| 49
|
2
КОНСТАНТИН КРЫЛОВ
КАК
Я
УЖЕ
СКАЗАЛ
О
ПОТРЕБНОСТЯХ
|
ЧЕГО ЖЕ ТЫ ХОЧЕШЬ?
Москва, 21 Февраля 2000 г.
Люди делают гадости другим
людям (и, не в последнюю очередь, самим себе) по
самым разным причинам. Иногда причины эти бывают
весьма причудливы, и представляют интерес для
литераторов, кинорежиссёров, адвокатов и
психоаналитиков (в страстных снах своих
мечтающих о том, как они будут пользовать
какого-нибудь редкостного зоонекропедофила, и
какие книжки можно будет об этом написать),
иногда – обыденны и не интересны даже присяжным
(на “деньрожденья” нажрался палёной водки,
разозлился, взял ломик, убил маму, бабушку, и тётю
Олю, что пришла поздравить сына соседки и тортик
принесла). Впрочем, в области обыденного тоже
можно найти кое-что любопытное.
Одной из самых распространённых
причин крупных и мелких грехов является
банальное нетерпение, то есть неумение и
нежелание чего-либо дожидаться. Нечто начинает
делаться не потому, что это надо или хотя бы очень
хочется, а только потому, что сейчас, в данную
минуту, появилась возможность это сделать. В
результате человек ест, когда не голоден (так
сказать, набивает пузо впрок – хотя “впрок” это
обычно не идёт), пьёт, когда угощают (ну чего ж на
халяву-то не дерябнуть водочки-то?), высовывается,
когда не следует (потом не заметят, а сейчас вроде
повод), и вообще делает массу ненужных глупостей,
причём даже не потому, что ему этого хочется – но
и потому, что пытается предупредить свои
желания, заранее набить пузо на случай
возможной голодовки, чтобы “потом не хотелось”.
Иногда подобное поведение даже выдаётся за за
умение пользоваться случаем и ковать железо,
пока горячо. Разумеется, дело обстоит как раз
наоборот: суетливость и желание всё получить
заранее обычно бывает прямым следствием
вероятностного дальнонизма, отсутствия
“чувства момента” — свойства, впрочем, довольно
редкого и достаточно тонкого. Экклезиастовское
“всему своё время”, столь часто цитируемое по
поводу и без повода, обретает смысл только в том
случае, если у восприемника этой мудрости
хватает этого самого ощущения уместности того
или иного действия в то или иное время.
У большинства нормальных
людей это чувство есть. Но у большинства людей
есть и многие другие чувства, которыми они не
пользуются (например, моральное чувство).
Неиспользование всех этих возможностей связано,
как правило, не с их отсутствием, а с неправильным
мировоззрением и неверными взглядами на жизнь –
то есть с причинами чисто интеллектуального
плана. В наши времена сердце начинает гнить не
снизу (со стороны разбушевавшихся животных
страстей), а сверху, от дурной головы. Так,
нетерпение происходит от неверия: “живём лишь
раз, потом ничего не будет, а миром правит случай,
он всесилен”. При этом сам “случай” понимается
как нечто одновременно и злокозненное, и крайне
желанное: обычно, де, везёт дуракам и всяким
гадам, и если уж что-то вдруг обломилось мне, то
надо хватать, потому что больше ничего не будет.
“Чувству момента” перестают доверять (как
правило, толком и не научившись им пользоваться),
а в результате оно атрофируется и пропадает.
Утратив чувство момента, человек
попадает в замкнутый круг: ему ничего другого не
остаётся, как только “забегать вперёд”, пытаясь
наспех удовлетворить… нет, даже не “свои
потребности”, пусть даже непомерно раздутые (это
было бы ещё полбеды), а те потребности, которые, как
он думает, у него скоро появятся (или когда-нибудь
появятся, а чаще всего — “может быть, появятся
когда-нибудь”). Это кажется очень умным и
предусмотрительным. На самом деле это полнейшая
глупость. Живот набит картошкой и залит дрянным
пивом, вот уже и к горлу подступает изжога, но
вдруг обламывается скушать устрицу. И не хочется,
да жаль упускать случай, а то когда ещё потом
придётся попробовать буржуйскую редкость.
Естественно, насилу съеденная устрица никакого
впечатления не производит. Зато человек на всю
оставшуюся жизнь остаётся в святой уверенности,
что устрицы он, де, ел, и что фигня полная эти
самые устрицы. На самом деле он сам себя
обманывает: вкуса устриц он как не знал, так и не
знает, потому как скушал эту самую устрицу в
неподходящий момент.
Впрочем, Бог с ней, с
устрицей: по крайней мере, она не отягощает
совесть. Однако, обычно дела обстоят хуже: люди,
сожалеющие о том, что они чего-то не сделали и
недополучили, тем самым отучаются сожалеть о
сделанном и быть благодарными за полученное.
Впрочем, эти вещи взаимосвязаны: часто бывает
так, что напрасно совершенное порождает ощущение
чего-то недополученного. Человек, всю жизнь
бегавший за каждой подвернувшейся юбкой, к концу
жизни сокрушается из-за того, что “Софию Ротару
не пердолил”. Человек, скопивший непомерное
состояние, как никто другой остро ощущает, что
“всех денег не заработаешь”, и так далее.
Кажется, что человек ненасытен, и ему “не
хватает”. На самом деле, конечно, не хватает ему
отнюдь не того, за чем он гоняется – но он уже
приучил себя к тому, что неприятное ощущение
“нехватки” всегда и во всех случаях связано
только с одной сферой, а именно с той, к которой он
приложил столько внимания. Всю жизнь едящий
может когда-нибудь захотеть помидорчика – но не
распознаёт это желание и съедает килограмм
огурцов, с понятными последствиями для желудка.
Подобное поведение, весьма и весьма
распространённое, сильно противоречит тому, что
мы обычно думаем о себе и своих желаниях.
Считается, что человек нечто делает или потому,
что ему этого “хочется”, либо потому, что это
зачем-то “надо”. Разумеется, подобная дихотомия
сводится к дихотомии “внутреннего” и
“внешнего”. “Хочется” идёт изнутри человека,
“надо” – достаёт его извне, обычно по схеме
“надо сделать то, что надо, чтобы получить то, что
хочется”. Хотя в общем случае в “надо” входит
очень многое – начиная от работы за
вознаграждение и кончая исполнением
какого-нибудь Высшего Долга. Зато “хочется”
предполагается чем-то простым и понятным.
Хочется, и всё тут.
Однако, как уже было
сказано, люди весьма редко делают то, что им
хочется. Можно было бы добавить – “хочется на
самом деле”. Но само это выражение “на самом
деле” к желаниям не очень-то и приложимо. Желание
– это нечто такое, что никогда не существует в
“чистом виде”.
Возьмём нечто простое – скажем, голод.
Сам по себе голод – отнюдь не “желание поесть”,
а просто неприятное чувство, от которого хочется
как-нибудь избавиться. Не обязательно для этого
садиться за обеденный стол: иногда можно, скажем,
и покурить, чтобы на время заглушить бурчание в
брюхе. А вот “желание поесть” – это уже нечто
иное. Оно, в свою очередь, отнюдь не всегда
предполагает голод. Например, достаточной
причиной для того, чтобы “перехватить на ходу”,
может быть беспокойство: “надо сейчас
чего-нибудь быстренько съесть, а то потом времени
не будет”.
Тут мы имеем шанс попасть в сложные
словесные лабиринты: на эти темы понаписаны горы
психологической литературы. Однако, вывод,
который мы хотели сделать, достаточно ясен: в
формировании того, что мы именуем “нашими
желаниями”, принимает участие интеллект.
Он может рассматривать возникающие в
нашей психике состояния как возможности для
формирования “желаний”. И, соответственно,
таким формированием заняться. А может и не
рассматривать. Скажем больше: очень небольшая
часть того, чего нам могло бы захотеться, доходит
до нашего сознания в виде полноценного “хочу”.
Возьмём тот же самый пример: человек
“перехватывает на ходу”, чтобы заглушить
возможное в будущем неприятное чувство (“поесть
не успею, останусь голодным”). Для этого, правда,
нужно, чтобы он вообще вспомнил об этом факте. Но
он может и не вспомнить, и пройти мимо ларька с
хот-догами безо всякого интереса. Однако, если
ему таки вступит в голову беспокойство на этот
счёт, ему именно что захочется зажевать
булочку с сосиской (и даже брюхо,
мобилизовавшись, подаст сигнал “кушать пора”).
Но в то же самое время он забывает о массе других
вещей: например, о том, что ему хочется спать (хотя
полчаса назад голова липла к подушке).
Есть, однако, и своего рода
глобальные стратегии ума по отношению к желаниям
вообще. Грубо говоря, бывает “воля к хотению” и
отсутствие таковой. Соответственно, обычные
состояния человека – это либо следование рутине,
либо захваченность каким-либо “поветрием”.
Рутина – это ситуация, когда не хочется ничего
хотеть. То есть какие-то смутные душевные
треволнения время от времени возникают, но
интеллект не оценивает их как достойные стать
желаниями. И не то чтобы их подавляет, а просто
оставляет без внимания. “Так, чего-то надо бы, а
вообще-то ничего не надо”.
С другой стороны, бывают моменты, когда
ум, желая чего-нибудь хотеть (даже неважно
чего), хватается за первую попавшуюся ерунду,
превращая её в Желание С Большой Буквы (после
чего вокруг него собирается всё остальное).
Рутина прекращается, и жизнь становится
“приключением”, “гонкой за результатом”,
“служением Идее” (или Прекрасной Даме), на худой
конец человек исполняется мечтаний о чём-нибудь
таком этаком. Что из этого получается –
рискованная сделка, бурный роман, путешествие
автостопом от Москвы до Байкала, или приступ
графомании, уже не суть важно.
Эти два состояния, разумеется,
“крайности”. Однако и крайности бывают уместны.
И высшей инстанцией над ними оказывается либо чувство
момента, либо нечто такое, что его заменяет.
Иногда это бывают какие-нибудь житейские
соображения. “Вроде надо бы влюбиться”, и ум
потихоньку отмечает и оформляет всякое душевное
томление в “предчувствие любви”, и получается
“уж замуж невтерпёж” (с понятными
последствиями).
Культура — любая культура —
учит не доверять своим желаниям (потому что мало
ли чего в голову взбредёт), но их поверять и
проверять. Это можно делать по-разному.
Европейская культура в таких случаях прибегает к
помощи критического мышления. Результатом
рациональной критики желаний является
формирование так называемых потребностей,
структура которых изоморфна “экономической
структуре общества”.
Рациональная критика желаний – очень
своеобразный процесс, который часто
представляют себе неправильно. Прежде всего, он
направлен отнюдь не на то, чтобы тупо “подавить”
всякие там “эмоции” — или, наоборот, все
оправдать и подписать к реализации. Речь идёт не
о деструкции, а именно о критике, то есть о некоем
“разбирательстве в предмете”. Это
разбирательство сводится к применению к
эмоциональной сфере законов логики, а точнее – к наложению
“логического” на “эмоциональное”. Например, с
точки зрения критического мышления, нельзя
одновременно хотеть чего-то, и в то же время этого
не хотеть, хотя в сфере чувств подобное
встречается сплошь и рядом: и обыденное “и
хочется и колется”, и возвышенное катуллово odi et
amo – скорее норма жизни, нежели исключение из
правил. Тем не менее, разум подобные желания
отвергает, как “смутные” и “неправильные”,
говоря своё обычное: “ты уж либо туда, либо
туда”, и допускает к дальнейшему рассмотрению
только то, что “туда” или “сюда”. Далее, ум
отказывает в доверии чувствам, которые
противоречат совокупности других чувств.
Например, желание “всё бросить и уехать в к чёрту
на рога” отвергается потому, что оно
противоречит массе других желаний – скажем,
“интересу к работе”, “ответственности за своё
дело”, “любви к комфорту” и так далее (впрочем,
человека, проводящий жизнь в странствиях, точно
так же отвергает желание “где-нибудь осесть” —
по тем же самым причинам). Разумеется, это
отдельное желание, выбивающееся из колеи, может
“охватить” человека с такой силой, что оно одно
перебьёт всё остальное – но тут уж ум возьмётся
за это “остальное” и начнёт разбираться с ним, и
так далее.
Самое интересное, однако, не это. В
процессе рациональной обработки не только
убивается часть желаний (а вообще-то все –
“осознанная потребность” отличается от сырого
материала “хотений”, как песцовая шуба от
живого песца), но и достраиваются недостающие (то
есть “по логике вещей” долженствующие быть, но
на самом деле отсутствующие) “хотения”, то есть
их стимулирует, а то и симулирует. Эти
симулятивные конструкции обычно проецируются в
будущее, как ещё-не-оформившиеся желания. Мне
этого пока не хочется, но, несомненно, захочется
потом. Я этого не понимаю, но когда-нибудь пойму.
Мне это не нравится, но потом я привыкну. Такого
рода суждения играют в нашей деятельности куда
бОльшую роль, чем мы думаем сами. Более того,
очень часто они оказываются правильными.
“Стерпится-слюбится”. И ведь сколько всего мы
любим именно потому, что когда-то “стерпелось”.
Сама способность к
выработке потребностей из желаний есть то
“совершеннолетие разума”, к которому
стремилось Просвещение. Одной из важнейших идей
просвещенческой идеологии была идея, известная в
России по варварскому разночинскому переложению
как теория “разумного эгоизма”, точнее говоря –
рационального оправдания желаний. Сам этот
процесс “оправдания” предполагает какое-то
“обвинение”, и, соответственно, “суд разума”,
плавно переходящий в “обработку” или
“выделку” материи желаний в “потребности”.
Конечно, процесс наложения законов рассудка на
сферу чувств никогда не проходит гладко. За
пределами “потребностей” оказывается немалое
количество “не подошедших” чувств и эмоций. Они,
конечно, осознаются, но статус у них совершенно
иной, нежели у “осознанных потребностей”. Это
“капризы”, “настроения”, всякие ненужные
мысли, в общем, нечто нелегитимное, о чём и
говорить-то не стоит. Время от времени груз
нелигитимного становится слишком велик. В таком
случае происходит “кризис”, разрешающийся в
“переоценку ценностей”. Но, опять же, это бывает
“в положенное время” (цивилизованные люди
хорошо знают, что есть, скажем, “пубертат”, или
там “кризис сорока лет” – в общем, специально
отведённое время для того, чтобы что-то такое
пересмотреть и на что-нибудь “посмотреть
по-новому”).
Это, однако, ещё не конец.
Сами “потребности” поддаются дальнейшей
критике #1 1, так сказать, вторичной
рационализации. То, что получается в результате,
заслуживает гордого названия “интересов”.
Интерес – это идея потребности, абстрактный
императив. Структура интересов, собственно, и
образует (европейскую) личность.
А также и европейское
государство. Новоевропейское национальное
государство понимается как “субъект
национальных интересов”. Именно их совокупность
и составляет “душу государства”, а отнюдь не
“национальная культура”, “религия”, или
что-нибудь иное.
Соответственно: можно ли говорить о
“национальных интересах”, не определившись с
национальными потребностями – например, в
России? Можно. Для этого достаточно заимствовать
саму идею “национального интереса” извне (как
картошку и чёрный кофий). Более того, по аналогии
с национальными интересами других стран можно
представить себе и то, какими бы они могли быть в
нашем случае.
Правда, проверить правильность этих догадок не
представляется возможным. Dixi.
[Файл:Http://1000.stars.ru/cgi-bin/1000.cgi?dixikrylovsite
|