Текст:Константин Крылов:Социал-демократия как modus operandi

Социал-демократия как modus operandi

статья

Автор:

Константин Крылов

В одном городе был судья, который Бога не боялся и людей не стыдился. В том же городе была одна вдова, и она, приходя к нему, говорила: защити меня от соперника моего. Но он долгое время не хотел. А после сказал сам в себе: хотя я и Бога не боюсь и людей не стыжусь, но, как эта вдова не дает мне покоя, защищу её, чтобы она не приходила больше докучать мне.

И сказал Господь: слышите, что говорит судья неправедный? Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к нему день и ночь, хотя медлит защищать их.

Лука, 18: 1‒7

• Константин Крылов «Плакальщики» // Русская Жизнь. — 30 сентября 2002.

Дата публикации:

30 сентября 2002

Предмет:

Социал-демократия

О тексте:

Опубликовано в «Русском Журнале» 30 cентября 2002 года под названием «Плакальщики».

Источник: http://old.russ.ru/politics/20020930-kryl.html

Воспроизводится с минимальной правкой.

1

Для начала определимся с определениями: так легче жить.

Будем назвать «левыми» все политические силы, которые настаивают на изменении (в пределе — полном уничтожении и замене чем-то небывалым) существующего порядка вещей, в чем бы он ни состоял. «Правыми», соответственно, назовем выступающих за его сохранение (в пределе — реставрацию некоторого «неповрежденного» порядка).

Это определение не хуже прочих соотносится с реальностью, данной нам в ощущениях. По крайней мере, оно позволяет понять, почему отечественные «гайдарочубайсы» («правые» по традиционной классификации) нормальным человеческим сознанием опознаются как типичные «леваки», а наши «коммуняки» — как защитники «традиционных ценностей».

Дальше, однако, начинается цветущая сложность, причем в обоих лагерях. Во-первых, с ходу очевидно, что консервативная позиция не может быть абсолютной. Даже если очень хочется «сохранить вообще все», вплоть до последней завитушечки, то — если уж сохранение существующего положения уже стало проблемой, требующей возникновения «консервативной политики», — понятно, что надо всё-таки чем-то жертвовать, чтобы сохранить главное. Что вызывает к жизни разные виды консервативных настроений, не очень-то дружных между собой. К примеру: сохранять ли традиционную монархию ценой традиционной религии или наоборот? Стоит ли Париж мессы? Пример поновее: следует ли сохранять национальную культуру (традиционную и патриархальную) ценой отказа от модернизации (что влечет за собой отставание, нищету, и в конечном итоге — потерю политической независимости) — или модернизироваться по полной, забыв про хороводы на лугу и протяжные деревенские песни? Вполне себе «выбор Софи».

Далее, как только мы переходим от идеи «сохранения» к идее «реставрации» (а переход этот более чем естественен: ведь если мы считаем нечто разрушимым, то почему мы не можем считать его уже отчасти разрушенным и подлежащим восстановлению?) — то мы тут же сталкиваемся со всеми классическими дилеммами «исторического знания». Откуда мы знаем то, «как оно все было»? Не наши ли это мечтания? «Консервативная революция» (то есть проект радикальной реставрации) обычно оказывается глубоко левой как по форме, так и по содержанию. Далее, одних только жертв обычно оказывается маловато. Приходится идти на всякие новшества, по поводу которых у правых тоже обычно мало согласия… Невидимая (точнее, скрываемая — и не всегда тщательно) левая сторона правой идеи мешается и топорщится, но без неё никак.

У «левых» такой проблемы нет: в принципе, настоящий левак ставит на «абсолютно новое». При этом он может не задумываться, было ли оно и раньше, в веках. Достаточно того, что он сам и его абреки и кунаки считают это «новым» (интеллигентный человек сказал бы — «осмысляет в топосе новизны»). Не стеснен он и в средствах — по крайней мере, в своем воображении. «Левым» оказывается и мистик, одержимый видениями «нового неба и новой земли», и брутальный анархист, желающий «начальничков» порезать как свинюшек, и ученый муж, пишущий о скором осчастливливании человечества путем всемерного внедрения электричества, икс-лучей и нанороботов…

О средствах и поговорим.

2

Если ограничить себя и искать «средства обновления мира» только в области политически возможного, то «левые взгляды» можно разделить по модусу операнди на три большие группы.

Во-первых, левый эволюционизм. Это система взглядов, согласно которой «естественный ход вещей» (если ему не помешают недалекие консерваторы) сам приведет к решению тех проблем, которые сейчас кажутся нетерпимыми. Например, классическая левая проблема «накормить голодных» решается сама собой — путем повсеместного роста научно-технического прогресса и всего такого. Главное — чтобы этому не мешали всякие фундаменталисты, исламисты, и прочие «реакционеры и разжигатели». Такая умеренная левизна сейчас является мейнстримным, принятым в «цивилизованном обществе» по умолчанию, умонастроением.

Эволюционистов ещё можно назвать «левыми правыми». Вовсе не любя прошлое и отнюдь не ставя себе целью его сохранение, на практике они вполне согласны с тем, что ломать ничего не надо, — ну разве что «придать скорости процессу», и то не слишком.

Во-вторых, левый революционаризм. Эти господа (впрочем, они предпочитают называть себя «товарищами») могут быть определены как «левые левые». Они, как правило, тоже верят в прогресс «и все такое», но при этом считают, что существующая система (обычно с большой буквы — Система) является непреодолимым для него препятствием. И настаивают на её разрушении, полном или частичном. По отношению к «накормить голодных»: да, конечно, технически это возможно «даже сейчас», но интересы капиталистов тому противоречат. Значит, нужно устраивать революцию и лечить загнившие производственные отношения свинцовыми примочками.

Нетрудно увидеть, что эти две системы взглядов различаются отношением к «Системе». Эволюционисты верят в то, что Система не злонамеренна и «играет как может» (более того, ещё и учится со временем играть лучше), серьезные помехи же исходят от разного рода маргинальных сил (прежде всего — политических противников). Революционаристы, напротив, верят в то, что Система является корнем зол и должна быть, как Карфаген, delenda est.

Но возможна (и даже часто встречается) ещё и третья точка зрения, которую можно назвать «левой средней». Согласно ей, Система не то чтобы зла, а скорее — глупа и инерционна. Её не надо ломать (будет только хуже), но и оставлять в покое её тоже нельзя — иначе все будет идти так, как идет (или хуже). На Систему надо давить, вымогая, клянча и требуя от неё разного рода уступок и позитивных изменений. Применительно к нашему примеру с кормлением: да, всеобщая сытость противоречит некоторым интересам некоторых капиталистов. Значит, им надо объяснить (по возможности, не прибегая к насилию), что некоторыми интересами надо пожертвовать во имя более насущных. Для того же, чтобы быть услышанными, надо сделать — и поддерживать в работоспособном состоянии — давилку, которая будет мягко, но назойливо (а то и настырно) напоминать Системе, где и что надо подкрутить.

Нетрудно заметить, что описанная позиция, с одной стороны, выглядит «средней» между первыми двумя, а с другой — серьезно от них отличается. Прежде всего, и эволюционисты и революционаристы верят в автоматический прогресс, только первые представляют его себе внутрисистемным («все будет хорошо, если под руку не толкать»), а вторые — внесистемным («уберите эту гадость, и оно попрет»). Третьи же допускают, что в некоторых сферах жизни ничего само собой не происходит, но всего приходится добиваться. Более того: следует конструировать всякие социальные механизмы (иногда довольно сложные), единственное назначение которых — это давление на Систему. По сути дела, это стратегия умеренной, но перманентной революции, — или даже революции, встроенной в Систему.

Собственно говоря, «левая средняя» — это и есть (современная) социал-демократия «в самом широком смысле этого слова».

Разумеется, тут есть свои тонкости и градации. Так, европейские социал-демократы — это люди, добившиеся от своей Системы (то есть от «современной капитализьмы») довольно-таки многого… даже, можно сказать, всего, чего вообще можно добиться без серьезного «искривления позвоночника» самой Системы. Совокупность этих достижений именуется «социальным государством» и тщательно охраняется — как от Системы (время от времени пытающейся забрать назад какие-то свои дары) и её консервативных поклонников (считающих, что надо вернуться к «классическому капитализму по Смиту и Дарвину», с кровью и хрустом костяков «неприспособленных»), так и от несмысленных толп, алчущих новых бонусов и не понимающих, что их алкания чрезмерны и опасны. Но это очень специфическая «европейская» ситуация. В принципе же, «социал-демократия» (как умонастроение и политическая практика) может существовать везде, где существуют способы чего-то добиться от Системы, не ломая её вконец.

Это очень четко проявляется в том, что предлагают делать правые, левые, и средние левые по вопросу о недокорме. «Правые левые» будут рассуждать о возможном повышении зарплат «на базе экономического роста». «Левые левые» — о том, что капиталистов надо экспроприировать. А вот «средние» пойдут к парламент с предложением ввести прогрессивный налог. И, вполне возможно, таки введут.

3

Здесь мы дошли до важного пункта — а именно, проблемы прихода к власти «средних левых». «Левые левые», как известно, ставят на революцию, а «правым левым» власть могут предоставить сами же правящие классы, ибо они заинтересованы в статус-кво. Что касается «средних», то тут дело обстоит сложнее. Не случайно именно они — признанные мастера партийного строительства, и не случайно именно из их среды выходят всякие газетно-журнально-телевизионные делатели мнений.

Это связано с основной стратегией «средних левых»: ненасильственным давлением.

Как слабый может взять у сильного то, что сильный ему отдавать не хочет? Очевидно, не силой: на то он и слабый. Тем не менее, остаются и другие пути. Например, обратиться за помощью к сильнейшему (как вариант — стать сильнейшим самому). Можно также найти у сильного уязвимое место, воспользоваться моментом слабости, блефануть, обмануть, и так далее. И, в конце концов, остается самое банальное: выпросить у него желаемое, разжалобив сильного или просто утомив его своим нытьем.

Это самое «выпросить» опирается на некие общечеловеческие черты, которые не удается вытравить у себя даже самым-самым волкам. Речь не идет о «жалости и милости»: от химеры совести сейчас не освободился только ленивый, а среди власть имущих ленивых нетути. Речь идет об общечеловеческой неприязни ко всему нарушающему спокойствие, неприятному, будоражащему. Пусть даже и безвредному. Ну, например, к громкому крику и плачу. В чем сила голодного младенца, разрывающегося от крика? В том, что он будет орать, пока его не накормят — или не убьют. Во всех остальных случаях он будет кричать: угрозы на него не действуют, а от боли он будет кричать ещё громче. И если вам «некуда деваться», то остается или взять его за ножки и стукнуть об стену, или все-таки накормить.

Все известные схемы давления на Систему устроены так же: делается нечто, в общем-то, безвредное, но неприятное. Интересно, что это работает лучше, чем нанесение прямого вреда. Например, стандарный джентельменский набор «форм мирного протеста» — ну, всякие демонстрации-пикеты-говорильня-там-разная — действуют на власти, как правило, куда сильнее, чем, скажем, забастовки, хотя от забастовок происходит расстройство казны, а от орущих людей «просто противно». Но противно-то — здесь и сейчас, и это хочется прекратить. Сейчас, опять же, и здесь. Иной раз власти, конечно, и распускают руки — например, разгоняет демонстрантов водометами и «демократизаторами». Но это жизнь. «По морде получал, но чаще — впендюривал», как объяснял свою стратегию поручик Ржевский. Так и здесь: Система иногда огрызается, но чаще идет на соглашения. В том числе и те, которые ей не нужны, — «просто достали».

Набор безвредных, но неприятных методов воздействия и есть социал-демократический инструментарий.

Правда, тут существует важный нюанс: весьма часто «социал-демократическое по форме» действие является только прикрытием для каких-то иных (иногда очень жестких и даже разрушительных) форм давления. Системе далеко не все равно, на каких условиях она идет на компромисс. Весьма часто «люди Системы» идут на жертвы, потому что «сдаваться врагу позорно» и к тому же опасно: уважающая себя Система больше всего на свете боится показать слабость. Зато уступка «мирным ненасильственным требованиям» может показаться более приемлемой альтернативой — это уже демонстрация не слабости, а милости к слабым и просящим. В этих случаях «социал-демократический» камуфляж тоже может оказаться востребованным — в качестве средства сохранения лица.

4

Возможность появления на политической сцене российской социал-демократии напрямую зависит от того, как мы квалифицируем существующий в России режим с точки зрения его подверженности «ненасильственному давлению».

Во-первых, существует традиционное видение российской Системы как бессмысленного и беспощадного колосса, понимающего только язык силы, да и то в самом крайнем случае. Вопиять к ней бессмысленно: в лучшем случае «они» посмеются, в худшем — раздавят пятой вопящего. Засим следует обычное «не бойся, не надейся, не проси».

Интересно, что такое понимание дела сейчас существует в двух вариантах — традиционно-либеральном, предполагающем ненависть к «этой стране» как таковой (понятно, что наши либералы — это левые революционаристы), и консервативно-почвенническом, создавшем концепт «антинародного оккупационного режима» (который «жмет и давит силу русскую» то ли с 1991, то ли с 1917, то ли даже с 988 года). В обоих случаях никакой «социал-демократии» быть не может: монстр на троне неудобопреклонен, вопли младенцев ему как сладкая музыка. Остается уповать либо на насилие («вставай, страна огромная»), либо на терпение («сдохнет же когда-нибудь эта гнида!»).

Во-вторых, есть видение нынешней Системы как совершенно аморфного желе. Это соответствует популярной ныне идее «Смуты». В таком случае для нытья отсутствует объект. Как говорят дети, «плакать некому» — не братве же?

Однако некоторая кристаллизация режима внушает определенные надежды. Нынешняя власть слишком слаба и слишком цивилизована для того, чтобы убедительно изображать из себя монстра. Но уже не настолько дика и глуха, чтобы её нельзя было о чем-нибудь просить и умолять. Вопрос в том, кто возьмет на себя эту роль и с какой целью.

В принципе, делать начальничкам гадко у нас умеют. Проблема в том, что люди, умеющие это делать, в основном занимались не «настоящей политикой», а бизнесом, причем в самом отвратном его виде: вымогательством у властей денег и прочих ресурсов, а также «продажей Родины». Классическое «гусинское» НТВ продемонстрировало такой уровень информационного шантажа, которому трудно подобрать аналоги в современной истории. Это — равно как и газетно-журнальное беснование тех же лет — надолго внушило людям благонамеренным ту простую мысль, что функцию «давления на Систему» охотно берет на себя какая-нибудь антисистема (по Гумилеву), ещё более гадкая, чем «чудище обло» на троне.

С другой — имеет место быть пресловутое «безмолвие народа». Однако, это молчание, столь комфортное для власть предержащих, не является естественным состоянием: это, скорее, обиженное молчание людей, на которых наорали и заставили заткнуться — причем сделали это те же самые персонажи, которые в другой рупор (а вообще-то — в тот же самый) орали на власть, требуя себе бенефиций и преференций.

По мере оттеснения этой камарильи от рупора (точнее — в меру этого оттеснения) у социал-демократических политиков появляются известные шансы — если не на успех, то хотя бы на понимание.

Но следует иметь в виду: перманентная революция, предполагаемая социал-демократической практикой, явялется в каком-то смысле более сложным и дорогостоящим (во всех смыслах этого слова) делом, чем даже «настоящая» революция. Это касается не только России, но любого государства вообще. «Стащить с престола негодяев» — усилие огромное, но всё-таки одноразовое. Постоянное же противостояние негодяйству, безо всякой надежды на окончательный успех, требует от человека и общества куда большего, чем готовность к бунту. Но и результат того стоит — учитывая, как быстро на местах, освобождённых от негодяев, устраиваются другие негодяи.