Текст:Константин Крылов:Смертницы
Смертницы
- Автор:
- Константин Крылов
- Крылов К.А. «Смертницы» // АПН. — 3 сентября 2004.
- Крылов К.А. «Смертницы» // Правая.ру.
- Дата публикации:
- 3 сентября 2004
Ссылки на статью в «Традиции»:
Есть несколько традиционных риторических ловушек, в которые почти неизбежно попадает всякий, говорящий о терроре, особенно о терроре в его крайних формах. Поэтому, прежде чем начать разговор, следует очертить опасные участки и поставить флажки.
Первая и главная ловушка — это сам образ террориста. В российском сознании он существует в двух ипостасях: боевика (мужчины) и смертницы (женщины, «шахидки»).
Эти «рабочий и колхозница» террора с некоторых пор образуют в российском общественном сознании устойчивую пару, символизирующую «всепобеждающую жестокость» и «обречённый фанатизм». Цементирующим тут является понятие страха: боевики демонстрируют беспредельную жестокость, наводящую смертный ужас, «шахидки» — столь же беспредельное бесстрашие. Которое можно дальше как угодно осуждать, но нельзя девальвировать: и в самом деле, «человек отдаёт жизнь», а значит — отдаёт её за что-то. Далее следует почти неизбежное: «их можно понять». А внутри интеллигентского сознания (как российского, так и европейского) понять значит простить.
Отсюда, кстати, постоянно вырабатываемые интеллигенцией техники непонимания, нагнетание мнимого удивления — например, разделяемый всеми приличными людьми тезис об «абсолютной непостижимости фашизма» или «зоологической иррациональности антисемитизма». Огромная литература, написанная на эти темы (и с каждым годом всё умножающаяся) написана именно для того, чтобы сделать понимание фашизма или антисемитизма невозможным. Для того, чтобы как-нибудь случайно не посочувствовать вполне понятным вещам, интеллигенту надо перестать их понимать вообще, увидеть бездны иррационального и с-ума-сводящего в довольно-таки банальных вопросах. И отсюда же — постоянное настаивание на «понимании» разных мерзостей: «понимая», интеллигент тем самым уже прощает их, принимает в себя, начинает любить. «Интересное мне не может быть совсем плохим».
Однако, если не оставаться внутри интеллигентского сознания (а мы, как-никак, ему ничем не обязаны), то можно без вреда для здоровья согласиться с исходным тезисом: террористов и в самом деле можно понять. И даже нужно понять — хотя бы для того, чтобы правильно строить контрстратегии.
Оставив пока в стороне «террориста», сосредоточим внимание на «шахидке» — поскольку в этом вопросе ясности меньше.
Итак, основой интеллигентского представления о смертницах лежит «миф о подвиге». Предполагается, что шахидка, доведённая до отчаяния, добровольно отдаёт жизнь ради мести и конечной победы своего народа. Что вызывает разные чувства — от восхищения до брезгливости. Кстати, здесь уже не имеют значения идеологические и политические пристрастия: не кто иной, как «сам Проханов», восторженно (и несколько неприлично) фантазирует на тему грудей «прекрасной шахидки», фаршированных гексогеном — а какой-нибудь патентованный либерал вполне способен сравнить ту же человеческую особь с опасным животным. Однако, общая посылка — «смертник это отчаянный человек, добровольно приносящий в жертву свою жизнь» — остаётся неизменной. Тот же Проханов, с присущей ему способностью договаривать до конца, сравнил шахидку с Зоей Космодемьянской — ну, правда, «их» Зоей, вражеской Зоей, но всё-таки «в равной мере достойной восхищения».
Между тем, разница есть. И осознавать её необходимо, если мы хотим что-то понять в «жертвенном терроризме».
Начнём с банального наблюдения. Отловленные до совершения теракта «шахидки», как правило, не производят «геройского впечатления» — скорее уж наоборот. Судя по просачивающимся сведениям, это зашуганные, затравленные существа, не очень понимающие, на каком они свете. С другой стороны, они не похожи на людей, просто махнувших на себя рукой. Как правило, они юлят, выкручиваются, всячески «спасают себя». В суде рассчитывают на помилование или смягчение срока. Они совсем не «отчаянные» — но и не «отчаявшиеся». Скорее, они выглядят как люди, угодившие в тяжёлую, непосильную ситуацию, из которой они готовы выйти любой ценой — в том числе и ценой собственной жизни. Вернее даже сказать, что о цене они стараются не думать: важнее избавление от ситуации.
В чём дело? Вспомним самое банальное. Шахид — это прежде всего самоубийца. Поэтому «подготовка шахида» — это всего лишь доведение до самоубийства, поставленное на поток и превращённое в технологию. Только и всего-то.
Из этого сразу следует ряд важных выводов. Во-первых, до самоубийства довести легче не сильного духом, а, напротив, слабого, забитого, подавленного. Во-вторых, методы доведения до самоубийства хорошо известны, и называются они террором. В простейшем случае человека нужно держать в неволе и постоянно бить и при том не прятать от него ремешок: рано или поздно он повесится. Если от человека требуется нечто более сложное, технологии несколько меняются — например, человеку можно предъявить какую-нибудь «вину», а требование искупления сопровождать всё тем же битьём и всяческими унижениями, стараясь сделать его жизнь невыносимой. Впрочем, мастера могут обойтись и без битья — запугать человека буквально до смерти можно и словами, если знать, на что жать. Особенно хорошо действует коллективная обработка, когда намеченную жертву непрерывно прессует всё ее окружение… Таким образом, первой жертвой террористов обычно является сам террорист. Точнее, террористка: в отличие от палестинской ситуации, где в шахиды идут в основном молодые мужчины, чеченский «шахидизм» основан на использовании женщин. Во-первых, их не жалко: ценность женщины с точки зрения чеченского общества невелика. Во-вторых, их несравнимо легче подготовить, то есть довести до готовности к самоубийству.
Следует понять простую вещь: мы имеем дело с людьми, для которых европейское и русское понятие «подвига» не существует. Чеченец хочет победить любой ценой. Ему не чужды простые удовольствия — издевательство над жертвой и триумфальное возвращение с добычей. Ему нравится убивать, пытать, или хотя бы держать в страхе — до такой степени нравится, что мы даже не можем себе вообразить этого удовольствия. Он может также испытывать стыд — не «муки совести», а стыд перед соплеменниками за проявленную слабость. По сути дела, его стыд — это страх перед обществом, которое может сделать его своей жертвой. Чеченец может также быть запуган, забит, доведён до самоубийства. Но понятие «подвига» ему так же чуждо, как и, например, понятие «честного уважаемого труда».