Текст:Константин Крылов:Эта музыка будет вечной
Эта музыка будет вечной
- Автор:
- Константин Крылов
- Константин Крылов «Эта музыка будет вечной» // Спецназ России. — апрель 2001. — № 05 (56).
- Дата публикации:
- апрель 2001
- Предмет:
- Антиглобализм
Над советскими праздниками можно было посмеиваться. Над российскими принято публично потешаться. И есть над чем: если советский «день Конституции» был просто «лишним выходным», то эквивалентный ему «день независимости России» является уже полным издевательством над здравым смыслом, да и над здоровыми национальными чувствами тоже: всенародно отмечать распад собственной страны не додумались покамест «нигде кроме». В этом смысле «12 июня» скорее уж смахивает на 22-е число того же месяца… Двадцать третье февраля и восьмое марта в одночасье стали крайне неполиткорректными. Красная Армия сейчас не в моде. Деникин с Врангелем, правда, тоже никак не выйдут в национальные герои, в основном потому, что в современной России (ощущающей себя страной неудачливой) страсть как не любят неудачников — а Белое Движение, что ни говори, «гражданку» проиграло. В результате праздновать оказалось вроде бы и нечего. Что до восьмого марта, то торжествующий мировой феминизм давно взял дело борьбы за освобождение прекрасного пола в свои холёные ручки, и доходчиво объяснил этому самому полу, что освобождаться ему надо не от эксплуататоров, а от мужских шовинистических свиней. О Девятом мая нужно говорить особо, но это тоже непростая тема… Так что с чистой совестью дорогие россияне могут праздновать разве что Новый Год. Однако, даже здесь есть свои проблемы: благодаря календарным выкрутасам со «старым» и «новым» стилями православные в эту ночь вынуждены поститься. Ну а самая демократически-продвинутая часть населения, напротив, предпочитает праздновать католическое Рождество…
Но особенно не повезло в этом смысле Первомаю. В отличие от государственных и народных праздников, он всегда считался праздником отчётливо-коммунистическим, уступая только седьмому ноября. Соответственно, у новых властей, пришедших на волне антисоветизма, эта дата вызывала вполне понятную изжогу. Правда, вовсе вычеркнуть из праздничного календаря её всё-таки не удалось, но и никаких «торжеств», разумеется, устраивать никто не собирался. Первомай превратился в специальный «день проблем» для властей: последним очень уж не хотелось видеть толпы людей с красными флагами, и прочие «явления жизни», не вписывающиеся в установленный ими порядок. Утешением служил тот факт, что Первомай во всём «цивилизованном мире» (за пределами СССР) считался не праздником, а именно днём неприятностей для власть имущих.
Нынешний Первомай прошёл на удивление тихо. В Москве собралось всего три митинга — два коммунистических, и один профсоюзный. Самое забавное, что в последнем участвовали представители профсоюза предпринимателей — то есть, если кто не понял, проклятые капиталисты, против которых, собственно, в этот день принято бороться. Более того, оные представители вышли поддержать требования рабочих на предмет отмены единого социального налога. Дело попахивает, как это раньше называли, смычкой рабочих и предпринимателей против известных служб, заслуживших в широких массах населения репутацию кровососов. Возможно, поделом… Но в целом митинг был на удивление приличным, речи ораторов — весьма умеренные, а требования трудящихся поражали экономической грамотностью. Так что заключительное выступление московского мэра, более смахивающее на лекцию (а говорил он об исчерпании эффекта импортозамещения и прочих непростых материях) оказалось вполне уместным. Коммунистические демонстрации на таком фоне казались скорее необходимой приправой: совсем без Анпилова тоже ведь нельзя.
На этом благостном фоне особенно странно смотрятся мировые события. Потому что во всём цивилизованном мире праздник прошёл с ба-а-льшущими нарушениями общественного порядка. А именно: Первомай послужил хорошим поводом для очередного выступления противников глобализации, которые устроили акции протеста в Берлине, Лондоне и других местах.
Что такое глобализация, мы все как бы знаем — во всяком случае, слово уже стало привычным, а это создаёт иллюзию знакомства с предметом. Всё же напомним, что имеется в виду. Глобализация — это процесс стирания национальных, культурных и языковых границ между странами и народами. Стимулируется он процессом интеграции мировой экономики, всё больше превращающимся в единое мировое хозяйство с центром в США, обширными ухоженными владениями в Европе, новостройками в Юго-Восточной Азии, и помойкой во всём остальном мире. Почти 90 % штаб-квартир крупнейших транснациональных корпораций расположены в США, Европе и Японии, причем более половины из них — всего лишь в пяти странах (Франция, Германия, США, Япония и Нидерланды). Оттуда же исходят правила и стандарты, управляющие жизнью людей — начиная с языковых (английский де-факто стал всемирным языком делового общения, и не только делового) и кончая гастрономическими — гамбургер и кока-кола победили «национальные кухни» в два притопа-три прихлопа. Ну и так далее — список всех прелестей (или ужасов) глобализации вы можете домыслить сами.
Так вот: борьба с глобализацией с некоторых пор стала любимым занятием мирового левого движения. Обычно соответствующие акции приурочиваются к разного рода крупным международным тусовкам, собирающим «глобализаторов» со всего мира. Так, в славном городе Неаполе, где проходил форум по информационным технологиям, тысячи противников глобализации устроили натуральные баррикады, а потом учинили бои с полицией, явившейся эти баррикады раскурочивать. В Праге, где собирались хорошо посидеть Международный Валютный Фонд и Всемирный Банк, антиглобалисты устроили настолько крутое махалово с полицией, что уважаемым господам пришлось урезать свои выступления (не повезло, в частности, нашему Кудрину). А в городе Сиэтле, штат Вашингтон, торжественное открытие Всемирной Торговой Организации оказалось сорванным из-за массовых беспорядков, устроенных противниками всё той же глобализации.
Первомай не стал исключением. Традиционный праздник борьбы за права трудящихся был использован как повод для очередных беспорядков. Например, в Лондоне двадцатитысячная толпа в течении нескольких часов удерживала центр города, устроив там классические буйствования с переворачиванием автомобилей, разгромом ларьков и магазинчиков, осквернением всяких буржуазных святынь, и прочими безобразиями. Участники действа несли плакаты с надписями «Капитализм — это катастрофа», а «зелёные» растоптали священный для британцев символ — аккуратно подстриженный газон, да ещё и возле памятника Черчиллю — и засадили землю какими-то непонятными саженцами (хорошо, если не сорняками). Разумеется, не обошлось и без традиционного уже разгрома «Макдональдса», олицетворяющего собой глобальное мировое зло… В других буржуйских столицах (например, в Берлине) тоже не обошлось без эксцессов аналогичного свойства.
Интересно, кто всё это учиняет. Так называемое «антиглобалистское движение» представляет пёстрый набор самых разнообразных, по большей части крайне аморфных, организаций, кружков, групп, группочек, сект, и просто отдельных людей. Было бы логичным ожидать, что это какие-нибудь неудачники и отбросы общества — скажем, нелегальные иммигранты, религиозные фанатики, представители малых народов, говорящие на каких-нибудь редких наречиях, или, наконец, какие-нибудь кустари-одиночки, вынужденные закрыть свои шинки и шашлычницы под напором всепобеждающих гамбургера, чизбургера и «двойного фрикаделлера». Ну что ж, такие там тоже есть — но не они составляют массу и делают погоду. Подавляющее большинство участников антиглобалистских акций — это молодые, относительно обеспеченные люди, имеющие удовольствие родиться и проживать в странах «золотого миллиарда». Большинство из них привыкли свободно путешествовать по миру, пользоваться современными средствами связи, расплачиваться кредитными карточками, носить модную одежду, кушать экологически чистых рябчиков, и круглый год жевать ананасы. Более того, они «глобализованы»: например, основным орудием общения и координации действий для них является интернет, позволяющий быстро и без проблем связываться с единомышленниками по всему миру. Многие из них прилетают на место очередных акций на самолётах. Они совсем не похожи на людей, которым нечего терять, кроме своих цепей. Они гораздо больше смахивают на людей, бесящихся с жиру — однако, в развитых странах с перееданием организованно борются, и довольно успешно… Тем не менее, камни в полицейских летят, стёкла витрин разбиваются, и даже кое-где сжигаются американские флаги. И уже есть первые убитые, и уже поговаривают о «кризисе западной цивилизации»… А названия групп и группочек одно другого ужаснее — «Классовая борьба» (ой!), «Чёрный лес» (непонятно что такое, но всё равно страшно), «Уличная цивилизация» (у-у-у, как всё серьёзно)… И там таких ещё много.
Для того, чтобы понять, в чём дело, придётся углубиться в историю: около тридцати лет назад, в конце 60-х, на Западе тоже имело место быть нечто подобное. А именно — сытая холёная западная молодёжь вдруг, ни с того ни с сего, «восстала против системы». Пиком выступлений был 1968 год, когда западный мир был потрясён студенческими волнениями.
Год, впрочем, был вообще неспокойным. На него пришлась пресловутая «пражская весна», убийство в Мемфисе Мартина Лютера Кинга (а в предыдущем году в Боливии убили Че Гевару, моментально превратившегося в модный символ), первые серьёзные поражения американцев во Вьетнаме (и развёртывание серьёзного антивоенного движения в самой Америке), ну и фактическое начало «сексуальной революции». И всё-таки запомнился этот год прежде всего молодёжными волнениями.
Начиналось всё как-то нелепо. В хорошей, но сильно буржуазной стране, Франции, в ту пору управляемой бравым де Голлем, долго тлел вялотекущий конфликт в системе государственного высшего образования. Коротко говоря, французские студенты были недовольны тем, чему их учат и как, а французские профессора (люди вообще довольно консервативные) не желали менять пластинку. Студенты горячо интересовались левыми идеями, а профессора были убеждены, что «левизна» — синоним опасной глупости. Студентам хотелось изучать Маркса, Троцкого, и прочих «этаких» авторов — а профессора не могли и не хотели им это преподавать. Дело, в общем, житейское — но обе стороны пошли на принцип. Начались студенческие волнения. Состояли они поначалу в демонстративном непосещении лекций и всяких непочтительных жестах в сторону «преподов». 21 марта в Нантере (маленький университетский городок, фактически предместье Парижа, нечто вроде нашего Долгопрудного) группа студентов отказалась сдавать экзамены по психологии — не потому, что «не учили», а в знак протеста против. Всё это было бы смешно, но 22 марта те же ребята захватили здание административного корпуса университета. Поводом послужило административное задержание шести хулиганов, несколькими днями ранее напавших на парижское представительство «Американ Экспресс», опять же в знак протеста (против войны во Вьетнаме). Поняв, что они зашли слишком далеко, и отступать поздно, студенты решили придать своим выходкам какой-нибудь смысл, и сформировали «движение 22 марта». Возглавил его молодой и никому доселе неизвестный немецкий еврей, учившийся во Франции, по имени Габриэль Кон-Бендикт.
Переломной точкой стал пресловутый Первомай. Прошедший с небывалым доселе размахом, «праздник пролетарской солидарности» впервые прошёл при активном участии лиц, не имевших с пролетариатом ничего общего. Студенты бодро шли вместе с рабочими, наслаждаясь чувством классовой солидарности. Надо сказать, что она и в самом деле имела место: в дальнейшем благодарные пролетарии сыграли во всей этой истории немалую роль.
Развивая успех, 3 мая студенты Сорбонны провели митинг в поддержку нантеровских, заодно оформившись организационно — то есть создав свою организацию «Движение университетских действий». 4 мая Сорбонна была закрыта. 6 мая в Париже состоялась двадцатитысячная демонстрация протеста по этому поводу, причём парижане встречали бунтарей цветами и улыбками. Всё кончилось грандиозной дракой с полицией, где в ход пошло даже оружие пролетариата — булыжники с парижской мостовой. 7 мая бастовали все вузы Франции. Уже упомянутые «лучшие умы», в числе которых были Жан-Поль Сартр, Натали Саррот, Франсуаза Саган, Франсуа Мориак и т. п., создали комитет в поддержку студенческого бунта. Но куда важнее было то, что на стороне студентов выступили профсоюзы. 10 мая на улицах Парижа появились баррикады. В Латинском квартале дело закончилось ещё одним сражением с полицией. 13 мая началась всеобщая 24-часовая забастовка, в которой приняло участие около 10 миллионов человек. Дальше дело покатилось само. Студенты и рабочие захватывали заводы, университетские корпуса, улицы и площади. 17 мая забастовали почта, телеграф и телефон. Казалось, что противостоять происходящему невозможно — происходит переворот или что похуже. Бравый де Голль, спешно вернувшийся в страну (не придав значения начавшимся беспорядкам, он спокойно отбыл с визитом в Румынию), тоже поначалу растерялся, но потом взял себя в руки и сделал простейшие и очевиднейшие вещи: договорился с профсоюзными боссами (посулив рабочим увеличение зарплаты), формально запретил основные левацкие группировки, после чего отправил полицию очищать от студентов занятые ими (и основательно загаженные) территории прекрасной Франции. Полиция справилась с бузотёрами на удивление быстро: после нескольких крупных стычек ребят разогнали. Кой-кого посадили в тюрьму — ненадолго, разумеется. Бузотёра Кон-Бендикта выслали в ФРГ. В конце июля прошли парламентские выборы, на которых победил де Голль — правда, во втором туре.
В других западных странах происходили похожие события — разумеется, с поправкой на национально-культурную специфику. Памятником соответствующим американским волнениям остался хороший фильм «Забриски-Пойнт», да воспоминания о знаменитых рок-фестивалях, о знаменитом Вудстоке, который показал прогнившему истеблишменту много чего, в частности — публичное make love. В Америке всё это наложилось на войну во Вьетнаме, в результате всех этих событий благополучно проигранную. Тем не менее никакой «революции» в Америке (как и во Франции, как и в других местах) не произошло: все реальные «выступления» после короткого периода растерянности были успешно подавлены.
Имело место долгое «послевкусие». Ладно бы то, что «левая» фразеология (чтобы не сказать — демагогия) надолго (до начала 80-х) стала преобладающей: бессмысленная ругань в адрес «капитализма» оказалась безвредной. Серьёзнее было то, что вплоть до конца 70-х на Западе действовали левацкие группировки. Среди них были действительно опасные, вроде немецкой RAF (Rote Armee Fraktion) Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф, решивших бороться с «прогнившим режимом» всерьёз, занявшись натуральным терроризмом, и таки убивших немало народу — в основном высокопоставленных немецких чиновников и политиков (особенно они не любили банкиров и судейских — на их счету два председателя банков, несколько судей и даже генпрокурор ФРГ). Несмотря на беспрецедентные меры по уничтожению этой организации, RAF так и не была по-настоящему обезврежена. Официально она просуществовала до 1993 года. Последним громким делом «фракции» был взрыв тюрьмы в Вейтерштадте в 1993 году, после чего RAF объявила о своём самороспуске, но сохранила свои оргструктуры. В настоящее время, несмотря на то, что все её лидеры сидят в тюрьмах или убиты, существует мнение, что основные силы организации не разгромлены, а ушли в глубокое подполье…
Чтобы понять, как же это получилось, надо поинтересоваться, а что произошло с бунтарями и ненавистниками капитализма дальше. Оказывается, зачинщики и активные участники бунта прекрасно устроились в большой взрослой жизни. Пресловутый Даниэль Кон-Бендикт стал одним из вождей «зелёного» движения в Германии, депутатом Европарламента (хотя свободный въезд во Францию ему разрешили только в позапрошлом году — французская фемида консервативна). Газета «Либерасьон», созданая в 1973 году бывшими активистами волнений, стала крупнейшей французской газетой, и пишут туда в основном всё те же ребята. Приска Башле, вдохновитель создания «комитетов действия» — профессор Сорбонны; Мишель-Антуан Бурнье, один из лидеров Союза студентов-коммунистов (ЮЭК) — главный редактор журнала «Актюэль»; Ролан Кастро, ещё один лидер ЮЭК, вождь нантерских бунтарей — ведущий архитектор Франции; Тьенно Грюмбах, лидер маоистского Союза коммунистической молодежи- адвокат, старшина объединения адвокатов Версаля; Жан-Пьер ле Дантек, ещё один лидер того же Союза — профессор Высшей архитектурной школы; Жан-Марк Сальман, руководитель боевых групп того же Союза — крупнейший продавец французских книг в Нью-Йорке… Андре Глюксман, философ, один из основателей «Пролетарской левой партии», не так давно прославился на всю Европу защитой доброго чеченского народа от этих чудовищных русских. А его подельница, мыслительница феминистского направления Юлия Кристева, некогда большая любительница председателя Мао, пишет трогательные статьи в защиту албанцев, и находит причину всех бед Балкан в православии. В общем, люди хорошо устроились, и на фуа-гра с винцом им франков хватает.
Впрочем, во Франции (как и в других европейских странах) участники событий 68-го — отнюдь не парии. «Поколение 68-го» вообще отличается редкостной цепкостью, переходящей в круговую поруку: они плотно сидят во всех административных органах (особенно их много в провинциальных университетах и институтах). Ссориться с ними крайне опасно: эти люди, как наши «шестидесятники», умеют крепко держаться за руки, а также и пускать их в ход. Они прекрасно освоились с «системой», хотя и вошли в неё через чёрный ход.
Собственно, всё дело было именно в этом самом «чёрном ходе». По сути дела, пресловутые «события 1968-го» были всего-навсего конфликтом отцов и детей — правда, принявшем небанальные формы.
Это звучит странно. Западное общество — при всех его недостатках — имеет одно большое достоинство. А именно — оно поддерживает и поощряет честную конкуренцию. Разумеется, в отдельных случаях честность этой конкуренции оказывается сомнительной, но в целом более способные и энергичные люди всё-таки теснят менее способных и менее энергичных. Соответственно, что-что, а выдавливание «отцов» «детьми» со всех значимых позиций в обществе оказывается всего лишь делом времени. И как бы не упирались папы и дедушки, а энергия молодости возьмёт своё…
Однако, на практике всё выходит иначе. Даже в самом что ни на есть конкурентном обществе вытеснение одного поколения другим идёт очень и очень туго. И отнюдь не потому, что противные старики каким-то хитрым и подлым способом держатся за свои кресла. А потому, что у стариков есть одно преимущество, которого молодые, как правило, лишены, и которое может свести на нет все преимущества молодости и энергии.
Как нас учит социология, в любом обществе есть доминирующие и доминируемые, «те, кто сверху» и «те, кто внизу». Частным случаем этого различия является различие между управляющими и управляемыми, но оно шире. Доминирующие — это не только те, кто находятся у власти. Это все те, для кого существующий порядок вещей удобен и приятен. Доминируемые же — все те, кому приходится жить в таком мире, нравится им это или нет.
Представьте себе, что вы каждый день ходите на работу в такое место, где непрерывно играет музыка. (Неважно какая — Моцарт или тяжёлый рок. Допустим, что это Моцарт). Представьте себе ещё, что вы не можете её выключить: эту музыку очень любит самый главный начальник, и — хочешь ни хочешь — крутит этого самого Моцарта по внутренней связи, искренне считая, что все должны приобщиться к этому чуду… Если музыка вам нравится, вы чувствуете себя уверенно и комфортно. Но если вы её на дух не переносите, вам через некоторое время станет очень скверно. Половина ваших сил будет тратиться на то, чтобы как-то абстрагироваться от шума, а вторая половина — на то, чтобы подавлять собственное раздражение. Скверно, не правда ли? Но ведь вы не просто сидите в комнате, а должны ещё и делать какую-то работу. Понятно, что любители Моцарта будут делать её лучше вас — им всё по кайфу, их ничто не раздражает, весь этот грохот даже придаёт им сил и энергии. У вас же эта штука силы и энергию отнимает. Ну и кто больше наработает — вы или любитель Моцарта? Понятно кто. Далее, понятно, что любители Моцарта будут любимы начальством (нет, не за их музыкальные вкусы — а за трудовые успехи), назначаться на высокие должности (опять же только и исключительно за профессионализм и эффективный труд!). К тому же, положа руку на сердце, любитель Моцарта куда лучше понимает других любителей Моцарта, нежели его ненавистников. Нет-нет, он никому не протежируют. Просто с меломаном ему есть о чём поговорить (скажем, о тонкостях исполнения любимой музыки), а с тем, кому медведь на ухо наступил. ему говорить не о чём, да и не хочется… Да и самому этому бедолаге, скорее всего, не очень захочется лезть туда, наверх, где эти ненавистные скрипки пиликают из каждой щели — спасибо, он этим сыт по горло…
Так что каждый новый начальник будет ставить у себя в кабинете музыкальный центр, наигрывающий «Волшебную Флейту». И, будьте покойны, эта музыка будет вечной.
Но подобную логику можно распространить и на все прочие явления жизни. Возьмём, к примеру, двух человек. Один — совершенно средний трудяга, всё высиживающий задницей. Но ему нравится еда, которую он ест, город, в котором живёт, люди, с которыми он общается, и, наконец, работа, которую он делает. Другой умён и талантлив, всё даётся ему с полпинка. Но его раздражают окружающие, кусок в горло ему не идёт, ему не нравится архитектура и климат того места, где он имеет несчастье проживать, и так далее… Ну и кто из них в конце концов станет большим начальником, а кто пополнит ряды неудачников?
Здесь мы подошли к очень важной социологической истине. В конкурентной борьбе выигрывают не самые сильные и ловкие, а те, кто тратит минимум усилий на приспособление к существующей реальности.
Разумеется, некоторое недовольство для конкурентной борьбы желательно. Но оно не должно касаться существующей реальности как таковой. Можно быть недовольным только собственным положением в ней — и то не слишком. Но тотальные нигилисты в мире честной конкуренции проигрывают всегда — и потому, что тратят слишком много сил на своё недовольство, и потому, что сама цель — овладение существующей реальностью — кажется им недостаточно привлекательной. «На фиг надо».
Остаётся выяснить, откуда берётся эта самая «существующая реальность». Понятно, что, за исключением климата и кое-каких внешних обстоятельств, она создаётся самими же людьми. Однако, это большой труд — отстроить себе пригодный для жизни мир. Гораздо проще (и дешевле) поддерживать в рабочем состоянии тот мир, который уже построен — как правило, предыдущими поколениями. Ну не сносить же, скажем, хорошие прочные здания, построенные тридцать лет назад, только потому, что у нас другие архитектурные вкусы? Не менять же, допустим, стиль хорошо налаженного делопроизводства? Не менять же, тем более, хорошо зарекомендовавшие себя формы экономики? Не искать же, вообще, лишних приключений себе на задницу?!
Серьёзные перемены в мире возникают обычно тогда, когда к тому вынуждают серьёзные причины. Например, большие катастрофы, природные или рукотворные — когда надо отстраивать всё заново, начиная от домов и фабрик, и кончая общественными отношениями. И, как правило, людям, которому выпадает на долю такой труд (весьма, кстати, тяжёлый), старается обустроить мир под себя. То, что получается в результате, является обычно воплощением желаний и надежд всего лишь одного поколения людей. Остальным приходится жить в том, что получилось — до следующего большого облома.
Как известно, последние крупные катастрофы в истории Запада пришлись на тридцатые-сороковые годы. Имеется в виду прежде всего Вторая Мировая Война, а также и американская Великая депрессия, с ней тесно связанная. Соответственно, возникло понятие «послевоенный мир». Люди, которые его построили, были достаточно крепкими людьми. Они пережили экономический кризис и разрушительную войну (а также и советскую угрозу, которая тогда была нешуточной), и были полны решимости построить по-настоящему стабильный и процветающий мир. Где каждый гвоздь будет вбит на своё место, да так, что не выдернешь. Где все политические, экономические, и культурные институты будут работать на стабильность и процветание. На стабильность и процветание любой ценой. И они этого достигли. Послевоенный Запад расцветал и крепчал на глазах, и, казалось, эта музыка будет вечной.
Однако, дети, родившиеся после войны, в конце сороковых (в шестьдесят восьмом им было где-то под двадцать, самое время завоёвывать себе место в мире), росли в мире, который они не умели и не хотели любить и ценить. Папы казались им скучными параноиками, свихнувшимися на потреблении и конформизме, и боящимися любых перемен, а построенный ими мир — унылой казармой. Ежедневная трёхразовая кормёжка отнюдь не казалась им предельной ценностью, а других ценностей им не предложили.
И, ведомые безошибочным инстинктом затираемого поколения, они устроили бузу. Но они не были ниспровергателями основ. Они не были врагами своего общества. Их просто достала нудноватая музычка послевоенного мира, и они хотели её выключить — или хотя бы сменить пластинку.
Верили ли все эти «леваки» и «борцы с капитализмом» в идеи Маркса, Мао, Троцкого, или Герберта какого-нибудь, извините, Маркузе? Хотели ли они «социалистической революции» у себя дома? Вряд ли. Конечно, отдельные фанатики разрушения всего и вся нашлись — но их было немного. Та же RAF никогда не насчитывала в своих рядах более полусотни человек. Большинство же относилось к марксистским и марксоидным идеям как к булыжникам: неважно, чем швыряться, лишь бы предмет был тяжёлый. Сойдёт и палка, и булыжник, и том «Капитала», на худой конец — «красная книжечка» председателя Мао. Да, в общем, дело не в идеях: в беспорядках принимали участие люди с совершенно несовместимыми убеждениями. Дело в том, чтобы мир хотя бы чуточку прогнулся.
И суровый западный истеблишмент таки внял чаяниям и нуждам своих неразумных детей. Пластинку сменили, хотя и не сразу. Самых активных деятелей «мая» постарались пристроить, а для остальных создали условия, в которых они могли жить, как им нравится. Складывающаяся молодёжная субкультура была аккуратно интегрирована в мейнстрим. Левая фразеология, при всей её отвратительности, была легализована, и даже послужила кое-каким полезным целям, например экологическим. И где-то в начале 80-х произошло окончательное и бесповоротное примирение: «дети», наконец, заняли места «отцов», и начали обустраивать мир совсем уж по своему вкусу…
Ну что ж. Прибавляем к цифре 1980 цифру 20. Получаем 2000. С точностью плюс-минус пара лет получаем дату начала «антиглобалистских выступлений». Очередные западные детишки просто повторяют (на новом уровне, с новыми возможностями) то, что неплохо получилось у их родителей. Им тоже не по нраву мотивчик, им тоже нужно, чтобы к ним прислушались и чуть-чуть прогнули мир под них.
Не стоит особенно беспокоиться о судьбах мирового капитализма. Милые бранятся — только тешатся. Там что на следующий год будем ждать очередного «горячего первомая», и прочих прелестей жизни.
Что касается действительных жертв той же глобализации (например, нас с вами), то они здесь совершенно ни при чём.
Так что же? Неужели всё возмущение глобализацией сводится исключительно к карнавальным «акциям протеста», за которыми ничего не стоит, кроме недовольства западной бриллиантовой молодёжи своими золотыми папиками? Нет, конечно. Есть ведь вполне реальная проблема: богатые страны в результате глобализации становятся богаче, а бедные, соответственно, лишаются последнего. Пока что они ещё рассчитывают на то, что богатые добровольно поделятся с ними кой-чем. Но надежды эти тают, и недалёк тот день, когда они исчезнут совсем.
И что будет тогда? Есть все основания полагать, что в обглоданном до костей «третьем мире» в моду могут войти кое-какие старые песенки. Помните?
…Но мы подымем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело,
Славься, великий союз всех народов
За лучший мир, за святую свободу…
Да, Маркс и Энгельс сейчас непопулярны — и, наверное, поделом. Но эта музыка будет вечной.