Текст:Константин Крылов:Dixi/22: О национальном духе
| N | [../index.htm <на сервер Традиция] <на сервер Россия.оrg |
Знаешь,
почему я голодаю? Потому что за всю свою жизнь не
нашел себе еды, которая мне пришлась бы по вкусу. | |
| 22 |
КОНСТАНТИН
КРЫЛОВ
КАК |
PATRIOTICA II Москва, 22 Ноября 1999 г. Разговоры “за национальную идею” всегда начинаются с середины. То есть, предполагается, что с “нацией” всё более или менее ясно, и остаётся приложить к ней “идею”. Самое интересное, что этот подход в какой-то степени работает. Бывают ведь ситуации, когда с “нацией” действительно всё более-менее ясно. То есть представители некоторой нации не имеют никаких вопросов по поводу того, кто тут “своя нация”, а кто нет. У эстонцев, или, скажем, черкесов, никаких проблем с этим делом не замечается. Соответственно, все разговоры о “национальной идее” сводятся к простому: “вот есть мы; что нам делать с собой дальше?” На это могут быть даны ответы самые разные #1 1, но, по крайней мере, тот факт, что “вот есть мы”, вопросов не вызывает. Не то в России. Русские никак не могут сказать о себе “вот есть мы”, потому что как раз с этим-то всё и неясно. Поэтому-то, если мы всё же хотим разговаривать меж собой на эту тему (а придётся), нам ничего другого не остаётся, как начать с начала. С самого начала. С определений. То есть даже не с того, “кто такие есть мы” (и есть ли вообще), а с того, что такое вообще есть “нация”. Среди тех, кто берётся рассуждать на эту тему, очень популярны две взаимоисключающие теории нации: “расовая” (она же “биологическая”) и “культурно-историческая” (или “теория национального духа”). Грубо говоря, биологическая трактовка утверждает, что “нация” определяется через “национальность”, а “национальность” – это биологический признак, наподобие цвета кожи. В наше политкорректное время эта теория многократно опровергалась (или просто анафемствовалась, как вредная и фашистская), но на деле она по-прежнему популярна в массах. Противостоящая ей “культурно-историческая” трактовка предпочитает понимать “национальность” через принадлежность “нации”, каковая понимается как носитель “национальной культуры” (куда сваливают всё, начиная от Языка и Религии и кончая обычаями, народными прибаутками, застольными песнями, потешками и переплясами). Приобщаются к этой самой “национальной культуре” чисто духовно, путём научения и воспитания в соответствующей среде. Тут, правда, возникают всякие неприятные вопросы типа того, можно ли приобщиться “национальной культуре” кому-нибудь постороннему, и может ли человек быть причастным двум и более “национальным культурам”. За сим обычно следуют невнятные разговоры о том, что приобщиться оной довольно сложно, особенно если делать это специально и сознательно. Если же быть совсем честным, то выходит так, что “вступить в нацию” (как вступают в партию) всё-таки нельзя. И неудивительно. Главное в понятии “национального” состоит всё-таки в том, что “национальная принадлежность” передаётся наследственным путём. Если точнее, “бессознательно”. “Национальное” – это то, чему нельзя научиться. Нечто в нас является “национальным” ровно в той мере, в которой оно не является “сознательным” (скажем, знанием или убеждением). С этим можно поспорить, убеждая себя в том, что “национальная принадлежность” может быть делом свободного выбора. Бывают же ситуации, когда человек действительно меняет национальную принадлежность – “адаптируется” или “ассимилируется” в иной среде (скажем, в эмиграции). Не будем рассуждать о том, что всякая ассимиляция есть притворство и самообман: допустим для простоты, что это не так, и случаи истинной ассимиляции имеют место быть. Однако, успешная ассимиляция – процесс отнюдь не сознательный. Нельзя пройти полуторагодовой курс и научиться “быть немцем”. Можно “онемечиться” (причём это дело долгое и мало у кого получается). Но, главное, это не может быть результатом сознательного решения. Это или получается само собой, или никак. #2 2 Можно, конечно, написать в домашнем календарике: “с сегодняшнего дня я буду считать себя немцем”, и аккуратно вести себя как немец, даже думать по-немецки. (И при том чувствовать себя обычным заурядным евреем.) То есть, “национальное” определяется через восприятие, “ощущение”. Русский – тот, кто чувствует себя русским (а не “думает”, что он русский, поскольку "думать", точнее – воображать, можно много чего). Соответственно, место “национального” – в бессознательном. Вывод тривиален. Однако, из него следует довольно многое. В частности, то, что никакого естественного “национального сознания” у людей нет: “национальное сознание” — это всегда рационализация (более или менее удачная) “национального чувства”. (В отличии, например, от “классового сознания”, которое есть. Потому что социальные и классовые отличия – это отличия именно сознательные. Можно говорить о классовом сознании, но нельзя – о классовом бессознательном. #3 3) Тут мы, впрочем, несколько забежали вперёд, и, можно сказать, проговорились. Потому что ясно ведь, что далеко не всё бессознательное имеет отношение к “национальному”. В бессознательном есть много всякого разного. Например, фрейдятина-сексятина. Или вкусовые предпочтения: кто-то любит острый сыр и музыку Брамса, а кто-то – телячью отбивную с кровью и без музыки. Всё это “бессознательные ощущения”, но к нашей теме они отношения не имеют. Так вот. “Национальным” является наше отношение к обществу, и на всё, что с этим связано. Думаю, не надо доказывать, что общество – это явление вненациональное. Его устройство может сложиться само собой, или быть сконструировано какими-нибудь местными Солонами и Ликургами, или навязано извне. Это уж как получится. Но вот отношение людей к этому самому устройству и разным его частям – это “их внутреннее дело”. Тут-то всё и начинается. С одной стороны, общество – это такая вещь, которую невозможно не замечать. Можно не любить шоколад и не есть его. Но жить приходится в обществе, и тут уж ничего не поделаешь. Разумеется, у нас есть некоторый выбор, в какой именно части общества нам жить. Тем не менее, имея дело с частями целого, приходится как-то соотноситься и с целым. Но, с другой стороны, нам доступна для обозрения только определённая часть общественной жизни. Мы не видим и не ощущаем, как функционирует экономика, или, скажем, государственные учреждения. Разумеется, мы многое знаем и понимаем в общественном устройстве. Но знаем и понимаем головой, сознательно. Бессознательное же и ведать не ведает, что есть такие вещи, как “фондовый рынок” или “государственный долг”. Реально мы видим отдельных людей и их поступки. То есть оно реагирует на человеческое поведение, и только на него. Итак. “Национальное” – это система бессознательных оценок человеческого поведения (как чужого, так и своего собственного), передаваемых наследственным путём. Здесь нужно пояснить, что мы понимаем под “наследственным путём”. Разумеется, дело тут не обязательно в “генах”. Хотя в некоторых случаях они и могут играть какую-то роль; возможно, разную в разных случаях. Я вполне допускаю, что некоторые национальные признаки в большей мере “генетически заданы”, чем другие. То есть, логически возможна такая ситуация, что сын мамы-‘мумбо’ всегда будет вполне себе ‘мумбо’, а сын мамы-‘юмбо’ должен расти до десяти лет в семье ‘юмбо’, чтобы стать настоящим ‘юмбо’. Под “наследуемым” следует понимать вообще всё то, что передаётся от старших (взрослых) к младшим (детям) бессознательным путём, “не специально” #4 4. Важно здесь и то, что речь идёт не о “стереотипах поведения”, а о стереотипах оценки поведения, о системе реакций на поведение. Эта разница очень важна. Поведение как таковое сознательно, ему можно научиться или разучиться. Человек может научиться “вести себя иначе”. Но научиться иначе относиться к какому-то виду поведения крайне сложно. Используя слово “реакция”, мы можем дать ещё одно определение “национального”. “Национальной” является реакция человека на общество, точнее говоря, на реализуемые в нём модели поведения #5 5. Из этого следует крайне важный вывод. Если общество изменится, “национальный характер”, скорее всего, поменяется тоже, причём ровно с той скоростью, с которой изменится общество. Может показаться, что мы имеем дело с другими людьми, с “другой нацией”. На самом же деле “нация” не изменилась ни на йоту. Просто исчезли некоторые социальные практики, на которые приходилось реагировать, а возникли новые, к которым нация относится совсем по-другому. Представим себе человека, который не выносит табачного дыма. Вот он сидит в прокуренной комнате. У него кислая физиономия, он зол и раздражён, и даже не пытается этого скрыть. Некий физиономист следит за ним и приходит к выводу: “раздражительный дурак с плохим характером”. Но вот он же – на прогулке в сосновом бору. “Это же другой человек”, скажет физиономист, и будет не прав. Это всего лишь реакция на чистый воздух. Точно так же, резкие перемены в общественной структуре могут вызвать самые неожиданные последствия в “национальном характере”: например, какой-нибудь мирный культурный народ, имеющий репутацию вечно битого и гонимого, вдруг начинает успешно воевать с превосходящими силами противника, а какие-нибудь агрессивные краснокожие дикари обнаруживают вкус и способность к занятиям юриспруденцией. Продолжим, однако, наши воображаемые опыты. Теперь представим себе человека, который всю жизнь живёт, скажем, в Уганде, и кушает бататы и жареные бананы. Вполне возможно, что его любимым блюдом мог бы стать тюлений жир, если бы он имел возможность его попробовать. Но увы, он не имеет таких шансов. Более того, вычислить заранее – даже имея данные о всех его вкусовых пристрастиях в области бананов и бататов, и точно зная, сколько именно золы он сыплет на батат, – понравится ли ему тюлений жир, невозможно. Мало ли как он отреагирует. Точно так же обстоит дело и с “национальным духом”. Невозможно заранее предсказать реакцию последнего на сильно изменившиеся обстоятельства, особенно на новые, которых раньше не было и быть не могло. Здесь мы снова возвращаемся к русской проблематике. Столь свойственное русским чувство какой-то неясной национальной вины (“что-то с нами не так; мы кривые какие-то, всё у нас через жопу” и т.п.), выражаемое в концентрированном виде через знаменитое “всё не так, ребята”, читается скорее как “всё не то”. То есть это проблема взаимоотношений с собственным вкусом. Соответствующие национальные комплексы в этом смысле очень похожи на чувства ребёнка, которого вздорная мамаша заставляет есть что-нибудь невкусное. Ребёнок плачет, давится, но ест, при этом ещё и чувствуя себя виноватым. Точно так же, то общество, которое существовало в России, по крайней мере, с петровских времён, русским людям во многих отношениях казалось (и кажется) неприятным и тягостным. При этом они никак не могут определиться с тем, что же именно им так не нравится. "Национальное" ("подсознательное") и "социальное" ("сознательное") могут и должны быть согласованы. Я, например, считаю, что они должны быть согласованы. Убеждения и предпочтения должны совпадать. Проблема, однако, в том, что это двусторонний процесс. Мы не доверяем своему подсознанию, потому что (подсознательно же) считаем его "некультурным", и пытаемся навязать ему свои (а чаще принимаемые за свои) "убеждения". Это не получается, и мы остаёмся "национально озабоченными", то есть неудовлетворёнными. Dixi. Файл:Http://hits1.infoart.ru/cgi-bin/ihits/counter.cgi?E011684 | |
| [../index.htm <на сервер Традиция] <на сервер Россия.оrg |
[http://www.rossia.org/forum/ Форум Россия | ||