| 53
|
2
КОНСТАНТИН КРЫЛОВ
КАК
Я
УЖЕ
СКАЗАЛ
О
СТИЛЕ
ЖИЗНИ
|
НОВОЕ О СТИХАХ
ВЕРГИЛИЯ
Москва, 6 Марта 2000 г.
Несравненный Мишель
Монтень (чьи “Опыты” доселе остаются образцом
для всех писателей, пытающихся сочетать
непринуждённость и содержательность) обожал
давать своим писаниям названия, мало
соответствующие основной теме. Так, фрагмент,
озаглавленный “О стихах Вергилия”, посвящён
отнюдь не проблемам латинского гекзаметра.
Автора интриговало вот что: почему бы,
собственно, французским красоткам не обратить
внимание на интимные потребности г-на Монтеня — и
не удовлетворить их, хотя бы из уважения к его уму
и таланту. Мы, однако, не решаемся рассматривать
столь глубокие и загадочные вопросы (чёрт его
знает, почему француженки не давали Монтеню), а
обратимся к тематике попроще и поближе к нам,
многогрешным –а именно, к интимной (во всех
смыслах этого слова) жизни так называемого
“среднего класса”. Благо материала достаточно.
Под “материалом” я имею в виду,
разумеется, печатную продукцию, поскольку
“средний класс” существует в России только на
страницах всяких разных “космополитенов” и
“плейбоев”. При этом, надо сказать, вопиющее
отсутствие в real life изображаемых
в них людей объясняется отнюдь не финансовым
вопросом: Россия – бедная
страна, но всё же известное количество людей с
деньгами здесь водится, и не все они бандюки.
Проблема в другом: глянцевые
журналы предлагают в качестве образа жизни
пресловутого medium'а нечто
довольно-таки странное и не очень вдохновляющее.
Но перейдём
непосредственно к интиму. Достаточно посмотреть
на обложки глянцевых журналов, продающихся в
киосках, чтобы убедиться в одном очень странном
явлении: все эти так называемые “издания для
среднего класса” с упорством, достойным лучшего
применения, втюхивают читателю всякие телеги на
тему секса. Впрочем, это не совсем точно: самому-то “ентому делу” внимания
уделяется не очень много – хотя бы потому, что на
эту тему со времён Апулея очень сложно сказать
что-нибудь новенькое. Все разговорчики ведутся
как-то вокруг да около, но обязательно чтобы как
бы с этим самым да про это самое. “Секс с
начальником: за и против”.
“Ваш сексуальный гороскоп”. “Дефлорация: пособие для начинающих”. “Секс для
пожилых: возраст не помеха?”. “Клуб ’Хамелеон’
– розовое на голубом”. “Я
попробовала Виагру!”. “Всё о мужских ягодицах”.
“Сладкая боль: S&M”.
“Путеводитель по ночной Москве: стриптиз”. И так далее, и так
далее, и так далее.
Безусловно, вся эта белиберда содержит
некий императив: всё это не
просто описывается, но исповедуется,
провозглашается, проповедуется и рекомендуется
к немедленному применению. При этом, следует
заметить, проповедуется не банальный (или не
очень банальный) перепихон как таковой. Авторам
всех этих “сексуальных гороскопов”, в общем-то,
известно, что совершить половой акт способен
отнюдь не только постоянный читатель журнала
“ОМ”. Но не в том фишка. Проповедуется не секс
как таковой, сколько, как бы это сказать, сексуальный
образ жизни.
При этом
его “сексуальность” заключается отнюдь не в
том, что человек, имеющий средства и терпение
подобный образ жизни вести, непрерывно с кем-то
там совокупляется. Ещё чего! Практика показывает,
что все, хоть сколько-нибудь приближающиеся по
стилю жизни к рекламируемому журналами, — это
страшно замотанные работой и тяжёлыми
развлечениями люди, у которых просто не хватает
времени ни на что, помимо публичного
фунциклирования в кругу таких же обормотов. Ну
как же: днём труды, после
трудов – ресторан, клуб, бильярд, боулинг, или ещё
какая-нибудь глупость, и надо ещё не забыть
съездить в фитнесс-центр (за который, меж проч,
фирмА платила, так что надо ездить без дураков), а
потом ещё одно маленькое частное мероприятие за
городом, и надо, наконец, заехать в тот магазинчик
и купить себе пристойный галстук от Gucci, как у того парня из журнала… в
общем, тут не до сисек-писек, живым бы домой дойти.
Впрочем, иногда почему бы и не… быстро и сердито?
И не очень накладно, кстати, если
не шиковать. Час – от восьмисот до штуки в
деревянном эквиваленте. Все дела.
Почему же тогда всякой сексякости
уделяется столько внимания? Да по той же причине,
по которой Пётр I заставлял бояр пить противный
кофий и стриг бороды. То есть потому, что
глянцевые журналы в так называемых развитых
странах (худосочными клонами которых являются
наши “плейполитен”) уделяют по 30 процентов журнальной площади именно
этой вечнозелёной тематике. То есть это, как
всегда, культуртрегерство. Тем не менее вопрос
остаётся, только переносится на первоисточник:
ладно наши, а им-то это зачем?
Ответ
очевиден, если, разумеется, принять во внимание
культивируемый на Западе так называемый
“индивидуализм”. Разумеется, это слово здесь
является синонимом “атомизированности”
общества – то есть ситуации тотальной
некоммуницируемости окружающей
среды.
Ещё Тоффлер в своём “Футуршоке”
обратил внимание на стремительное сокращение
так называемых “человеческих отношений” между
людьми на Западе. Первоначально это было связано
с ростом мобильности, как пространственной (люди,
часто переезжающие из города в город в поисках
лучшей работы или места жизни, не успевают осесть
и завести какое-то “окружение”), так и
социальной (любые изменения в твоём служебном
или профессиональном статусе приводят к
изменению круга общения, как правило – резкому и
бесповоротному). Разумеется, у многих возникало
смутное, но неприятное ощущение разрушения
каких-то там устоев – но, как всегда, устои были
посланы куда подальше. Мобильность и
сопутствующая ей социальная анонимность
(ограничение контактов с людьми до неизбежного
минимума, требующегося для нормальной жизни)
переросли в стиль отношений.
Сначала это никому не понравилось.
Консерваторы увидели в атомизированности угрозу
всяким “традиционным ценностям”, либеральные
интеллектуалы же (а в ту баснословную пору
западные интеллектуалы бывали трёх
разновидностей: левыми, крайне левыми, и очень
крайне левыми) усмотрели в происходящем
очередной симптом “кризиса буржуазного
общества”. Однако же, буржуазное общество
парадоксальным образом не просто переварило
факт собственной атомизированности, но ещё и
окрепло и усилилось.
Дело в том, что человек,
“всю жизнь ни с кем не знакомый” — это отнюдь не
одинокий волк и сильная личность, которой никому
не нужен, но и ни в ком не нуждается, а, напротив,
персонаж крайне зависимый – прежде всего от
государства. Не желая и даже не умея завести
приватные отношения с ближними, он вынужден функционировать
исключительно в поле “официального” — каковое
становится для него чуть ли не единственно
доступным.
Представим себе дом, в котором все
соседи друг друга знают (хотя не обязательно
любят). Если кто-нибудь из жильцов, скажем,
напьётся и начнём буянить, остальные первым
делом попробуют его утихомирить своими силами
(“Васька-то опять набралси… Мань, ты к Ваське
сходи, он тебя слушает, ты ему скажи, чтоб не орал,
а лёг проспалси… Да ты чё, к Ваське не пойду, он
щас дратьси полезет, ты погоди, он проорётся и
заснёт… Ну когда он там проорётся-то, он теперь
всю ночь будет… Пущай Егорыч сходит? Егоры-ы-ыч! Ванька, дружок-то твой,
слышишь чего вытворяет! В морду бы ему… Егорыч,
сходи… Ой, чего-й то он? Упал? Эва, Ваське-то
поплохело!.. Можа, скорую вызвать?.. Да ничё ему не
будет, это он всегда так, головёшка-то у него
чугунная… Отлезь, Егорыч, ща я с этой падлой
разберусь по-нашенски … Ты тока тово, не
перестарайси…”) — и только в самом крайнем
случае у кого-то появляется робкая мысль вызвать
милицию. В доме, где никто ни с кем не общается и
даже не знает, кто есть ху, первая единственная
возможность избавить себя от пьяных криков –
позвонить куда следует.
Для нашего безалаберного государства,
старающегося переложить все возможные проблемы
на плечи граждан, первый вариант был во всех
отношениях предпочтителен. Более того: граждан воспитывали в том духе, что
вызванный мент, скорее всего, не явится, а если и
явится, то сплюнет и скажет что-нибудь вроде: “Ну вы чё тут, охренели? Здоровые мужики, а с одним
алканавтом справиться не можете!”
Тут придётся сказать пару
слов о так называемом “советском
тоталитаризьме”, о котором нам все уши
прожужжала глупая советская диссида. Когда наше
родное государство, особенно позднесоветского
образца, описывают в категориях
“тоталитаризьма”, это не может вызвать ничего,
кроме здорового смеха. Неуспешливое и ленивое
государство не только не мечтало о “тотальном
контроле”, но, напротив, всё норовило
отбояриться от граждан, беспокоящих и теребящих
“инстанции” и требующих в чём-то разобраться и
кого-то наказать. “Ну чё вам всем надо? Сами
разобраться не можете? Вас много, а я один!” – вот
каковы были реальные принципы управления на всех
уровнях.
Именно такой подход, кстати, породил
самые противные феномены “советчины”. Например,
армейская “дедовщина” является прямым
следствием разложения низшего офицерского звена,
его самоустранения от усилий по
поддержанию дисциплины: “пусть
они там сами разбираются, главно шоб начальство
говном не исходило”. Ровно такой же подход
(“пусть они там сами разбираются”) породил и
специфические обычаи “зоны”. Язык и нравы
которой, слегка мутировав на “воле”, в
дальнейшем стали системообразующими для
“новорусской” культуры.
При этом следует отметить, что для
крайне индивидуалистической русской культуры
подобное обращение оказалось разрушительным.
Русские не приспособлены к коммунальной жизни –
поэтому даже усмирение пьяного Васи
сопровождается долгим утомительным базаром.
Зато коллективистские народцы чувствуют себя в
такой среде как рыбы в воде. В
жужжащем ульеподобном гнездилище “чёрных” все
вопросы решаются на месте, келейно, участковый
здесь по меньшей мере неуместен. В
семидесятые-восьмидесятые его просто выгоняли.
“Дарагой, зачэм пришёл? Иди обратна, у нас всё
нармальна, начальник. Нэт? На, вазми дэнги и иди
сэбе, иди, у нас тут всё нармальна”. В наши дни,
правда, тон стал более подобострастным – с
“лужковским” ментом образца девяностых лица
кавказской национальности стараются лишний раз
не гавкаться, а бакшиш выплачивается в зелёных –
но суть осталась прежней: “вазми
дэнги и иди атсюда”.
Но отвлечёмся от наших
баранов и вернёмся к ихним тонкорунным
мериносам. Западные государства, знающие цену
порядку и управляемости, с удовольствием
воспользовались возможностями, открывшимися
вместе с атомизацией. А именно: граждане, отвернувшиеся друг от
друга и оставшиеся наедине с превосходящими их
силами (прежде всего государством), оказались
более лояльны, более законопослушны, и более
контролируемы, нежели чем раньше – в частности,
стали более охотно сотрудничать с властями в
случае возникновения любых проблем. “К чему
волноваться? Просто набери
номер”. В результате чего всё явления,
способствующие атомизации, стали не
преследоваться, а поощряться.
Разумеется, не до конца. Полная
атомизация общества, приводящая к возникновению
абсолютно сепаратного индивида, оказалась и
невозможной, и нежелательной – опять же с точки
зрения лояльности и управляемости. Совсем уж
никому и ничему не должный “беспечный ездок” –
это явный перебор, так недалеко и до социопатии.
Желательно, чтобы человек входил в какой-нибудь
микроколлектив, крайне слабый и уязвимый, зато
налагающий на него достаточное количество
всяких моральных и материальных обязанностей.
Подобной цели служит современная западная семья
– как правило, состоящая из двух человек плюс-минус
детишки (и чем дальше, тем больше детишки
выходили в минус).
Здесь мы потихоньку возвращаемся к
тому, с чего начали – а именно, к сексу. В
атомизированном обществе, где почти все
человеческие связи (дружеские, деловые,
родственные, etc) ощутимо ослабли, секс неожиданно
стал чуть ли не единственной разновидностью
неделового интереса, который два человека
способны испытывать друг к другу. Это вовсе не
означает, что пресловутый “основной инстинкт”
победил все прочие человеческие страсти, или что
всех охватила какая-то неимоверная похоть.
Ничего подобного: просто на
фоне атрофии всех остальных межчеловеческих
интересов старое доброе либидо неожиданно
оказалось основным заменителем общения. Люди,
разучившиеся здороваться с соседями,
разговаривать “за жизнь” с продавцом в лавочке,
и смутно помнящие имена сослуживцев, не
разучились, по крайней мере, испытывать
известного рода влечение к симпатичным
гражданам противоположного пола. И то хлеб.
Соответственно,
сексуальная тематика стала осознаваться как
крайне важная: секс,
неожиданно ставший чуть ли не главной формой
“принятия в себя Другого” #1 1,
затребовал к себе соответствующее внимание. В
частности, произошла резкая сексуализация тех же
самых семейных отношений. Западная семья
окончательно определилась как сексуальный союз
мужчины и женщины, союз любовников, в отличие от
восточной семьи, понимавшейся прежде всего как
единство поколений, форма сосуществования
предков и потомков. Проблематика взаимного
удовлетворения, сексуальной совместимости,
механики и экономики желания, вдруг затмили все
остальные семейные проблемы, точнее говоря,
приобрели статус языка обсуждения всех
остальных проблем – даже таких традиционных, как
имущественные вопросы или конфликт поколений.
“Он меня не устраивает как мужчина” вдруг стало
более веским аргументом (в том числе и в суде),
нежели “он меня не слушается и даёт мне мало
денег” (что было бы по крайней мере честнее).
То же самое – превращение сексуальной
тематики в язык обсуждения всех вопросов,
касающихся межличностных отношений – стало
происходить и в других сферах жизни (например,
концепции профессионализации, акцентирующие
внимание не столько на вознаграждении, сколько
на “удовлетворении от работы” — при том, что
существует только один вид работы,
непосредственно ведущей к “удовлетворению” — и
т.п.)
Если доводить дело до абсурда, то
идеальный член анонимного общества – это человек, который на работе не
“общается”, а работает, не забывая, естественно, о карьерном
росте и перспективах – но и
готовый в любой момент сменить место работы на
более выгодное, пусть даже оно расположено в
тысяче миль от старого, благо переезд не
проблема. Это человек, который не имеет ни охоты,
ни желания заводить знакомства среди соседей, не
испытывающий сентиментальных чувств к
однокашникам (хотя он, возможно, входит в клуб
выпускников какого-нибудь престижного учебного
заведения), не имеет близких друзей (друг всегда
может стать аутсайдером, то есть дополнительным
грузом и источником неприятностей; не надо этого, жизнь и без того
тяжела), и лишь косой взгляд на аппетитную попку
проходящей мимо школьницы в шортиках выдаёт в
нём нечто человеческое. Более того: всякое
проявление интереса человека к человеку
начинает пониматься им по образу и подобию этого
самого взгляда на попку.
Впрочем, не стоит
обольщаться. Запредельное количество разговоров
“про это” сопровождается
неуклонным оскудением реальных возможностей
завести безопасную интрижку. Харрасмент
не оставил камня на камне от плодов “сексуальной
революции”, да и прочие обстоятельства отнюдь не
способствуют бурному разврату: ихний “средний
класс” тоже страдает от
нехватки времени, которое деньги. А очередные
глянцевожурнальные тексты про оно самое, если
принимать их всерьёз, всё больше напоминают
банальный словесный онанизм. Dixi.
[Файл:Http://1000.stars.ru/cgi-bin/1000.cgi?dixikrylovsite
|