающих Москву митингами протеста, а под шумок тянущих с америкосов зелёные бумажки.

Впрочем, и сама Россия (точнее, то, что от неё осталось после всех раздач суверенитетов) тоже получила «независимость». Любопытно, что «независимость» эта оказалась такого же свойства, как и у Литвы или Грузии, то есть в России установился такой же антирусский по сути своей режим, как и в провинциях, объявивших себя «независимыми государствами». Более того, модифицированная формула постсоветской демократии — власть над русскими, против русских и за счёт русских — была вполне применима к тому режиму, который сформировался в начале девяностых годов. Поскольку его идейной, моральной, да и материальной основой была именно независимость от России.

Мы часто полагаем «существующие порядки» порождением чьей-то личной злой воли — скажем, Ельцина, Чубайса какого-нибудь или (тьфу-тьфу, не к ночи будь помянут) Березовского. Вне всякого сомнения, это правда. Но зададимся вопросом: мог ли, скажем, тот же Ельцин «прозреть», покаяться в своих грехах и «перейти на сторону народа» — то есть прогнать Чубайса, поссориться с «другом Биллом» и так далее? Правильно, не мог бы, даже если бы хотел. А если бы и сам Чубайс прозрел — что тогда? Правильно, ничего не изменилось бы. И даже если бы весь наш политбомонд в одночасье превратился бы в ура-патриотов — он просто перестал бы быть бомондом, а власть быстренько перешла бы в руки молодцов похлеще Гайдара.

Милейший Михаил Сергеевич Горбачёв начал проводить в СССР радикальные реформы, направленные на что-нибудь новое хорошее (что именно, он и сам не знал, но лаврами великого реформатора уже успел безнадёжно прельститься). Предполагалось, например, что рабочий класс вместе с инженерно-техническими работниками, восприняв прогрессивные идеи «полного хозрасчёта и самофинансирования», возродят отечественную промышленность. Что интеллигенция перестанет ненавидеть советскую власть, а станет с ней сотрудничать на добровольных началах. Что местное начальство, освобождённое от мелочной опеки Центра, наведёт давно ставший притчей во языцех «порядок на местах». Что реформированные Вооружённые Силы снова станут Армией, а не скопищем понурых измождённых пареньков в ватниках и драных шинельках. В действительности, однако, получилось нечто иное. Светлые идеи «хозрасчёта» восприняли на «ура» вороватые «хозяйственники», давно уже алкавшие похозяйничать всласть. Прогрессивная интеллигенция увидела в «демократии» последний шанс эмигрировать из этой проклятой страны, и поставила во главу угла требование «открытия границ». Местное начальство решило, что Москва ослабла, и можно, наконец, развернуться, а в случае чего угрожать Кремлю «отделением и самоопределением». Армейские реформы живо заинтересовали тех, кто собирался откосить от службы: В общем, «прогрессивные преобразования» поддержали в основном воры, эмигранты, сепаратисты и дезертиры.

Обе русские революции были крайне радикальны. Новая власть опиралась на пустоту, потому что правила во имя и ради будущности той части общества, которая была крайне слаба, или даже просто отсутствовала как таковая. В первом случае (1917) речь шла о так называемом «пролетариате», о городских индустриальных рабочих, которых в России было очень немного. Поэтому «индустриализация» проводилась не для того, чтобы поднять экономику страны, а в качестве своего рода социальной технологии — то есть в целях «разведения в России рабочего класса».

По тем же причинам (нельзя висеть в пустоте) «революционная власть» вынуждена искать опору в других государствах, — и, как правило, среди врагов своей страны (точнее, врагов того режима, который был свергнут). Во-первых, часто революционеры приходят к власти благодаря поддержке извне (в крайнем случае и сами являясь иностранными агентами). Во-вторых, поддержки со стороны «внутренних врагов» бывает недостаточно, особенно если они не очень сильны. Короче говоря, перед новой властью стоит выбор: или опереться на всякий сброд, или призвать себе на помощь иностранные войска, клянча у некогда враждебной заграницы денежки на прожитьё.

В этом смысле разница между двумя русскими революциями (1917 и 1991) была та, что большевики не имели возможности позвать себе на помощь Цивилизованные державы. Хотя и такое намерение тоже имело место — по окончании Мировой Войны ожидалась Мировая Революция с приходом к власти в Германии и прочих европах местных большевиков, от которых ожидалась подмога. Однако, с мировым пожаром не получилось, а Цивилизованные Державы с Красной Россией поссорились. В результате пришлось опираться исключительно на собственные силы. В 1991 году всё было не так: «демократическая революция» пользовалась сильной поддержкой извне. Воры, эмигранты, сепаратисты, дезертиры, и прочая шелупонь, не смогла бы удержать на своих не столь уж могучих плечах ельцинский режим, если бы не крепкие руки «друга Билла», «друга Гельмута» и прочих друзей.

При этом образовалась своего рода «классовая смычка» между криминальной опорой режима и его же заокеанскими покровителями: первые разворовывали страну и переводили деньги на Запад, а тот гарантировал им возможность и дальше заниматься этим приятным занятием, а главное — давал понять, что «в случае чего» там примут к себе всех тех, кто так хорошо потрудился на американский интерес, и дадут возможность благополучно окончить свой век где-нибудь в Швейцарии или на Канарах, утопая в неге и роскоши.

Ельцин достаточно любил власть, чтобы ради президентского кресла пойти на развал СССР и на частичное расчленение России (а это именно так, и дело тут не только в Чечне: вот мирный Татарстан у нас, если кто не знал, не какой-нибудь там «регион», а «суверенное государство, субъект международного права», всего лишь «ассоциированный» с РФ). Но «царю Борису» очень не нравился тот факт, что ему приходится играть унизительную роль мелкого туземного царька. И когда вечно улыбающийся господин Козырев подписывал очередной кабальный договор с Западом, Борис Николаевич скрежетал зубами.

Обычное заблуждение всяких манипуляторов и кукловодов состоит в пренебрежительном отношении к реквизиту, то есть к самим марионеткам. Как бы жестко не контролировала «закулиса» свою очередную креатуру, как бы крепко не держали при этом её за разные места, на какие бы золотые цепи не сажали, но человечек, попавший в положение марионетки, всё-таки живой, и всегда будет ненавидеть тех, кто дёргает за ниточки. И при малейшей возможности постарается сквитаться. Или хотя бы напоследок вцепится зубами в хозяйскую руку. Кто помнит последнее выступление Бориса Ельцина на «представительном международном форуме» (собравшимся, в частности, заради того, чтобы напомнить русским об их месте под солнцем), и особенно его выражение лица, когда он орал на всех этих надутых западных индюков «Вы не имеете права!».., тот поймёт, до какой же степени он их всех ненавидел, и как мечтал о возможности отомстить.

Путинская Россия демонстрирует всем (и прежде всего себе) волю к независимости, а это сейчас главное.

Россия и раньше позволяла себе манкировать западными требованиями (по крайней мере, когда дело касалось событий на её территории). В конце концов, первую чеченскую войну мы вели тоже без благословения Мирового Сообщества, да и во всякие локальные конфликты приходилось вмешиваться неоднократно. Но до сих пор всё это делалось трусливо и исподтишка, с ощущением своей вины и надеждой на то, что нам «на сей раз сойдёт с рук». Что бы ни делало российское руководство, оно не чувствовало себя вправе это делать.

Характерной чертой подобного трусливого стиля «избегания конфронтации» был российский способ ведения переговоров. Ельцин всё норовил свести дело к междусобойчику, уладить всё тихо, мирком, ладком, заискивая и клянча «послабленьица». Как правило, Запад, натешившись, великодушно позволял нам «пожить ещё немножко», нарушить ещё один «макроэкономический параметр», и ещё полгода не выводить какую-нибудь дивизию из какого-нибудь эсэнгешного государства. Или даже немножко повоевать на Северном Кавказе, только ни в коем случае не побеждать. Мы привыкли. В этом смысле от козыревского «yes» в ответ на любые западные требования и до черномырдинского «Шамиль Басаев, я вас не слышу!…» расстояние очень небольшое.

Достаточно вспомнить апофеоз российской беспомощности — расширение НАТО на Восток. Тут уж Запад (и особенно наши бывшие союзнички, публично отдававшиеся дяде Сэму на красивых розовых простынях) постарались выжать из происходящего максимум удовольствия, растянув его елико возможно. Русское правительство, парламент, общественность долго гундели про «недружественные действия наших партнёров», долго распинались на тему того, что «мы этого не допустим», что происходящее «подорвёт доверие», «разрушит отношения» и т. д. и т. п. Наши враги слушали всё это с упоением. Ах-ах, не допустите. Конечно, не допустите. Сегодня примем Польшу с Чехией, а завтра — хе-хе — Эстонию! Слышите, русачки, Эстонию! А послезавтра — Украину. А послепослезавтра — Грузию. Что вы такое говорите? Грузия — не европейская страна? А для нас она европейская. Там живёт просвещённый народ. Хе-хе. Мы ж не формалисты какие.

То же самое можно сказать и по поводу событий в Югославии и роли в них России. Да, поворот самолёта над Атлантикой был воспринят русским обществом как сигнал к пробуждению национального самосознания. Но на Западе, увы, это было воспринято как очередная маленькая истерика. В серьёзности наших намерений их не убедил и приштинский десант. Всё это ещё не выходило за рамки обычной логики увёрток и истерик. Все понимали, что Россия пытается увернуться, и даже научилась делать это очень умело, — но достаточно прижать Кремль к стенке, чтобы добиться всего, чего надо.

Русский стиль ведения переговоров о Чечне радикально иной. Прежде всего, русские стали много говорить — и отнюдь не для того, чтобы замять разговор, отвертеться, оправдаться или выклянчить послабление. Теперь это слова независимых людей, готовых потратить сколько угодно сил и времени на разъяснение своих принципов, своих резонов и своей позиции, готовых выслушивать любые вопросы и возражения, готовых на них отвечать, спорить, искать новые аргументы, но при том не отступающих от этих принципов и резонов ни на йоту.

На Западе это поняли не сразу. Несколько раз к нам наезжали эмиссары, дабы поставить на место зарвавшуюся марионетку. Последний визит — им нас почтила пресловутая «красотка Олбрайт» — в этом смысле был особенно показателен.

Госпожа Олбрайт является для России фигурой в высшей степени символической: в некотором смысле она олицетворяет для нас западную политику — нечто среднее между карающей Немезидой и ожившей статуей Свободы, с чистыми стеклянными глазами, холодными руками, и пламенным мотором вместо сердца. Предыдущие правительства госпожу Олбрайт побаивались. Лесть и увёртки на неё не действовали. Русских она знала как облупленных, умела вовремя давить на все больные места, и делала это безо всяких колебаний, с неизменным удовольствием. И даже Ельцин (в силу понятных причин) не мог устроить ей свидание в сауне «без галстуков», чтобы хотя бы создать впечатление какой-то приватной договорённости.

Свидание госпожи Олбрайт с Путиным продолжалось в три раза дольше, чем предполагалось по протоколу, и на первый взгляд было довольно-таки безрезультатным: высокие договаривающиеся стороны остались при своих. Госпожа Олбрайт после беседы сделала специальное заявление, где ещё раз озвучила сверхжёсткую позицию Запада по чеченскому вопросу. Передняя сторона головы госпожи Олбрайт была украшена всё той же брюзгливой миной, голос был всё такой же противный, так что вроде бы ничего не изменилось. За исключением одного: всем было понятно, что на сей раз никаких полезных результатов в виде «тактической коррекции» русской политики не будет.

Выяснилось, что «путинский стиль» крайне неприятен для наших дорогих партнёров. Потому что Путин не заискивает, не юлит, но и не дерзит и не устраивает истерик, а спокойно и монотонно повторяет одно и то же: мы правы, мы готовы это доказать, мы готовы потратить сколько угодно времени на то, чтобы это доказать, и мы будем из раза в раз повторять одно и то же, а если нас не слушают — это не наша вина, а вина тех, кто не хочет нас услышать. И на прямое откровенное западное «ребята, нам же неинтересно, что вы там лопочете, сделайте так, как вам говорят, это решение Мирового Сообщества!» исполняющий обязанности Президента России в очередной раз повторяет (почти не скрывая усмешки) — «мы видим, что наши западные партнёры недостаточно информированы: они не вполне уяснили себе нашу точку зрения, и мы обязаны им разъяснить её ещё раз». Вот именно так — ещё раз. Слушайте, господа, слушайте. Вы можете нас перебивать, вы можете в сотый раз назвать нас варварами, убийцами, подонками, вы можете публично заниматься любовью с Басаевым, вы можете кричать, прыгать, топать ногами — но когда вы утомитесь и перестанете, вы снова услышите холодный монотонный голос, говорящий одно и то же, одно и то же, одно и то же: «антитеррористическая операция будет доведена до логического конца».

При этом не надо забывать, что наши дорогие партнёры уже давно и изо всех сил дёргают за все имеющиеся нитки. В частности, именно в такие сеансы лихорадочного теребления «нитей влияния» превратилось общение российских властей с так называемым «международным валютным фондом». Не комментируя особо ситуацию с пресловутыми займами, отметим только, что изначальной и единственной их целью было установление дополнительного контроля над кремлёвскими куклятами, а также над их возможными преемниками. Россия была обязана наделать как можно больше долгов, чтобы «в случае чего» ей было бы вовек не расплатиться по закладным — или уж пришлось бы платить натурой, то есть территорией, ресурсами, и всем прочим. Опыт с Аляской можно ведь и повторить, не так ли? Хе-хе.

Теперь об этом можно забыть. Западные кредиты, без которых, как нам казалось ещё год назад, жизнь в России вообще немыслима, вдруг стали таким же бумажным тигром, как и западное мнение: лучше, чтобы здесь было всё в порядке, но в крайнем случае проживём и так. Но, опять же, никто не собирается демонстративно ссориться с «валютным фондом». И не потому, что нам так уж необходимы эти деньги. Просто подобная сцена была бы признанием своей слабости и неправоты. Нет, мы будем доказывать с цифрами в руках, что условия Фонда выполнены, даже если чиновники Фонда будут изо всех сил орать: «ребята, при чём тут наши условия, дело в политике, просто уберитесь из Чечни и можете получить чек!». Мы этого не слышим, потому что мы не хотим этого слышать. «Наши дорогие партнёры из Международного Валютного Фонда недостаточно информированы, и мы разъясним им нашу позицию».

При этом речь идёт о честной политике. Одновременно с очередной миссией МВФ в Москве находился президент Всемирного Банка Джеймс Вулфенсон. Переговоры были очень тяжёлыми, но осмысленными и полезными. А в кулуарах Вулфенсон называл Путина «человеком, с которым можно иметь дело, уверенным в своей правоте». И это отнюдь не дежурная формула. Речь идёт о вполне деловой оценке независимости и дееспособности другой стороны.

Это только начало. Пока ещё рано говорить о том, что Россия обрела независимость от тех сил, которые являются её внешними и внутренними врагами. Пока ещё не сформировалась новая опора нового российского строя, более того — новая власть пока ещё не оттолкнула от себя старые опоры. Пока новая власть только становится на ноги — хотя первые шаги уже интересны и многообещающи, поскольку делаются они в правильном направлении. Новые люди во главе государства, кажется, понимают, что надо сначала стать независимыми, чтобы потом стать сильными, и никак не иначе. Это тяжёлый путь. Но всё-таки «независимость» — хорошее слово.