Текст:Константин Крылов:Проклятые духи
Проклятые духи
- Автор:
- Константин Крылов
- Дата публикации:
- 2001
- Предмет:
- Шамбала
Предисловие издателяПравить
Экспедиционные дневники Н. К. Рериха плохо сохранились, а сохранившееся опубликовано в очень незначительном объёме и с многочисленными купюрами. Последнее обстоятельство во многом связано с вовлечённостью Рерихов в политические реалии своей эпохи. Значимость этого фактора неуклонно снижается с течением времени, но первостепенную важность приобретают другие обстоятельства, до сих пор мало принимаемые во внимание, и прежде всего — внутренняя противоречивость религиозно-практической позиции Рерихов и их деятельности.
Особенно резко это проявляется, когда интерес исследователя касается центрального понятия-символа «учения Рерихов». Мы имеем в виду образ Шамбхалы, Священной Земли, являющейся, если следовать наиболее популярной версии «учения Агни-Йоги», точкой соприкосновения земной реальности с Космосом.
Для Рериха принципиально важным является утверждение о реальности Шамбхалы, располагающейся где-то в «сердце Азии». Это утверждение обосновывается ссылкой на личной опыт, то есть на фактически совершённое путешествие в Священную Землю. Об этом путешествии известно крайне мало: Н. К. всю жизнь уклонялся от каких-либо прямых утверждений на сей счёт, — ничего, впрочем, и не отрицая. Тем не менее существует ряд апокрифических текстов, восходящих, по мнению их читателей и владельцев, к так называемой «Чёрной тетради» Рериха, где было описано его путешествие в Шамбхалу и возвращение оттуда. Кроме того, имеются и ходят по рукам некие записи, сделанных якобы со слов Н. К. Рериха, и посвящённых той же тематике.
Содержание этих текстов может поставить в тупик как искреннего последователя Агни-Йоги, так и просто непредубеждённого исследователя, знакомого с «учением Рерихов» хотя бы в общих чертах. Шамбхала, какой она предстаёт в этих описаниях, совсем не напоминает «Державу Света» и заставляет вспомнить скорее тексты Рене Генона и других эзотериков-традиционалистов. Разумеется, никогда не следует сбрасывать со счетов возможность попыток сознательной дискредитации Рерихов. Для таких попыток у многих людей в своё время были очень серьёзные причины, и не только отвлечённо-идеологического плана. Есть, однако, и другая, более интересная возможность, а именно принципиальное недопонимание респондентов, ознакомившихся с текстами или словами Рериха. Это связано прежде всего с ролью странных и пугающих образов в тибетском буддизме, к которому в конечном счёте восходят воззрения Агни-Йоги. Символика сексуальности, смерти и разрушения богато представлена в обрядовой практике тибетских сект. Она никогда не понимается буквально — более того, этот пласт учения наиболее эзотеричен и семантически доступен только посвящённым. Жуткие и гротескные образы Шамбхалы могут иметь самое прямое отношение к этой крайне запутанной и сложной проблематике. В таком случае понятно и объяснимо молчание Рерихов: они слишком хорошо представляли себе, как будут восприняты их рассказы даже доброжелательно настроенной, но всё же европейской аудиторией. Впрочем, они сделали некоторые намёки. В частности, это касается неоднократных упоминаний о том, что путника, случайно или намеренно приблизившегося к рубежам Шамбхалы, встречают кошмарные видения, призванные напугать и смутить его дух. Как бы то ни было, проблема заслуживает дальнейшего тщательного изучения.
Разумеется, большинство проблем были бы разрешены после обнаружения «Чёрной тетради», или убедительного доказательства того, что такого документа не существует. К сожалению, надежда на любое из этих событий весьма мала. По существу, мы только приступаем к изучению наследия Рерихов. Некоторые препятствия на пути исследователя уже ликвидированы, но появились новые. Не говоря уже о сохранности и доступности корпуса документов — всякий, кто занимался какими-либо изысканиями в этой области, прекрасно знает, как с этим обстоят дела — сущесвует целый ряд дополнительных препятствий, стоящих на пути исследователя. Не в последнюю очередь надо упомянуть — увы, как один из негативных факторов — деятельность многочисленных обществ и организаций, так или иначе связывающих себя с именами Рерихов или их учениями. Нисколько не умаляя позитивные результаты их работы, следует всё же заметить, что насаждаемое некоторыми из них отношение к учениям Рерихов противоречит нормам интеллектуальной культуры, да и самому духу Агни-Йоги. Разумеется, сказанное выше в той же самой мере касается и идеологических оппонентов этих учений, позиция которых могла бы быть более корректной и свободной от дурного мифотворчества.
Публикуемый текст представляет собой отрывок из так называемого «Изложника». Это произведение, якобы являющееся пересказом текста «Чёрной тетради» одним из её случайных читателей, было довольно популярно в узком кругу петербургской <ленинградской> и рижской интеллегенции, увлекавшейся оккультизмом в его традиционалистской интерпретации и негативно относящейся к идейному наследию Рерихов. Критическое издание «Изложника» вместе с вариантами легенды — дело будущего, хочется верить — не столь уж далёкого. В любом случае — даже если речь идёт о сознательной фальсификации — данный текст уже стал частью «рериховской легенды» не в меньшей мере, чем, скажем, «Семь тайн Космоса», — текста, приписываемого Рериху (или Е. Рерих) просто по недоразумению.
Предлагаемый вниманию читателя фрагмент является в каком-то смысле типичным: чётко различимы как следы рериховского (или псевдо-рериховского) стиля, так и интонация составителя текста, пытающегося воспроизвести текст по памяти возможно ближе к оригиналу, но лишённого рериховского литературного дарования и оттого местами сбивающегося на пересказ. Разумеется, вопрос об аутентичности и самом существовании оригинала тем самым остаётся открытым. Мы можем претендовать только на постановку такого вопроса.
При подготовке текста к изданию мы столкнулись с рядом текстологических проблем, в общем типичных при работе с «самиздатом», особенно оккультного содержания. Следует заметить, что текстологии оккультных и мистических текстов вообще практически не существует как самостоятельной дисциплины.
Текст воспроизводится по рукописной копии, принадлежащей В. С. Белозерскому. Конъектуры даны по машинописному экземпляру, находящемуся в настоящий момент в личной библиотеке А. Е. Кашпорова, любезно предоставившего нам возможность им воспользоваться. К сожалению, машинописный кодекс пестрит опечатками, иногда искажающими смысл слов и целых предложений, а многие строки просто пропущены. Несмотря на это досадное обстоятельство, работа с ним позволила сделать ряд ценных наблюдений.
Проклятые духи (фрагмент «Чёрной Тетради»)Править
IПравить
<…> На рассвете мы приблизились к перевалу. Мы представляли из себя, должно быть, потешное зрелище — одежды, вывороченные мехом наружу и разноцветные ленты придавали нам фантастический и нелепый вид. Кроме того, всем нам мешали ходить медные амулеты, которыми нас снабдили в монастыре. Те же амулеты были и на наших мулах. Вереница навьюченных животных, под брюхом каждого из которых болтался кусочек металла с непонятными письменами, выглядела странно и живописно.
Перед самым перевалом мы потеряли мула. Видимо, его амулет за что-то зацепился и оторвался, а мы этого вовремя не заметили. Мул вёл себя спокойно, пока я был рядом, но когда мне пришлось отойти, вдруг упал, а вместо того, чтобы подняться, стал кататься по земле, сбросив поклажу. Он страшно закричал. Остальные животные отпрянули и сбились в кучу. Изо рта мула шла пена, он бился и щёлкал зубами. Это продолжалось минуты две. Я уже было поднял ружьё, когда мул, изогнувшись (мне показалось, что он сломался почти пополам) ухватил зубами свои яички и вырвал их из тела. Тут же ударил фонтан чёрной крови, — так, что брызги полетели мне в лицо. Через минуту он издох.
Я непроизвольно облизал губы и почувствовал вкус крови. Она показалась мне приторно-сладкой. Я поспешно вытер лицо рукавом и прошептал мантру. Кажется, я сделал это недостаточно быстро — через пару минут я почувствовал, что лицо у меня горит, а язык распух и одеревенел. Наш проводник, который стоял рядом, отчаянно тряс головой. Наконец он поднял лицо, и я увидел, что кожа на нижней губе у него лопнула, а под глазом появилась чёрная язва. Видимо, брызнувшая кровь попала и на него. Кривясь от боли, он стал шарить за пазухой, пока не вытащил амулет, который поднёс к изуродованному лицу и поцеловал. Я сделал то же самое, и боль немного уменьшилась.
Это происшествие нас несколько задержало — так что благоприятное время было почти упущено, пока мы одолевали последние повороты горной тропы. Тем не менее мы успели пересечь границу долины, когда откуда-то из-под земли задул ледяной ветер и стали появляться духи.
Ветер шёл действительно снизу, он вырывался из-под земли, так что наша тёплая одежда не спасала от холода. Я не понимал, каким образом поток холодного воздуха может подниматься вертикально вверх, но благоразумно решил об этом пока не думать.
Подземный ветер очень быстро показался нам не лучше самого проклятия. В первую же минуту меня продуло насквозь. Глаза тут же воспалились, из носа потекло. Проводник, понуро бредущий рядом со мной, шумно высморкался, зажимая пальцем ноздрю. Мне пришлось поступить так же, но это не помогло: через секунду нос снова был забит. Сопли стекали у меня по бороде. У проводника на губе вздулся огромный волдырь. Я не оглядывался, чтобы не видеть страдания остальных участников экспедиции. И тут я увидел первого духа.
Он стоял у самой границы урочища — огромный, рыжий, нелепый. Его тело было цвета ржавого железа. Возможно, оно и было железным. В глазные впадины ему были забиты колья, так что нас он видеть не мог. Не мог он и выйти из круга, в котором его держало проклятие. Его огромный мужской член был поднят и торчал между ног, как уродливая коряга. Подобравшись поближе, мы увидели, что с ног его начало слезать мясо, так что были видны почерневшие кости коленных суставов. Будучи не вправе упустить уникальную возможность узнать всё, что возможно в такой ситуации, я подобрался к духу поближе, и с ужасом понял, что его ступни (на которых почти совсем не осталось мяса) приколоты к земле кольями. Ещё один кол был забит в воспалённое отверстие члена. Из-под него сочилась тонкая струйка [какой-то] жидкости — может быть, семени или гноя. Живот и ноги духа были покрыты пятнами замёрзшего семени и крови.
Дух, держась левой рукою за член (правой у него не было), непрерывно дёргал его. Сначала мне показалось, что он онанирует, но потом я понял, что он пытается оторвать руку, прикипевшую к стволу его мужского органа силой проклятия. Но тем самым он всё-таки вынужден был онанировать, хотя и не по своей воле. На моих глазах дух, задыхаясь (странно было видеть эту беззвучно разевающуюся пасть с вырванными зубами и гнилым обрубком языка — на фоне белёсого утреннего неба), уже кончал. Уд его раздулся неимоверно, но отверстие его было плотно заперто колом. В миг завершения набухшая жила на члене, похожая на червя, лопнула, и во все стороны брызнула кровь, перемешанная с пролившимся семенем.
Дух широко открыл изуродованную пасть и, видимо, заревел, — там, внутри круга (мы ничего не услышали). Снедаемый любопытством, я подошел к самой его границе (это была всего лишь неровно выложенная линия из камней, обмазанных мёрзлым ячьим помётом), и почувствовал, как волосы под меховым капюшоном затрещали, а мой амулет раскалился и обжёг мне промежность. Я отступил — но, к сожалению, недостаточно поспешно: мгновение спустя во рту что-то хрустнуло, и я почувствовал, что у меня треснул передний зуб.
Проводник провёл нас немного вниз и собрал всех внутри каменного круга, очень похожего на тот, что доставил мне столько неприятностей, только на сей раз пустого. К своему удивлению, я почувствовал себя гораздо лучше. Подземный ветер вдруг перестал нас донимать, и мы (не распрягая животных) смогли разжечь костёр и немного обогреться. Проводник объяснил нам, что никакой огонь за пределами охраняемой области здесь разжечь невозможно. В доказательство он поддел кусочек дымящегося навоза из кострища и кинул его в сторону. Мне показалось, что он перестал дымиться, как только пересёк границу круга — во всяком случае, на землю он упал совершенно холодным.
Мы провели где-то около получаса, отдыхая и наслаждаясь относительным покоем. Треснувший зуб почти перестал болеть, когда проводник встал на ноги, и, не слушая возражений участников экспедиции, пошёл к нащим животным. Разумеется, он был прав — мы и так потеряли слишком много времени, а проклятые места надо было пересечь до наступления сумерек. «Вы должны войти ещё в темноте и выйти ещё при свете, тогда останетесь живы» — эти слова старого ламы я запомнил хорошо.
Следующий дух стоял чуть ли не на нашей дороге. Член его врос в скалу, и он пытался выдернуть его из камня, отчаянно дёргаясь. Обе руки его были вырваны из плеч, а в пуп и горло забиты колья. Кажется, веки его были зашиты. Мы прошли мимо него, стараясь ненароком не ступить в круг. До границы круга оставались считанные метры. Я хорошо видел ягодицы духа, покрытые болячками, отвратительное отверстие заднего прохода, в котором надувались и лопались кровавые пузыри.
Ветер не усиливался и не стихал. Вместо ставшего уже привычным заунывного воя восходящие потоки холодного воздуха издавали очень странный звук — нечто среднее между шорохом и свистом, звук своеобразный и до крайности неприятный. Скоро у меня заложило уши.
Ещё один дух стоял поодаль в круге на куче кала. Он отрывал зубами куски своего тела и пытался их есть. Из пасти, полной поломанных, но острых зубов (кажется, они росли в несколько рядов, как у акулы), стекала пенистая рыжая слюна. Когда мы подошли поближе, он пытался разгрызть какую-то трубчатую кость. Когда ему это не удалось, он со всего размаха ударился головой о скалы (насколько ему это позволяла вросшая по колено в землю нога) один раз, другой и в конце концов сломал себе шею. Наступив себе на голову другой ногой, он оторвал её, потом растоптал череп, так что тот раскололся, и попытался пальцами ноги (с огромными когтями) выковырять мозги. Когда не вышло и это, он, чуть не вывихнув себе ногу, сумел распороть свой живот когтем. Оттуда повалил пар и шлёпнулось на землю что-то полупереваренное. Мы были не в силах больше смотреть на это и поспешили прочь.
Еле заметная тропинка вилась между кругами, иногда в опасной близости к ним. Один из мулов случайно наступил ногой на границу круга. Тут же его нога раскололась пополам, как сухое полено, а брюхо с грохотом лопнуло. Груда вывалившихся внутренностей испустила такое зловоние, что мы ускорили шаги, несмотря на непрекращающийся подземный ветер. Вонь, впрочем, тут же сдуло — где-то за полминуты, а то и меньше.
Мне выпала неприятная обязанность доставать из-под завалившейся набок туши животного амулет (его нельзя было оставлять здесь). К счастью, он уже успел остыть. Тем не менее к нему присох кусок горелой кожи с волосами, который я так и не сумел отодрать.
Ещё дважды мы отдыхали в пустых кругах. В одном из них мы надолго не задержались, поскольку в его пределах ветер всё-таки дул, хотя и не с земли, а сверху вертикально вниз, — что оказалось ещё хуже. Кроме того, один мул наложил кучу странного белого помёта, который на поверку оказался смёрзшимся снегом. Не желая подвергать себя опасности, мы быстро тронулись в путь. Один из погонщиков мулов замешкался, и это оказалось для него роковым. Не успев выйти из круга, он вдруг согнулся пополам, схватившись руками за живот, и попытался развязать одежду. Кое-как управившись с этим, он присел на корточки, пытаясь, кажется, облегчиться, испустил несколько жалобных стонов и упал, завалившись на спину. Наш проводник молча подошёл к телу и палкой перевернул его вниз лицом. Подойдя поближе, я увидел, что между ягодиц несчастного торчит ком замёрзшего кала. Видимо, замёрзло и всё содержимое кишечника, и он лопнул, распираемый льдом. Это объясняло быструю смерть, первую за всё время нашего пребывания в долине. Проводник побоялся прикасаться к телу, и оно осталось лежать в одежде, без обычного здесь обряда — ему только проткнули глаза, чтобы его дух «не смотрел нам вслед», остальное было затруднительно.
Чем ниже мы спускались, тем больше проклятых духов мы видели вокруг себя. У одного из глазниц росли руки, которые непрерывно били его по лицу; другая пара рук торчала у него из ушей, они сдавливали ему горло. Лицо у него было синее от удушья, разбитое в кровь за тысячелетия непрерывных мучений. Другой был проткнут собственными руками, заведёнными за спину и продёрнутыми между рёбер силой проклятия. Одна рука, неимоверно длинная, была воткнута в землю между ног духа, другую же он всё время засовывал в распоротую грудь и что-то делал ею, дёргая локтем. Проводник объяснил нам, что дух ежеминутно хватается за своё мёртвое сердце, сжимая и разжимая его. На мой недоумённый вопрос, зачем он это делает — ведь быстрая смерть от остановки сердца была бы, наверное, предпочтительнее в его положении — проводник сослался на силу проклятия, суть которой состоит в жажде жизни. «Проклятие — это Тришна, обращённая на себя» — процитировал он слова ламы, произнося санскритское слово с характерным запинанием.
Ещё один дух был вмурован в скалу почти целиком, так что на поверхности виднелось только запрокинутое вверх огромное лицо. В ноздри его были забиты острые камни. Вблизи стало заметно, что вместо ресниц у него выросли когти, и, когда он моргал, они распарывали глазные яблоки. Глаза вытекали, но через минуту-другую новая пара глаз вылуплялась, как яйца из-под курицы, из глубины черепа — и дух тупо таращился в небо, пока резкий свет не заставлял его снова моргнуть.
Рядом с ним валялся дух с вырванными конечностями и оторванной головой. Его грудная клетка тяжело вздымалась, и при каждом выдохе из горла била вверх тёмная кровяная струя. Проводник объяснил, что у него выросли когти в лёгких, и, когда дух выдыхает, они впиваются в альвеолы, а когда вдыхает, разрывают лёгкие на части, и дух захлёбывается кровью.
Потом мы шли мимо целого поля оторванных голов без тел. Кожа с них была содрана, глаза выжжены, нижние челюсти выдернуты, так что они напоминали выброшенных на морской берег осьминогов. Мне показалось, что их положение всё-таки несколько предпочтительнее, чем у других, но проводник быстро рассеял мои иллюзии, пояснив, что каждое движение сознания доставляет им ни с чем не сравнимые муки в виде страшной головной боли. Словно в подтверждение этих слов, одна из голов на наших глазах безо всяких видимых причин треснула — так, что обнажились обломки черепа с налипшим на них мозгом изнутри. Когда мы уже удалялись, развалилась ещё одна голова, побольше, и я увидел, что из черепа вовнутрь растут витые костяные шипы, — видимо, решил я, язвящие и протыкающие мозг. Проводник на это заметил, что острия шипов упираются в некие определённые места в мозгу, тем самым навеки фиксируя помрачённое состояние сознания. После этого я, увидев в сторонке стоящего в круге маленького духа, чуть не рассмеялся: он был проткнут собственным стоящим членом, каким-то образом загнутым назад и забитым в его же задний проход. Член был ростом с самого духа — так что его головка торчала у него изо рта, и он грыз её обливаясь слезами. Наверное, уд забивал ему горло и не давал дышать. Уморительно зажмуриваясь, он изо всей силы кусал головку, но никак не мог её откусить. Иногда из неё выливалось жидкое семя, тут же застывающее на морозе — так что с уда до земли свисала огромная сосулька из замёрзшего семени, издали напоминавшая длинную белую бороду, за каковую я её сперва и принял.
К вечеру мы добрались до отвесных скал. Уже при подходе к ним я ощутил, как возрастает сила проклятия. Скоро у меня началась боль в костях, о которой нам говорили в монастыре. Маленький погонщик — тот самый, которого родители не хотели отпускать с нами — начал тихонько почёсывать голову. Я сначала не обратил на это внимания, и тогда он засунул пальцы под накидку и начал самозабвенно скрестись. Скоро он упал и больше не поднимался: когда проводник сдёрнул мех с его головы, мы увидели, что он содрал ногтями кожу с черепа до кости и каким-то невероятным усилием продавил большим пальцем височную кость — впрочем, сломав при этом палец. Мы были вынуждены оставить тело, так что проводник едва-едва успел снять с него одежду и по местному обычаю проткнуть трупу мочевой пузырь и выковырять глаза. К сожалению, умирая, мальчик успел описаться, так что его амулет был запачкан. Всё же пришлось его взять с собой. Юрий потом шутил, что недовольный мальчиком лама написал на амулете его имя с ошибкой. Как бы то ни было, он погиб. Проводник перевернул тело лицом вниз, и я заметил на его ягодицах выжженые клейма с изображениями божеств-охранителей. Эти свидетельства мелочной ревности показались мне в тот момент особенно неприятными и неуместными.
Мы подошли к самой границе скал. Казалось, камни были скручены и изуродованы проклятием. Мы не видели, что творится по ту сторону. Каждая скала была обведена кругом, и нам оставались только узкие, еле заметные проходы между ними. Перед этим каменным барьером мы простояли почти час, пока проводник, шепча мантры, принимал решение. В конце концов он, характерным жестом призывая бодхисаттву-махасаттву Авалокитешвару, повёл нас по одной из дорожек.
На этом очень коротком переходе мы потеряли ещё троих носильщиков и двух мулов. Тело одного из них, поскользнувшегося и упавшего прямо на камни круга, взорвалась. Мне в спину попало несколько осколков костей, один из них пробил мою одежду и вонзился в спину, к счастью, не проткнув её насквозь — я отделался большим кровоподтёком. Нашему проводнику повезло меньше — острый обломок угодил ему в плечо.
Наконец, ск\1\2ьая гряда осталась позади. Я оглянулся, желая убедиться, что все члены экспедиции целы и невредимы — и увидел великих духов, чьи тела были разбиты, распяты, вмурованы в скалы силой проклятия.
Как и предсказывал лама, я увидел там Прометея. Его мощный торс, наполовину ушедший в скалу, висел почти что у нас над головами. Сначала я не понял, что случилось с его конечностями, но потом заметил бурые полосы на скале: проклятие с такой силой давило на тело великого духа, что руки и ноги не выдержали — кости в них сокрушились, а плоть растеклась по камню. Прометей был раздавлен, как червь под ногой человека. На камнях осталась только корка засохшего мяса, да лопнувшая кожа, прикипевшая к скале за многие эпохи. От головы осталось чёрное пятно, да ещё сгнившие остатки зубов, торчащие прямо из камня. Над нами нависало только чудовищное раздутое пузо, покрытое коростой, с-под низу которого торчал уродливый уд, увенчанный орлиной головой. Уд раскачивался, орёл зарывался клювом в огромную расковыренную рану на теле Прометея, вырывая из неё куски печени. Наконец, он вцепился во что-то внутри, но не смог выдернуть и потянул на себя — так, что гигантский ствол члена наполовину утонул в ране, разрывая её ещё сильнее. Громадный торс затрепетал. Член вошёл в рану ещё глубже — и мы увидели пустую мошонку, истерзанную, видимо, тем же самым клювом. От неё осталась только разодранная кожа. Наконец, орлиная голова, перемазанная в желчи, вынырнула из раны. Орёл вытягивал из тела какую-то блестящую жилу, она напрягалась всё сильнее, сильнее, и наконец лопнула. Туловище великого духа заходило ходуном. Нам показалась, что скала дрогнула. Орлиная голова, не сводя с тела Прометея ненавидящего взгляда, снова качнулась к нему и одним движением вырвала ему пуп, после чего стала заглатывать его. Мы видели, как член раздувался и судорожно сжимался, пропихивая вниз кусок мяса: видимо, мочеточный канал был превращён в пищевод силой проклятия. Кусок был почти проглочен, когда что-то снизу стало выталкивать его назад. Глаза орла закатились, уд опал, и из разинутого клюва хлынул поток жёлто-зелёной мочи, перемешанной с блевотиной. Мне было показалось, что струя падает прямо на нас, но за пределы круга ничего не попало. Как обычно, мы не услышали ни звука.
На другой скале было распластано тело ещё большее. Проводник назвал мне имя терзаемого духа, но я ему не поверил. Дух был распялен на скале, как лягушка, гузном вверх. У него была кривая шея, покрытая грязной свалявшейся шерстью, которая была, видимо, когда-то огненно-рыжей. Голова была вонзена в основание скалы, на поверхности виднелся только клок бороды. Рёбра его, распрямлённые силой проклятия, торчали из тела по бокам, наподобие обглоданных рыбьих костей.
На его ягодицах сидел стервятник и вытаскивал из ануса длинную кишку. Иногда он окунал голову в самое отверстие, что-то там выискивая и отрывая. Его перья были выпачканы в крови и нечистотах. Он тянул и тянул кишку, которая казалась резиновой. Я заметил, как он засунул голову внутрь чуть ли не по самые крылья. Тут великий дух зашевелился, ягодицы стали подёргиваться. Мне показалось, что он тужится. По спине вниз потёк едкий кал. Его потёки прожигали кожу на теле духа, она слезала клочьями, обнажая страшные обваренные раны. Стервятник, невольно сыгравший роль клистира, рывком выдернул ослепшую голову (глаза у него вытекли от жгучего кала), закачался и рухнул вниз, обожжённый и отравленный нечистотами.
Я снова взглянул на Прометея. Голодная орлиная голова бессильно болталась, расклёвывал его промежность. Наконец, собравшись с силами и налившись дурной кровью, огромный член снова начал, раскачиваясь, подниматься. Орёл, разинув страшный клюв, с мукой и вожделением смотрел на рану в животе Прометея.
Дух напротив истекал жгучими нечистотами. Вся кожа с него слезла, со спины отваливались куски серого варёного мяса. Решетка грудной клетки полностью обнажилась, плечевая кость треснула, и почти не повреждённая рука отвалилась. Наконец, всё тело великого духа обрушилось вниз грудою бесформенных комков сварившейся плоти.
Некоторое время ничего не происходило. Потом куча грязи у подножия скалы зашевелилась. Это из черепа великого духа, вмурованного в землю, вылазил наружу новый стервятник. Я не стал ждать, пока этот феникс выберется — с меня было вполне достаточно.
— Ты обещал ответить на мой вопрос, когда мы дойдём, — напомнил я проводнику.
— Я его не понял, — ответил тот. — Проклятие — это сансара, сансара — это проклятие. Что ж тут непонятного?
Я спросил, за что были наказаны заключённые в круги великие духи.
— Все они хотели изменить мир или создать новый, — ответил на это проводник. — Все они рано или поздно попадают сюда. Каждого мы заключаем в круг, чтобы его проклятие не вырвалось наружу. После этого он проклинает сам себя и оказывается в своей собственной сансаре. Сансара — это проклятие, проклятие — это сансара.
Я усомнился в том, что сами великие духи сотворили себе те мучения, которые нам довелось видеть. Проводник объяснил, что эти мучения созданы кармой, которую каждый из них создал внутри своего круга.
— Сансара — это карма, карма — это сансара, — заключил он. — Чего тут непонятного? Впрочем, некоторые из них не помнят тех мучений, которые с ними происходят, некоторые помнят, но не верят, что это есть на самом деле, некоторые же — самые великие — всё видят и понимают, но верят, что это когда-нибудь кончится и всё будет хорошо. Но все они мучаются, ты видел, и будут мучиться вечно. Проклятие безысходно.
Не помню, сколько времени мы шли — я чувствовал только голод и усталость. Один раз мне померещился какой-то свет впереди, но когда мы приблизились, увидали ещё один круг с заключённым в нём проклятым духом. Проводник заметил, что это был человеческий дух, одержимый жаждой славы.
— Он здесь, кажется, не больше полувека. Можешь посмотреть, — обратился ко мне проводник.
Круг был довольно велик. Внутри него медленно ползал маленький огонёк, и было заметно какое-то шевеление. Когда я недоумённо повернулся к проводнику, тот сказал, что проклятый дух пока что ещё не успел истощить благую карму и всё ещё пытается осуществить свои мечтания о славе.
— …и не может, — добавил я.
— Почему? Может. Посмотри в свою трубу, — проводник порылся в мешке и достал её.
Через оптическую линзу поверхность круга казалась огромным полем, усеянным телами. Сначала я решил, что все они мертвы. Тут я заметил, что тела лежат на земле в несколько слоёв — крохотные фигурки людей, медведей, яков, каких-то животных. Потом я увидел, что при приближении светящегося духа они начинали оживать и шевелиться. Его присутствие оживляло их, они подымались на ноги, давя друг друга, человечки простирали руки к духу, в котором заключалась их жизнь. Я не мог видеть их лиц, но хорошо представлял себе, что они чувствуют. Когда светящийся дух подходил к кому-то совсем близко, тот вставал во весь рост — чтобы тут же пасть ниц перед сияющим духом. Те, к кому он поворачивался спиной, умирали тут же — а те, которых он, минуя, даже не замечал, оживали не полностью — но умирали долго, пока, наконец, не падали обратно в мешанину тел. Я долго смотрел на это занимательное зрелище, гадая, что же будет с этим мирком, когда остатки благой кармы проклятого духа истощатся.
Мы уже отошли от скальной гряды. Оглядываться мне не хотелось.
— Хорошо, что мы не там, — сказал я, мотнув головой назад.
— Мы там, — безразлично сказал проводник. — Наш круг больше, но проклятие неизменно. Оно одно, и нет ничего, кроме него. Наш мир устроен так же, как эти круги, и в нём происходит то же самое.
— Но мы не испытываем таких мучений, — начал было я и запнулся, осознав всю бессмысленность своих слов с точки зрения буддиста — калачакравадина, особенно в данный момент.
— Мы испытываем такие мучения, — удостоил меня ответом проводник. — В безначальной сансаре, порождённой проклятием, все существа испытывают невообразимые страдания, поскольку во всех бесконечных мирах, порождённых проклятием, нет ничего, кроме страданий. Радость — это условие некоторых особых мучений, но необязательное. Попробуй помыслить радость без предыдущего или последующего страдания. Ты не сможешь. Наслаждение вне страдания немыслимо.
— Почему? — спросил я. Наверное, это прозвучало глупо.
— Такова природа желания. Всё, чего мы способны пожелать — так это страданий. Своих страданий, или страданий других существ. Мы можем обманываться или обманывать других, но это так.
— А как же… дружба, любовь? — возмутился я.
— Любить — значит страдать без любимого. Другого смысла это слово не имеет, — равнодушно ответил проводник.
— Каковы причины проклятия? — задал я один из вопросов, на которые лама не отвечал.
— Проклятие — единственное, что существует, — ответил проводник, ускоряя шаг. — Оно не имело ничего помимо себя, что могло бы проклясть. За это оно прокляло само себя, и, осуществившись, распалось. То, что получилось, есть майя. Она непознаваема, ведь нет ничего, что могло бы её познать.
Этот аргумент я уже слышал, но никогда не понимал его смысла. В очередной раз я попросил разъяснений.
— Майя не может познать себя, а помимо неё ничего не существует, — получил я тот же стандартный ответ, нимало меня не удовлетворивший.
— Но ведь Будда познал… — прибёг я к аргументу, на который доселе мне отвечали только молчанием.
— Что же познал Будда? — неожиданно ехидно спросил проводник.
— Ты знаешь, — я не стал вдаваться в тонкости Учения.
— А ты как раз не знаешь, — хладнокровно отпарировал тот. — Ты всё ещё не понял, и всё ещё веришь в какое-то спасение, как погонщик мулов. Будда познал суть мира и понял, что выхода из него нет, поскольку в сансаре нет ничего, кроме страдания, и нигде нет ничего, кроме сансары.
— Нирвана, — напомнил я.
— Нирвана — это сансара, — огрызнулся проводник. — Это знают даже за пределами Северной Шамбхалы. Причина сансары — проклятие. Это и есть то знание, которое ты искал.
Мы успели до наступления сумерек подойти к Белым камням. Это были невзрачные валуны, кое-где заляпанные чем-то тёмным. Приблизившись, я понял, что это был ставший уже привычным ячий помёт. Шамбхала была обведена таким же кругом, что и проклятые духи, только круг этот был больше.
Памятуя о том, что происходило с теми, кто касался границы круга проклятия, я невольно отпрянул от цепочки камней. Я не мог понять, как мы надеемся преодолеть эту границу, разделяющую круги с разной кармой.
Ещё один маленький пустой круг показался поодаль. В середине его лежали кости мага-майявина, уложенные так, что они образовавали знак проклятия — символа высшего недвойственного знания Калачакры.
— Он мёртв? — с надеждой спросил я проводника, показывая на сухие кости.
— Живы ли проклятые духи, которых ты видел? — в свою очередь, спросил меня проводник.
— Наверное, нет, — ответил я.
— Тогда мертвы ли они? — снова спросил он.
— Нет, — вынужден был я ответить снова. — Они не живы и не мертвы, они прокляты.
— Так и он. Так и мы, — заключил он, — так и народ Шамбхалы. Мы прокляты. Мы не живы и не мертвы.
IIПравить
Я так и не понял, как мы перешли на ту сторону, и когда это случилось. «Понимать — значит, оставаться на месте» — сказал наш проводник, когда мне удалось справиться с волнением и задать ему вопрос. «К тому же мы никуда не переходили. Мы ждали, пока Шамбхала накроет нас». На все остальные вопросы он отвечал молчанием.
На самом деле не произошло ровно ничего. Мы стояли и ждали перед каменным кругом, пока проводник не заявил, что мы уже внутри и пора идти. Однако, перед нами был все тот же самый круг из камней. Впоследствии я понял, что весь наш мир — это всего лишь один из каменных кругов, замыкающих проклятие. «Шамбхала накрыла вас, потому что мы прокляли вас отсюда» — вот что имели в виду владыки Шамбхалы. «Двойственность в том, что вы различаете проклинающих и проклинаемых, а мы видим только проклятие. Вы соединились с проклятием и вновь разделились, перейдя сюда».
В Шамбхале нам показали подлинную карту мира, откуда мы узнали, что в Европе существуют ещё несколько десятков государств (среди них Миц-Рим, считающийся почему-то погибшим), а также и то, что Япония огромна, и тянется до Антарктиды. Эти страны… но не будем об этих странах.
Народ Шабхалы многочисленен, их гораздо больше, чем нас на Земле, и нам показали каждого человека. Это не заняло много времени, потому что в Северной Шамбхале все умеют делать быстро.