Текст:Константин Крылов:Право владеть
Во всякой живой твари, даже самой неприятной, есть что-то трогательное. Даже в чёрной душе злодея можно сыскать сколько-нибудь милого, задушевного, детского. Самой распространённой такой задушевной чертой, характерной именно что для злодеев, является наивность. Злодей очень часто не понимает, что сделать больно и плохо может не только он, но и другие — ему. Когда же это случается (например, в случае отправления правосудия), он, как правило, очень сильно обижается. В самом деле, что это такое: ну, грабил, ну, убивал каких-то там людишек… но ведь сейчас собираются убить его самого — живого, тёплого, настоящего, а это совсем другое дело. И когда мерзавца ведут на виселицу, он абсолютно искренне оглядывает толпу ничего не понимающими, полными слёз очами: люди, одумайтесь, что вы делаете, ведь это же я, меня же нельзя убивать, нельзя меня убивать… Иная бабёнка из толпы даже и всплакнёт по душегубу: «миленький такой, жалко его». И только кстати пришедшее на ум воспоминание об умученных «милёночком» детишках оборонит её от впадения в меланхолию.
Грехи наши тяжкиеПравить
Примерно такой уровень наивности демонстрируют наши так называемые «олигархи», когда их как-нибудь окорачивают. Привыкши жать, где не сеяли, они совершенно искренне не понимают смысла пословицы «что посеешь, то и пожнёшь». Например, попытки судить их дела согласно российским законам вызывает автоматическое поднятие бровей: какие такие законы-шмаконы, какая такая россия-шмоссия, неужто непонятно, что мы выше этих смешных глупостей?
При этом те же самые люди, когда надо, вспоминают о законности и правопорядке, и даже начинают им учить. Например, тому, что частная собственность священна и неприкосновенна, и неча тянуть к ней грязные лапы.
Среди смертных грехов, традиционно приписываемых русским людям, видное место занимает так называемое неуважение к собственности. Понималось (и понимается) это самое «неуважение» очень широко. В самом простом случае оно определяется через пресловутое «воруют». При этом, что любопытно, ни у кого не хватает наглости обвинить русских в бытовой вороватости — то есть в склонности увести при случае чужую корову, залезть в чужой карман, и т. д.. Что при царе, что без царя — кражу считали серьёзным преступлением. Что такое настоящая народная вороватость, любознательный русский путешественник узнавал обычно в Европе, в особенности «на югах» — о, сколько итальянских путевых дневников пестрит всяческими «каналья-проводник украл чемоданы и скрылся», «претерпели от разбойников, при полном попустительстве местных властей»… Так что пресловутое «воруют» относилось к иной сфере отношений. Как правило, под этим понималось лихоимство — то есть действия «государственных людей» и приравненных к ним лиц. А паршивое отношение либеральной публики к российскому государству делает соответствующие обвинения неискренними.
Но подобное лобовое понимание «неуважения к собственности» составляет лишь первый слой проблемы. За ним скрывается второй, с претензией на «историософию». А именно, русским людям приписывается некий роковой изъян в отношении к собственникам.
Имеется в виду, что русский равнодушно или враждебно относится к богатым людям, не ломает перед ними шапку с должной истовостью, пускал красного петуха в богатые дома, и в довершение ко всему однажды устроил социалистическую революцию. С другой стороны, тот же русский человек не способен быть собственником, то есть иметь и удерживать сколько-нибудь значительную собственность. Первое же обстоятельство всегда выводят из последнего: «неспособный иметь» отчаянно завидует тем счастливцам, которые не лишены цапучести и проходимности, скапливают в закрома и хорошо питаются. Но, вместо того, чтобы понять свою неспособность к богатству, свою бессильную зависть к удачливыми и приспособленным, русские имеют наглость думать, что большая часть собственности, находящейся в руках «сильненьких мира сего», попросту отнята у русских разными хитрыми (а чаще — совсем даже нехитрыми) способами. И что все ихние хоромы построены на русских костях.
Utendi et abutendiПравить
Европейским учениям на российской земле, как правило, не очень везёт — не столько потому, что дорогие россияне так уж неспособны к учению (выучили же они естественные науки в объёме, достаточном для запуска баллистических ракет), сколько потому, что перед усвоением они проходят своего рода цензуру нашего «образованного» класса, и усваиваются только из его рук. В частности, приписываемое «просвещённой Европе» мнение о том, что всякая частная собственность священна и неприкосновенна — так это порожняки. Всё сложнее и интереснее.
Для начала разберёмся с самим термином «священная». У нас это слово связывается с христианством. Однако, человек, знакомый с Евангелием, сразу скажет, что Иисус Христос скептически относился к частнособственническим институтам, хотя их и не отрицал. Что касается Святых Отцов, то они, опять же, были к ней терпимы (впрочем, и к рабству тоже), но ничего «священного» в обладании благами земными они не усматривали. Из христианства куда проще выводить «социализм», нежели апологию златого тельца.
Само выражение «священная собственность» имеет языческое происхождение. Заимствовано оно из римского права, и касается прежде всего земельной собственности: границы земельного участка считались священными, а их нарушение — святотатством. Такое же отношение распространялось и на всякий dominium («владение», «господство»), прежде всего на владение вещами: оно считалось вечным (ограничений по времени римское право не знало) и свободным от каких бы то ни было ограничений. Согласно чеканной формуле римских юристов, право собственности есть право utendi et abutendi — употребления и злоупотребления вещью. Впрочем, римляне же разработали и систему юридического оформления разного рода ограничений на владение, пользование и распоряжение собственностью. Прочие источники западного права ничего не добавили, а разве что разбавили замешанное римлянами учение: на «пожитки и животишки» то налагались разные ограничения, то снимались. Чехарда эта продолжается и до сего дня, юристам работы хватает.
Нас, однако, интересует другое. Каковы источники собственности? Что даёт человеку право сказать «это — моё», да так убедительно, что остальные с этим склонны согласиться?
Итак, что человек может по праву считать своим? Во-первых, наследственную собственность: то, что досталось от предков, люди считают святым и неприкосновенным. Сам же институт наследственной собственности основан на смутном (но до сих пор ещё живом) представлении о том, что настоящим собственником является не отдельный человек, а род, семья, familia — то есть нечто соразмерное по времени существованию тем вещам, которыми она владеет. В самом деле, во фразе «я владею этим замком» есть что-то несерьёзное: замок стоит века, а говорящий это ляжет в землю через несколько десятков лет. А вот в словах «мой род владеет этим замком уже триста лет» ничего легковесного нет: род может существовать долго… Поэтому наследование собственности просто-напросто ничего не меняет: собственник остаётся тот же самый — род.
Второй источник собственности — воля собственника, добровольно отказывающегося от своих прав в чью-то пользу (то есть дарящего, продающего, или завещающего собственность). В этом случае, однако, все права нового владельца основаны на правах владельца старого. Вор, стыривший кошелёк и презентовавший его содержимое своей марухе, не делает последнюю законной владелицей денег.
Третий источник собственности — труд. То, что человек сделал сам и по собственной воле — его по праву. Есть, конечно, проблемы с правами на материал, из которого делалась вещь — но, тем не менее, вложенный труд всегда признавался одним из источников права собственности.
Наконец, последний источник собственности — случай. Муха по полю пошла — муха денежку нашла. Найденное, обнаруженное, случайно оказавшееся ничейным находится в распоряжении того, кто первый это найдёт и скажет «моё».
Интересно, что и в этом случае речь идёт о воле. Античные авторы говорили прямо: о воле богов. Бог организует «счастливый случай», кидая под ноги счастливцу кошелёк с деньгами. Разумеется, бог этот вполне языческий. Тем не менее, воля его чтима.
При рассмотрении всех этих вариантов возникают промежуточные случаи. Они, в общем, описываются формулой «добровольно положиться на волю бога», отдать ему право решать, кто чем имеет право владеть. Если речь идёт о воле, явленной в труде, то мы говорим о риске. Человек, случайно нашедший кошелёк, ничем не рискует. Зато старатель, разыскивающий богатую золотоносную жилу, полагается не только на свой труд, но и на счастливый случай. Рискует наёмник, пошедший на войну ради денег; рискует бизнесмен, вкладывающийся в новое дело. И во всех случаях риск оказывается источником права владеть — если, конечно, он оправдывается.
Если же речь идёт о воле, проявляющейся в отказе от собственности, то мы можем говорить о таком феномене, как игра — разумеется, азартная. Два человека, бросающие кости, ставят свои деньги в зависимость от «слепого случая» (то есть всё той же «воли некоего бога»). Выигрыш создаёт право собственности. Но при одном непременном условии: игра должна быть честной.
Понятие «честной игры» — одно из самых малоисследованных. Нет даже точного определения. Есть более или менее расплывчатый набор представлений о том, что такое «играть честно». Например, в честной игре есть правила. Эти правила заранее известны всем участникам игры и понимаются одинаковым образом. Правила не дают решающего преимущества никому: нельзя выиграть за счёт того, что заранее занял выигрышную позицию. В честной игре участвуют добровольно, нельзя втягивать в игру посторонних людей силой или обманом. Мухлевать нельзя, за это бьют подсвечниками. И так далее.
Одной из игр, в которые играют люди, является так называемый «бизнес». То, что это именно азартная игра (или хотя бы в чём-то игра), понимают все. Бизнесмен (в отличие от патриархального торговца, точнее — продавца, всю жизнь отвешивающего рис и крупу до боли знакомым покупателям) живёт в обстановке риска и неопределённости. Он вкладывает деньги в то, что, по его мнению, будет пользоваться спросом, пытается рекламировать свой товар, завлечь покупателя новшествами, и так далее. Покупатель тоже играет в игру — он пытается купить подешевле… Если всё честно — права собственности создаются.
Теперь зададимся вопросом: каким образом возникли права собственности у наших приватизаторов, у всех этих владельцев заводов, газет, параходов?
Право владетьПравить
Идеологи приватизации обычно ссылаются на все четыре причины сразу, но как-то невнятно. Согласно одной из версий, олигархи «работали, крутились, вертелись, и вот наработали себе норникелей и нефтяных вышек». При этом постоянно подчёркивается, что то был крайне изнурительный труд («они там по пятнадцать часов в день в офисах сидели!»), а главное — чрезвычайно квалифицированный. Что это за волшебное умение, обычно не говорится — дабы создать впечатление, что речь идёт о высшей математике.
Эта романтическая версия, однако, не выдерживает столкновения с фактами. Которые таковы: наши собственники не создают собственности. Всё, чем они владеют, построено либо советской властью (как те же нефтяные вышки), либо (реже) возведено усилиями трудолюбивых иностранцев (как пивные заводики). Никакое «крученье-верченье» (кстати сказать, занятия явно бесовские — это только ведьмы и колдуны «крутятся и вертятся» в сатанинском раже) ничего ещё не создало.
Тут в дело вступает отмазка номер два: это-де унаследовано. Советская власть, умирая, решила раздать свои пожитки первым попавшимся дядькам, собрала их всех в одну комнату, и дала каждому по заводу и скважине. Ничего не поделаешь: волю покойника надо уважать… Проблема состоит в том, что легитимность нынешнего российского режима основана на отрицании всяких прав советской власти. По нынешней версии российской истории, в 1991 году состоялся антикоммунистический переворот, который полностью отменил всякую «советчину». Собственность раздавалась людьми, которые не выводили свою власть из советской. Это пришли какие-то совсем другие люди, и раздали некое имущество, чёрт знает почему и чёрт знает как им доставшееся.
Тут возникает отмазка номер три. Якобы после кончины СССР всё советское осталось бесхозным — бери не хочу. Олигархи — это просто умные ребята, которые подошли и взяли то, что валялось на земле, обобрали труп «совка». Конечно, это мародёрство, но «за это не судят».
Под эту версию событий уже написаны книги и даже сняты фильмы. Право олигарха как римское захватное право — увидел, нашёл, взял — сейчас является той версией, которая как бы не признаётся официальной, но которую пропагандируют больше всего. Пропагандируют с подмигиванием, с намёком: «эх, ребята, вот были времена: были б вы порасторопнее, и вам бы досталось: а теперь всё, тю-тю».
Однако, не надо забывать, что заводы на дороге не валяются. Право на владение ими тоже не возникало с пустого места. Собственность именно что раздавалась — целенаправленно и сознательно. Её раздавали люди, которые не имели на неё прав, и раздавали её другим людям, которые тоже не имели на неё прав. Зачем?
Причина проста. Речь идёт о перепрятывании краденого у народа (именно перепрятывании, даже не о скупке — приватизация приносила гроши). Некто тырил заводик или параходик, потом «оформлял документики» на другого проныру, рассчитывая как-нибудь поживиться от последнего. Ни на что другое он рассчитывать не мог, хотя бы потому, что никаких прав на стыренное он не имел. Зато сама процедура передачи собственности выглядела как бы легитимно, поскольку оформлялась как «юридически законная». Воры просто обменялись краденым — а то, что этот обмен был заверен нотариусом, создавало впечатление, что «всё вроде как бы законно».
Этот парадокс — что ворованное можно отмыть путём нескольких законных с виду сделок — известен очень давно. Чем длиннее цепочка обменов, тем солиднее выглядят права на собственность. Потому что с виду всё то же: солидные господа ставят подписи под солидными бумагами, расписываются золотыми перьями, декор налицо. И люди, ещё вчера понимавшие, что прыткий мужичонка, который появился неизвестно откуда, никаким собственником быть не может, ибо не с чего — как зачарованные, смотрят, как директор завода (тоже ни разу не владелец) «передаёт ему контрольный пакет акций», или делает ещё что-то непонятное, но, видимо, законное: То есть понятно, что это какая-то нагрёбка — но в чём и где именно нагребли, неясно. Остаётся хлопать глазами и тихо ненавидеть мошенников.
Вопреки распространённым мнениям, никакого крупного бизнеса в России не существует. Есть мелкий и средний бизнес — хиленький, малоприбыльный, кое-как выживающий. Всё, что называется «крупняком» — это не бизнес вообще. Там нет честной игры — в описанном выше смысле. Там есть всякие интересные занятия типа «распила бюджета», «захвата собственности», «силового решения проблем», и прочее верченье-крученье, не имеющее абсолютно ничего общего с бизнесом в традиционном смысле этого слова. Ни один отечественный «крупняк» не смог бы просуществовать в условиях настоящего бизнеса (например, западного) и года. Он вообще не понимает, что это такое. Не случайно всякие «гусинские-березовские», оказавшись там, на родине больших денег, тут же превращаются в рантье, прожирают награбленное (в лучшем случае изображая какую-то вялую «деловую активность»), вместо того, чтобы ковать железо, создавать промышленные и финансовые империи, и так далее. Как это ни смешно, но они просто не умеют «делать деньги» — они их могут только красть.
В этом смысле раскулачивание (а также ужучивание, окучивание и любое иное уестествление) «олигархов» — не то чтобы полезное занятие (полумеры никогда не полезны, а тут речь идёт даже не о «полу», а о сотых долях настоящих «мер»), но абсолютно законное. Что бы ни делали с Ходорковским и иже с ним, жаловаться не на что: они всё равно не имеют никаких прав на то, чем пользуются. Ни законных (даже по кривым российским законам), ни по «настоящей правде», как это мы только что показали.
Оправдать приватизацию невозможно. Её можно только утвердить силой (то есть передать ворам и разбойникам всю власть в стране, чтобы они могли оборонять свои пожитки штыками, возможно иностранными) — или отменить. Рано или поздно придётся сделать или то, или другое.