Текст:Николай Саква:Анти-Шафаревич

Анти-Шафаревич

Автор:: Николай Саква

Предмет:: Русский национализм

О тексте:

Шаблон: п·о·и

Форма: о·с

Впервые о «русском национальном вопросе» я услышал где-то в начале 80-х годов. Тогда меня это просто удивило. Мне понятно, например, что народы прибалтики или закавказья, могут быть обеспокоены потенциальной возможностью поглощения их культуры культурой могущественного и многочисленного соседа.

Армия, институт, центральные газеты и телевидение, транспорт делают знание русского языка почти обязательным для жителя любой республики, в то время, как без знания национального языка многие прекрасно обходились.

Серьезнейшие опасения могут вызывать у представителей нерусских национальностей и наши школьные программы. Например, история борьбы между Литовским и Московским княжествами излагается в учебниках исключительно с точки зрения Московского, а Литовское предстает в виде некой внешней силы.

Поэтому для меня всегда «национальный вопрос» подразумевал деликатность по отношению к нерусским национальностям, уважение их специфических интересов и заботу о соблюдении по отношению к ним тех прав, которые мы, русские, имеем автоматически благодаря нашей многочисленности и статусу русского языка.

Однако, с середины 80-х годов в печати все чаще стал возникать «русский вопрос», причем каким-то непонятным для меня образом он сопрягался с «еврейским». Появились статьи об обществе «Память», началась полемика между «Огоньком» и «Нашим современником».

Одной из наиболее ярких публикаций на эту тему является статья И. Р. Шафаревича «Русофобия» («Наш современник» N 6 за 1989 г.) В статье довольно ясно и последовательно изложена точка зрения, с которой приходится постоянно сталкиваться на страницах этого других изданий. Почему-то мне очень захотелось записать свои соображения по поводу этого труда. Наверное, причина та же, что и у его автора: «…для себя самого, чтобы разобраться в своих мыслях». Логика статьи Шафаревича приблизительно следующая.

По мнению автора, в 70-е годы в самиздатовской и эмигрантской литературе возникла четкая концепция, выражающая взгляды некоего сложившегося течения, подчинившая себе общественное мнение Запада. Основное содержание этой концепции — негативное отношение к русскому национальному характеру и русской истории, стремление переделать русское общество по образу западных демократий.

Задача этой концепции, как считает автор, — внушить читателям взгляд, что русские — это народ рабов, всегда преклонявшихся перед жестокостью и сильной властью, ненавидящих все чужое, враждебных культуре, а Россия — вечный рассадник деспотизма и тоталитаризма, опасный для всего мира. Резюме идеологии этого течения автор видит в следующем: «духовная (пока) оккупация западным интеллектуальным сообществом», которое становится нашим арбитром и учителем, опираясь внутри страны на слой «космополитических менеджеров». Он считает, что «…если эта концепция впитается в национальное сознание, то это будет равносильно духовной смерти: народ ТАК оценивающий свою историю, существовать не может». (Правда, у меня сложилось ощущение, возможно, субъективное, что в ТАКОМ виде эта концепция нигде не изложена, что Шафаревич сам вывел ее положения из высказываний различных авторов по самым разнообразным поводам). Но как бы то ни было, описав эту жуткую концепцию,Шафаревич начинает ее опровергать, а затем принимается за поиски ее источников и в результате ряда исторических изысканий приходит к выводу, что

«в каждый кризисный период жизни народа возникает … некий круг людей, живущий в своем собственном интеллектуальном и духовном мире, … все жизненные установки которого противоположны мировоззрению остального народа.» (Шафаревич использует для обозначения этого круга людей термин «малый народ»).

Основные черты «малого народа» — презрительное отношение к истории всего остального («большого») народа, стремление изменить его образ жизни по зарубежным образцам или в соответствии с некими абстрактными схемами и т. п. Именно такой «малый народ» и является сегодня, по мнению Шафаревича, вдохновителем «антирусской концепции». Автор ставит перед собой задачу идентифицировать этот «малый народ». Ключом служит «насыщенность разбираемой литературы противорусскими эмоциями» (то есть русофобией). Дальше — совсем просто. «… ненависть к одной нации скорее всего связана с обостренным переживанием своей принадлежности к другой… Есть только одна нация, о заботах которой мы слышим чуть ли не ежедневно» — разумеется, это евреи. Задача идентификации зловредного «малого народа» решена. Правда, возникает вопрос, почему у евреев возникла «ненависть к русской нации», а, скажем, не к немецкой. Ответ: потому что они оказали огромное влияние на судьбу России в период революции, и теперь «при любом обсуждении роли евреев в любой стране опыт России будет одним из основных аргументов». Для обоснования этого положения Шафаревич пытается доказать, что влияние евреев на судьбу России было очень велико и имело самые пагубные последствия. Наконец, автор усиленно убеждает читателя, что вся история, национальный характер, взгляды и религия еврейского народа явились причиной той роковой роли евреев в русской истории, о которой столько говорилось в предыдущих главах, и сегодня они представляют угрозу будущему России и всего мира.

В заключение, автор призывает к созданию «оружия духовной защиты» от «малого народа», предлагает оберегать нашу молодежь от песен Высоцкого и Галича, романов Кафки, стихов Бродского, бороться против «разрушения религиозных и национальных основ жизни», укреплять роль государства. К сожалению, остается неясным, какое именно духовное оружие имеет в виду автор.

Казалось бы с мыслями можно бороться мыслями же, слову противопоставить слово. Однако дело обстоит не так просто… логика, факты, мысли — одни в такой ситуации бессильны… Только индивидуальный исторический опыт народа может помочь здесь отличить правду от лжи.

Автор взывает к историческому опыту нашего народа. Но ведь у нашего народа есть и горький опыт истребления «врагов НАРОДА», и опыт еврейских погромов, и опыт борьбы с «безродными космополитами». Мы видим достаточно полное и последовательное обоснование русского антисемититзма. Как же к нему отнестись?

Во-первых, можно обратиться «куда надо». Но я считаю, что с мыслями можно бороться только мыслями, со словами — только словами.
Во-вторых, можно отмахнуться. Дескать, основа всей теории — антисемитизм, относящийся к област физиологии и чистых эмоций, не поддающийся рациональному анализу, и бороться с ним логическими рассуждениями — все равно, что рассказывать закоренелому алкоголику об отдаленных генетических последствиях его привычки.

В чем-то с этой точкой зрения я согласен. Во всяком случае, статья Шафаревича рассчитана прежде всего на его единомышленников, разделяющих два основных положения.

1) Они определяют национальность человека по фамилии, внешности, графе в паспорте, религии родителей, а не по тому языку, на котором этот человек писал, читал, говорил, думал, не по книгам, на которых он воспитывался, не по людям, среди которых он прожил всю жизнь.

2) Они считают трагические страницы нашей истории результатом вредной деятельности отдельных группировок и лиц, а не закономерным и неизбежным следствием нашей вековой ожесточенной борьбы против рабства.

Я бы сформулировал суть их заблуждения так: они считают, что Троцкий был виноват, и что он не был русским. К сожалению, это мнение встречается не так уж и редко, это тот самый «опыт», на который рассчитывает Шафаревич, и поэтому просто отмахнуться от его рассуждений нельзя.

Вовсе не случайно «русский вопрос» всплыл в период обострения противоречий в нашем обществе. Наиболее опасной тенденцией этого течения является вовсе не антисемитизм, который носит скорее отвлекающий характер. На мой взгляд, главная задача единомышленников Шафаревича — отлучение от русской культуры и русской истории практически всего демократического и критического направления русской мысли и выдвижение на передний план консервативных идей, деятелей и организаций.

«Чуждыми» России объявляются не только Гроссман, Галич, Ильф и Петров, но и Высоцкий, Салтыков-Щедрин, Чернышевский, Герцен и Огарев. Видимо по той же причине на известной картине И.Глазунова нет Радищева, Чернышевского, Писарева, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, Желябова, Перовской, Плеханова. Вообще все демократические, прогрессивные и потому критически настроенные к существующему положению дел движения объявляются «антинациональными». Посмотрим, как это проделывает Шафаревич в своем рассуждении о «малом народе». Еще раз напомню, что «малым народом» он называет «некий круг людей, живущий в своем собственном интеллектуальном и духовном мире».

По-видимому, в каждый кризисный, переломный период жизни народа возникает … „Малый народ“, все жизненные установки которого противоположны мировоззрению остального народа. Для которого все то, что органически выросло в течение веков, все корни духовной жизни нации, религия, традиционное традиционное государственное устройство, нравственные принципы — все это враждебно, представляется смешными и грязными предрассудками, требующими бескомпромиссного искоренения

В качестве примера таких «малых народов» Шафаревич приводит французских просветителей и лидеров французской революции, кальвинистов XVI—XVII веков, немецких левых 30 — 40 годов XIX века (Гейне), русских нигилистов, наконец, авторов зловредной антирусской концепции. Разумеется, все эти движения строго осуждаются Шафаревичем. Например, о французских просветителях он говорит так:

выработался…тип человека, которому было враждебно и отвратительно то, что составляло корни нации, ее духовный костяк: католическая вера, дворянская честь, верность королю, гордость своей историей, привязанность к особенностям и привилегиям родной провинции, своего сословия или гильдии

(Запомним эту характеристику. В ней практически полностью отражен идеал единомышленников Шафаревича).

Но очень характерно, что в список «малых народов» не включено одно движение, которое просто просится туда, и к тому же могло бы дать автору лишние «антиеврейские» аргументы (не упустил же Шафаревич случая напомнить, что Гейне был евреем). Я имею в виду первые христианские общины Римской империи. Все признаки «малого народа» налицо. В кризисный, перломный период жизни римского народа возникает группировка, все жизненные установки которой противоположны мировоззрению римлян. Они напрочь отвергают веру (в Олимпийских богов), божественность императора, традиционное государственное устройство и нравственность (провозглашают равенство всех перед богом, категорически отказываются от традиционных жертвоприношений), пренебрежительно относятся к славной Римской истории (поскольку предрекают скорый конец света), наконец, прямо призывают к разрушению Империи (во всяком случае, большинство комментаторов «Откровений Иоанна» сходятся на том, что Вавилонская блудница — это Рим; вероятно, две тысячи лет назад комментаторы были не менее проницательны). Кроме того, христианство родилось в Иудее и первыми его проповедниками были евреи. Какая полная картина и какая поучительная, если иметь в виду последствия: распад государства, иностранная (варварская) оккупация большей его части, уничтожение и осквернение прекрасных древних храмов, статуй, книг… Императоры, отдававшие христиан на растерзание львам на глазах многотысячной толпы (видимо, для опоры на исторический опыт народа) могли бы гордиться своей прозорливостью. Но для той доктрины, которой служит Шафаревич, любая аналогия между христианским движением Древнего Рима и демократическими движениями XIX века представляет смертельную опасность. В соответствии с этой доктриной христианство (конкретно — православие) является абсолютной, безусловной и непреходящей ценностью, выражением сути духовной жизни народа, а революционные идеи о переустройстве общества — вредными выдумками кучки умников. Поэтому не допускается даже мысль о том, что христианство зародилось лось и победило прежде всего, как революционная идеология — идеология феодальной революции, покончившей с античным рабством.

Как любая революцонная идеология, она была беспощадна к своей предшественнице и ее защитникам, требовательна и сурова к своим последователям. Сегодня мы возмущаемся массовым разрушением церквей после революции, уничтожением Храма Христа Спасителя, на месте которого предполагалось строить Дворец Советов. А тысячу лет назад на Руси победившее христианство точно так же поступало с побежденной языческой идеологией. Древние святилища уничтожались, а на их месте возводились новенькие церкви. Несогласных же крестили «огнем и мечом». *)

) Разумеется, сегодня храмы и памятники старины разрушаются не ради борьбы с конкурирующей идеологией. У этого сегодняшнего явления есть другие древние традиционные корни, некоторое представление о которых дает следующая цитата: «… в Новгороде затевается неразумная и противоречащая данным археологии реставрация древней каменной стены, которую она испортит… Церковь св. Лазаря, относившуюся к XIV веку и нуждавшуюся только в обычном ремонте… снесли. В Изборске древнюю стену всячески стараются изуродовать ненужными пристройками. Древнейшая в России Староладожская церковь, относящаяся к XI веку (!!!) была несколько лет тому назад изувечена… На моих глазах… снесли древнюю колокольню… и она рухнула на мостовую, как поваленное дерево, так что не отломился ни один кирпич, настолько прочна была кладка. Той же участи подверглась церковь … относившаяся ко времени царствования Ивана Васильевича Грозного и построенная так крепко, что и с помощью железных ломов еле удавалось отделить кирпичи один от другого». А. К. Толстой. Письмо Александру II. 1860 год. Кто же был виноват в этом безобразии тогда, 130 лет назад? Те же, кто и сегодня — ведомства, в распоряжении которых находятся памятники архитектуры. «И все это бессмысленное и непоправимое варварство творится по всей России на глазах и с благославления губернаторов и высшего духовенства. Именно духовенство — отъявленный враг старины, и оно присвоило себе право разрушать то, что ему надлежит охранять, и насколько оно упорно и косно по части идей, настолько оно усердствует по части разрушения памятников». «Когда спрашиваешь у настоятелей, по каким основаниям производятся все эти разрушения, они с гордостью отвечают, что возможность сделать все эти прелести им дали доброхотные датели, и с презрением добавляют: „О прежней нечего жалеть, она была старая“».

Меньше всего мне хотелось бы, чтобы эти рассуждения кто-нибудь воспринял, как упреки христианству. Наш мир устроен так, что очень часто решительные шаги человечества к свободе и могуществу сопровождаются трагедиями, разрушениями, смертью, поскольку новому приходится вступать в ожесточенную борьбу со старым. Новые общественные явления, новые идеи сталкиваются с устаревшими структурами и учереждениями, тормозящими прогресс. Эти структуры ожесточенно сражаются за свое существование. Они-то ведь не хотят признать, что уже устарели, что обществу необходимы коренные изменения, и всеми силами пытаются выполнить свою безнадежную задачу — законсервировать, стабилизировать и укрепить породившее их государственное устройство, которое в свое время тоже было прогрессивным и революционным. Но ни время, ни общественные структуры, ни идеи не стоят на месте. Подвержено изменениям и то, «составляло корни нации». Вера вытесняется суеверием и ханжеством, дворянская честь заменяется спесью и высокомерием, верность королю заменяется низкопоклонством и подхалимажем, гордость своей историей уступает место национальному чванству, привязанность к особенностям и привилегиям родной провинции, своего сословия или гильдии превращается в провинциальную или сословную ограниченность, неприятие и огульное отрицание всего чужого, нового и незнакомого. Впрочем, привязанность к привилегиям остается и даже усиливается. И все эти переродившиеся понятия изо всех сил цепляются за старые красивые названия. А поскольку перерождение происходит постепенно, сначала его замечает лишь узкий круг наиболее прозорливых и наблюдательных людей. Когда эти люди начинают называть вещи их подлинными именами, большинству, которое склонно верить (пока) красивым этикеткам на этих вещах, не трудно внушить, будто кучка отщепенцев покушается на самое святое и ценное, создать впечатление, что они пытаются переделать общество в соответствии со своими корыстными интересами и планами, рассматривая народ лишь как материал для новой конструкции. Но суть деятельности этих людей совершенно другая. Они стремятся расшатать отжившие социальные структуры и идеи, тормозящие естественное развитие общества, защитить и укрепить ростки новых сил и идей. Чем успешнее, чем эффективнее эта деятельность, тем меньше жертв и разрушений потребуется в последующем, когда необходимость революционных преобразований в обществе станет понятной большинству.

Впрочем, Шафаревич, по-видимому, считает любую революцию лишь вредным отклонением от «естественного пути развития нации». Вот, например, как оценивает он революцию английскую:

реальная роль кальвинизма в экономической жизни заключалась в том, чтобы разрушить традиционную систему хозяйства. В Английской революции его решающая роль состояла в том, что опираясь на пуритан и еще более крайние секты, новому слою богачей удалось опрокинуть традиционную монархию, пользовавшуюся до того поддержкой большинства народа

Оценка явно неприязненная, но любопытно, что совсем без оценки остается тот факт, что после разрушения традиционной системы хозяйства Англия превратилась в богатейшую и могущественнейшую державу и «мастерскую мира». Ведь система хозяйства — это не древняя церковь, которую надо сохранять, как исторический памятник.

Шафаревич категорически отказывается понять, что критика отживших традиций и норм вызвана прежде всего любовью к Родине, болью за нее, заботой о ее будущем, желанием осмыслить свои недостатки и избавиться от них.

Рассмотрим, какие же взгляды Шафаревич считает клеветой на русский народ и русскую историю, как опровергает эту «клевету». Например, он пишет:

Декларируемый многими авторами тезис о „рабской душе“ русского человека, о том, что в нем собственное достоинство было менее развито, чем у жителей Запада, трудно подкрепить какими-либо фактами. Пушкин, например, считал, что соотношение обратное

Ну, а Лермонтов? «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ, и вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ».

Некрасов? «Все ту же песню ты поешь, все ту же лямку ты несешь. В чертах усталого лица все та ж покорность без конца».

А. К. Толстой? «Мы беспечны, мы ленивы, все у нас из рук валится, и к тому же терпеливы — этим нечего хвалиться!»

А если говорить о фактах, касающихся чувства собственного достоинства, то достаточно, пожалуй, одного. Узаконенные телесные наказания взрослых людей в России существовали вплоть до XX векаю. Розги были отменены в 1885 году, а телесные наказания для бродяг были уничтожены лишь в 1900 году. В местах лишения свободы розги сохранялись вплоть до Февральской революции. Важно даже не то, что телесные наказания были узаконены, а то, что они весьма активно применялись и рассматривались как нечто вполне естественное.

«Да, милостивые государыни и милостивые государи, мы еще не говорили об одной доброй, старой, исконно русской мере — о наказании на теле. Однако она лежит в самом духе истории великого русского народа, мощного своей национальностью, патриотизмом, и глубокой верой в провидение» — говорит персонаж рассказа Куприна «Механическое правосудие».

Вспоминается поучительная легенда о том, как великие воины древности — скифы — безуспешно пытались подавить восстание своих рабов. Восставшие стойко выдерживали натиск скифских мечей и стрел. Тогда скифы пошли в атаку с бичами в руках, и, услышав свист плетей, рабы обратились в бегство. Нам еще много предстоит потрудиться над собой, чтобы выдавить из себя по капле раба (Чехов) и выбросить из подсознания свист татарских нагаек и по помещичьего кнута.

Еще один любопытный пример аргументации «в защиту русской истории».

Термин самодержец, входивший в титул русского царя, не означал признания его права на произвол и безответственность, и выражал только, что он — суверен, не является ничьим данником… По представлениям того времени царь был ответственен перед Богом, религиозными и нравственными нормами, и царю, нарушавшему их, повиноваться не следовало, идя, если надо, на муки и смерть. Яркий пример осуждения царя — оценка Грозного не только в летописях, но и в народных преданиях…

Здесь опять явно проступает характерное для Шафаревича предпочтение «духовного течения», «мнения» перед «материальными» реальностями общественной жизни. Не важно, что царь до самой смерти имел никем и ничем не ограниченную возможность нарушать религиозные и нравственные нормы, обрекая неповиновавшихся ему на муки и смерть. Не важно, что Россия на протяжении веков не выработала никаких эффективных общественных механизмов, защищающих личность от произвола и безответственности властей, кроме вооруженного восстания и удавки. Для автора гораздо существеннее то, что в народных преданиях Грозный трактуется как обманщик Бога, а Петр — как антихрист.

Вообще всему, связанному с религией, придается фундаментальное значение. Даже общественные движения оцениваются по степени их верности религиозным догматам.

Так, для опровержения тезиса о «рабской душе» русского народа автор ссылается на Раскол, « когда второстепенные, не имеющие догматического значения изменения обрядов, введенные властью, не были приняты большой частью нации…». А в качестве примера рабской покорности приводит Англию.

Генрих VIII скроил совершенно новое вероисповедание… да еще несколько раз его перекраивал, так что его подданные под конец уже и не знали хорошенько, во что же им надлежит верить. И вот парламент и духовенство остались покорными, большинство народа приняло это сочиненное из политических и личных соображений вероисповедание. Конечно, в Западной Европе XVI—XVII веков религиозные разделения играли не меньшую роль, чем у нас, но они, по-видимому, больше сплелись с политическими и материальными интересами

То есть автор считает Раскол чисто религиозным возмущением из-за второстепенных изменениях в обрядах, а не отчаянным протестом закабаляемого народа, (прежде всего — крестьянства), против произвола властей, протестом народа, который не сумел в иной форме четко выразить свои коренные политические и экономические интересы.

Те же английские крестьяне прекрасно умели грамотно формулировать свои социальные и экономические требования и добиваться хотя бы частичного их осуществления. Примером может служить восстание Уотта Тайлера, когда восставшими были выдвинуты и предъявлены королю даже две программы.*)

) В этой связи можно было бы рассмотреть тезис о грамотности русского крестьянства, который Шафаревич пытается доказать при помощи статистики. Грамотным статистика может назвать и человека, умеющего поставить подпись, и человека, который способен правильно составить юридический документ.

Впрочем, поскольку при Генрихе VIII положение английского крестьянства не было блестящим (повышение ренты, огораживания и т. п.) в некоторых графствах произошли крестьянские волнения под знаменем защиты католицизма, но и тут восставшие выработали и передали королю свои требования, и дело, видимо, закончилось относительным компромиссом. Волноваться же из-за вопроса, кому номинально должны подчиняться священнослужители — королю или папе — англичане не стали. Вопрос мог быть только в том, способен ли король реализовать свою власть над церковью. Генрих оказался способен. Видимо, в этом ему очень помогло островное положение его королевства. Настоящие религиозные проблемы возникли в Англии тогда, когда материальные условия жизни потребовали коренной перестройки всей экономики, политических и правовых структур, когда потребовалась новая идеология. Тогда появились пуритане и другие протестантские секты, которые сыграли значительную роль в Английской революции.

Теперь рассмотрим еще один вопрос, которому Шафаревич уделяет значительное внимание. Имея в виду «антирусскую концепцию», он пишет:

« … многие явления, которые авторы рассматриваемого направления объявляют типично русскими, оказываютсч не только не типичными для России, но и вообще не русскими по происхождению, занесенными с Запада: это как бы плата за вхождение Росии в сферу новой западной культуры». Какие же явления имеются в виду?

Подчинение церкви государству в тех формах, которые оно приняло в синодальный период (скопировано Петром с протестантских стран).
Теория тоталитарного государства (авторы теории по мнению Шафаревича — Гоббс, Спиноза, Руссо).
Традиции мессианизма (в качестве примера европейского мессианизма, заразившего Россию, приводится марксизм).
Социализм («не имел никаких корней в русской традиции… , был полностью привнесен с Запада… воспринимался, как нечто постороннее»).

Видимо, перечисленные явления однозначно воспринимаются автором, как отрицательные, раз он считатет их «платой» (видимо, черезмерной) и рассматривает, как важную часть антирусской концепции.

Здесь снова, как и в других местах работы, идеи, теории и формы рассматриваются, как нечто первичное, как причина общественных явлений. Так, особое внимание уделяется ФОРМАМ подчинения церкви государству в синодальный период, но никак не рассматривается тот факт, что традиция подчининения главы церкви главе государства на Руси восходит еще к Византии и составляла основу противоречий между православием и католицизмом. Петр просто реорганизовал церковь точно так же, как и прочие государственные учереждения, заменив патриарха обер-прокурором, так же, как приказы заменял коллегиями, а дьяков — министрами. Теория рассматривается, как ПЕРВОПРИЧИНА глобальных социальных преобразований:

«Вся концепция тоталитарного государства… была полностью разработана на Западе,- а не будь она столь глубоко разработана, она не могла бы найти и воплощения в жизнь». (?!)

Иван IV успешно осуществлял тоталитаризм без всяких западных теорий. Впрочем, он делал и самостоятельные попытки теоретического обоснования царского произвола (например, в переписке с А.Курбским.). И если теоретические разработки играют такую роль, то почему же тогда «концепцию тоталитаризма» не воплотили в жизнь после победы в войне за независимость североамериканские колонисты, для которых Руссо был в некотором роде официальным идеологом. По Шафаревичу Руссо предписывал растворение отдельных индивидуальностей в «коллективном существе», неораниченную власть народа-Суверена над собственностью и жизнью граждан. Можно по-разному оценивать сложившееся в США общественное устройство, но нельзя не признать, что трудно найти другую страну с таким культом права на индивидуальность, собственность и независимость от государства каждого отдельного гражданина.

Тот же взгляд на теорию, как причину практики, проявляется и при рассмотрении социализма и марксизма (пункты 3, 4). Шафаревич считает, что без социализма «столь радикальное изменение всего общественного и духовного уклада жизни было бы невозможно, что доказывают многочисленные преценденты, хотя бы наше Смутное время». Причем можно понять, что наиболее существенной стороной социализма автор считает «воинственную агрессивность». К сожалению, он не задается вопросом, а возможно ли было дальнейшее существование России без «радикального изменения всего общественного и духовного уклада жизни». Впрочем, положительный ответ на этот вопрос для автора «Русофобии» очевиден. И уж конечно ответственность за «воинственную агрессивность» возлагается не на экономические и социальные условия в нашей стране, не на традиции политической борьбы в России, а на зловредное западное учение. Но если мы рассмотрим то же Смутное время, то увидим, что к моменту этого социального кризиса условия для слишком радикального изменения всего общественного и духовного уклада еще не созрели (они созреют до некоторой степени только через сто лет, при Петре), а вот воинственной агрессивности было в избытке и тогда. По свидетельству современников, поляки и литовцы не казнили русских, попавших к ним в плен, но их русские союзники пощады к своим захваченным соплеменникам не знали.

«…аще же случиться… взяту быти кому русскими изменники, и на того, яко на люта зверя, со множеством оружий прискакаху и составы того рассыпаху… И видяще Поляки и Литва злое мучительство от своих своим, и уступающе, дивляхуся о окаянной вражии жесточи…» (Сказание Авраамия Палицына).

Но Шафаревичу важно любыми средствами внушить читателю, что все зло с запада, что западные идеи и учереждения не подходят России, что в прошлом они приносили только зло, и к любым будущим заимствованиям надо относиться крайне осторожно. Особые возражения вызывает предложение использовать, как образец, современную западную многопартийную демократию. Шафаревич подвергает ее критике, прибегая к следующим аргументам.

Этот строй не является таким уж естественным. Переход к нему обычно связан с мучительным и кровавым катаклизмом

Ну, а какой строй естественный? Какой не связан с катаклизмами в начале или конце? Принцип разделения власти, как способ ее ограничения, кажется Шафаревичу бессмысленным. «Чтобы такая система функционировала… в обществе должны существовать часто не записанные и даже не осознанные нормы поведения, традиции, моральные и религиозные принципы, которые в шкале ценностей занимают более высокое место, чем авторитет власти, так, что противоречащие им действия воспринимаются как незаконные. Это и есть единственный надежный путь ограничения власти в ее принципе.»

Ограничение властями друг друга кажется недостаточным и ненадежным. Здесь снова проявляется взгляд на общество и государство, как на единый гармоничный организм, с едиными моральными и нравственными принципами. С этой точки зрения демократия кажется неустойчивой и бессмысленной. Но никакое государство никогда не было монолитным, и демократия является попросту довольно удачным и эффективным способом постоянной борьбы между различными социальными группами, способом проявления их интересов, способом бескровного разрешения конфликтов (вовсе не обязательно ко всеобщему удовольствию, но все-таки с минимальными жертвами).

В конце концов автор приходит к выводу, что современная демократия устарела.

По всем признакам, многопартийная западная система — уходящий общественный строй… История явно перерабатывает этот строй во что-то новое

С этой точкой зрения я, в целом, согласен. Во всяком случае, я бы не рискнул назвать многопартийной демократией систему, господствующую, например, в США. Больше, чем на полуторопартийную, она вряд ли потянет. Но вопрос в том, устарела ли многопартийная система для России на столько же, на сколько для Запада. Не следует ли нам все-таки пройти хотя бы «ускоренный курс» многопартийности и парламентаризма? Конечно, если считать, что каждое государство идет своим собственным, ни на кого не похожим путем, тогда такой «курс» кажется бессмысленным. Но если признать, что в развитии всех обществ и государств есть некоторые глобальные закономерности и неизбежные этапы, то вопрос о многопартийности следует рассмотреть очень внимательно и серьезно. Поиски своих оригинальных путей в истории слишком часто приводят к «Большим скачкам» и «Великим переломам».

На этом, мне кажется, можно завершить рассмотрение отдельных положений работы Шафаревича.

Правда, почти полностью в стороне остались многочисленные соображения о роковой и зловредной роли евреев в судьбе России, но для меня подробности этого вопроса не представляют никакого интереса. Я уже говорил о том, что отношу человека к той или иной национальности прежде всего по языку, на котором он говорит, читает, пишет и думает, по людям, среди которых он вырос, по книгам, которые он читал в детстве и юности. Разве может, например, до конца понять и прочувствовать миниатюры Жванецкого в исполнении Райкина или Карцева и Ильченко кто-нибудь, кроме русского, то есть человека, владеющего нюансами русского языка и досконально, на своей шкуре знающего особенности современной жизни в России? У Жванецкого есть даже миниатюра на эту тему, называется «Непереводимая игра слов», которая была написана под впечатлением того, что болгарам (!) не удалось перевести его книгу.

Поэтому подсчет количества евреев в том или ином общественном движении, той или иной организации представляется мне совершенно бессмысленным. Коренные русские на их месте были бы (и были!) ничем не лучше (и не хуже). Высокая концентрация евреев в руководстве революционным движением обусловлена не национальными, а социальными причинами. Официальная дискримнация евреев в дореволюционной России резко ограничивала возможности их государственной карьеры, продвижения по служебной и социальной лестнице. В результате на нижних ступенях этой лестницы доля евреев среди способных, энергичных, честолюбивых, образованных людей была очень высока, поскольку русским, обладавшим такими же качествами, часто удавалось подняться на более высокие ступени общеставенной иерархии. Евреи составляли значительную и социально активную часть русской разночинной интелигенции и квалифицированных рабочих, то есть того относительно угнетенного и достаточно образованного и инициативного слоя русского народа, который возглавил его борьбу за свободу и демократические преобразования.

Некоторый интерес может представлять вопрос о причинах негативного отношения к евреям во многих странах, не только в России, то есть вопрос об исторических корнях антисемитизма и сио низма. К нему я постараюсь вернуться в конце. Теперь попробуем разобраться в причинах и направляющих силах того движения, интересы которого отражены в работе. Еще раз перечислим основные черты этого направления, которые можно извлечь из статьи.

Общество (народ, нация) рассматриваются, как единый организм, способный к постепенному эволюционному развитию. Движущей силой развития общества считаются некие общие для всего народа традиции, духовные ценности и нравственные принципы, наиболее полным выражением которых считается господствующая религия. Предполагается, что при отсутствии вредных посторонних вторжений в жизнь народа, он способен неограниченно долго существовать без потрясений, катаклизмов и радикальных преобразований. Но время от времени в обществе возникают чуждые антинародные элементы, которые пытаются подорвать духовные устои общества и переделать его в соответствии со своими кабинетными выдумками или перекроить по каким-то иностранным образцам. Тогда происходят революции, не несущие с собой ничего, кроме кровопролития и разрушения. Поэтому основная забота государства — укрепление моральных устоев и борьба с вредными разрушительными идеями.

Таким образом, рассматриваемая концепция, как мы уже не раз отмечали, игнорирует наличие в обществе постоянных внутренних противоречий. В рамках этой концепции невозможно рассматривать развитие общества, как результат борьбы различных социальных групп за свои интересы, государство — как средство этой борьбы, революцию — как неизбежное и плодотворное обострение этой борьбы при выходе на арену истории новых социальных групп, сформировавшихся в ходе развития производительных сил. Такую точку зрения Шафаревич просто не принимает во внимание. Но мы будем рассматривать историю нашей страны именно с этой, второй точки зрения. Здесь не место давать ее полное обоснование, тем более, что свою точку зрения Шафаревич тоже не обосновывает. Пожалуй, достаточно будет отметить, что эта вторая концепция позволяет единым образом изучать историю всех государств и народов, находить общие черты развития общества, рассматривать внутренние глубинные закономерности и причины кризисных явлений, не сводя их к эпизодическим «чуждым влияниям».

Итак, попытаемся найти ответ на следующие вопросы:

Какие социальные группы заинтересованы сегодня в выдвижении «русского вопроса»?
В чем состоят подлинные интересы этих групп?
Каковы возможные последствия их успеха?

Начать придется издалека. Нормальное развитие феодализма на Руси было надолго заторможено монгольским завоеванием. Русские княжества оказались насильственно включенными в мощное государство, в котором феодальные отношения только-только начинали складываться, и значительная часть экономики Руси работала не на внутреннее развитие, а на завоевателей, подтягивая их к феодальному уровню. Но когда Золотая Орда сама вступила на путь феодальных междуусобиц, сразу же сказались экономические и политические преимущества «Русского улуса», обусловленные большим опытом феодального развития, причем стадию феодальной раздробленности русские княжества уже переросли. Поэтому Москве в относительно короткий срок удалось вновь собрать в единое государство почти все земли, входившие в состав Золотой Орды (кроме Крыма). Аналогичные процессы шли в это время и в Западной Европе, но там объединялись земли с близким уровнем развития, с закрепившимися и растущими элементами новых экономических и политических отношений. Россия же расходовала значительные силы и ресурсы на освоение и развитие своих отсталых в экономическом и социальном отношении окраин. Поэтому Россия постоянно отставала от своих западных соседей, сохраняя неимоверными усилиями только военную мощь.

Последней удачной попыткой интенсификации феодальных методов хозяйствования были реформы Петра и Екатерины. Это был максимум того, что можно было выжать из устаревших экономических структур для сохранения военного паритета с Западом. В 1856 году стало ясно, что утрачен и он, что назрела срочная необходимость коренной политической и экономической перестройки государства, перевода его на капиталистический способ хозяйствования. К сожалению, эта необходимость была в значительной степени обусловлена внешними причинами, необходимостью выдерживать конкуренцию с западными соседями, но не была подкреплена достаточными социальными силами внутри страны, хотя в середине XIX века такие силы уже существовали. Гораздо большим влиянием обладали консервативные группировки, стремившиеся сохранить устаревшую структуру государства, согласные лишь на минимальные уступки, необходимые для восстановления военной мощи. Основную массу этих групп составляли прежде всего помещики, экономически совершенно беспомощные и полностью зависящие от внеэкономической эксплуатации крестьян, и чиновники, все благополучие которых покоилось на существующей структуре государственного аппарата. Любые реформы смертельно угрожали их благсостоянию, а думать о завтрашнем дне они не хотели и не умели. Именно эти круги в то время выдвинули на передний план идеологию самобытности русского народа и его истории, отстаивали неприемлимость для России западноевропейских идей, формулировали тезисы о «потрясении основ» и «сокрушении краеугольных камней» новомодными веяниями. Под «основами» и «краеугольными камнями» эти группы подразумевали прежде всего себя и свои привилегии. В качестве противовеса «вредным влияниям» ими выдвигался принцип единства русского общества под лозунгом «самодержавие — православие — народность». Они прилагали все усилия для того, чтобы затормозить любые прогрессивные экономические и политические преобразования, ведущие к ослаблению их влияния. Наиболее дальновидные представители государственной власти видели необходимость радикальных перемен в обществе, стремились наладить контакт с новыми общественными силами. Тогда реакция сделала ставку на национальный вопрос и спровоцировала в 1863 году польское восстание, которое напугало правящие круги и было жестоко подавлено привычными традиционными способами: виселицами и расстрелами.

Противостояние между общественными группировками начало резко обостряться, и в конце коцов тоже свелось к нашим традиционным способам разрешения конфликтов: бомбам, револьверам, виселицам, тюрьмам, ссылкам. В этой борьбе победили консерваторы, пойдя, впрочем, на некоторые уступки. Часть помещичьих интересов была принесена в жертву требованиям времени, но власть чиновничества осталась непоколебленной. В России начал довольно быстро развиваться капитализм, отягощенный пережитками крепостничества. В результате отрицательные стороны капиталистического способа хозяйствования развивались быстрее, чем проявлялись его преимущества.

Не была решена и задача восстановления военного могущества. Правда, в борьбе с еще более отсталой Турцией Россия вышла победительницей. Но столкновение с динамично развивающейся, ставшей на путь радикальных преобразований Японией закончилось позорным поражением. Была предпринята новая попытка ликвидировать закостеневшие структуры (революция 1905 года) — и снова неудача. Победившие консерваторы предпринимают отчаянные усилия, пытаясь оттянуть свой крах и решить хотя бы самую насущную задачу: превратить страну из аграрной в индустриальную (Столыпинская реформа). Но и эта попытка осуществляется так, чтобы, упаси бог, не затронуть «основ» и «краеугольных камней». Поэтому она только обостряет до последнего предела конфликты между различными общественными силами и заканчивается ожесточенной борьбой на взаимное уничтожение, исключающей любые компромиссы.

В итоге этой борьбы старые структуры были практически уничтожены, но и новые социальные группы понесли невосполнимые потери. В обществе сложилась новая расстановка сил, стали формироваться новые социальные структуры, перед которыми вставали старые нерешенные проблемы. Однако, поскольку в ходе борьбы прогрессивные силы были страшно ослаблены, новообразующиеся структуры стали во многих своих чертах строиться по образу и подобию разрушенных, хотя и опирались на другие общественные слои. Фактически, в конце 20-х началась реставрация монархии. Прежде всего, возродились и даже укрепились чиновничество, аппарат, бюрократия. Если раньше их опорой служили экономически беспомощные помещики, то теперь опорой стали крестьяне и рабочие из крестьян, также не имеющие никакого экономического опыта и практики цивилизованной политической борьбы. Возраждаясь, старые структуры пытались прокрустовым методом втиснуть в старые формы новые явления. Например, марксизм всеми способами урезали до размера религии. Сталин, явно чувствовуя себя наследником Романовых, изо всех сил старался восстановить территорию Империи. Восстанавливались и многие внешние признаки дореволюционной России. В школах было введено раздельное обучение, Суворовские и Нахимовские училища строились по подобию кадетских, в армии введены погоны, милиция одета в синюю форму («мундиры голубые») и т. д. и т. п. А поскольку соотношение сил в обществе все-таки изменилось, новому аппарату удалось варварскими, силовыми (то есть традиционными) методами решить некоторые из проблем, которые не могли решить дореволюционные аппартчики. Поясню на примере одного из важнейших вопросов — индустриализации. Подавляющее большинство населения России к началу века составляли крестьяне. Однако, уровень развития техники к этому времени был таков, что для обеспечения страны продовольствием в сельском хозяйстве требовалось гораздо меньше рабочих рук — они были необходимы в промышленности, чтобы страна могла эффективно и динамично развиваться и конкурировать с соседями. Аппарат во главе со Столыпиным попытался решить этот вопрос, укрепив наиболее хозяйственных и экономически грамотных крестьян за счет бедняков, разорив последних и вытеснив их в город. Но не были учтены сила и многочисленность бедняков, близость их интересов с интересами середняков и рабочих. Можно было бы сначала за счет помещиков и чиновничества несколько улучшить положение крестьян и рабочих, расслоив эти группы, создав в них людей с разным достатком и разными интересами, повысив престиж и привлекательность города для крестьян. Но требование неприкосновенности «основ» и « краеугольных камней» не позволило сделать этого. В результате столыпинская реформа только обострила поляризацию и противостояние в обществе и лишь усилила ожесточенность последующей революционной борьбы. Насущная необходимость индустриализации, сокращения доли сельскохозяйственного и увеличения доли промышленного населения сохранилась и после революции. Но в ее ходе исчезли не только помещики. Понесли тяжелейший урон и промышленные круги, имеющие опыт эффективной организации экономики и производства. Решать вопрос экономическими методами было некому. Однако новому аппарату это и не требовалось. Ему удалось расколоть крестьян и обеспечить за их счет благожелательный нейтралитет рабочих. Помещиков не было вообще. В конце концов вопрос был решен самым болезненным и неэффективным способом. Из деревни были вытеснены наиболее хозяйственные, экономически развитые и инициативные элементы. Причем значительная их часть оказалась включена в индустриализацию через рабский, подневольный труд. Армии заключенных работали только на нужды промышленности. Но в итоге структура экономики была изменена. Необходимость изменения структуры хозяйства оказалась объективно сильнее любых других желаний и стремлений. И что бы сейчас не говорили, боюсь, что иного способа, менее болезненного, при той расстановке сил, которая сложилась в нашей стране в первых десятилетиях XX века, могло и не быть. Такой ход событий чуть ли не в деталях был предсказан еще в XIX веке тем же Салтыковым-Щедриным. Именно во второй половине XIX века упорное сопротивление консерваторов любым радикальным реформам направило развитие страны в тупик, заложило поляризацию общества, «патовое» равновесие сил, выход из которого был возможен только через борьбу не на жизнь, а на смерть.

«Особость» пути развития России заключается в нашей постоянной экономической, технической, социальной и культурной (во всяком случае, если иметь в виду массовую культуру) отсталости от соседей, с которыми мы все время взамодействуем. В большинстве западных государств новые общественные силы возникали внутри страны и имели возможность полностью созреть и окрепнуть для того, чтобы решительным ударом покончить со старыми структурами и создать новые, соответствующие их задачам. В России эти новые силы возникали в значительной степени под влиянием извне. Необходимость поддержания военного паритета требовала передовой технологии. Передовая технология требовала новой организации труда. Новая организация труда изменяла социальное положение людей и их интересы. Новые люди не могли существовать и работать в рамках старых структур, которые, увы, еще не до конца обветшали. На разрушение самых вопиющих несообразностей уходили все силы новых людей, общество отчаянным усилием продвигалось на шаг-другой, но новые структуры создавать уже было некому. Поступательная энергия общества была на исходе, и пока оно набиралось новых сил, старые структуры успевали восстановиться, окрепнуть и превратиться в новые препятствия на пути прогресса. Все начиналось сначала.

Для сравнения рассмотрим пример развития другой страны, отстававшей в XIX веке от промышленных стран Запада — Японии. В XVII веке, опасаясь иностранного вторжения, Япония прекратила все связи с иностранными государствами. Самоизоляция Японии облегчалась ее островным положением. Вплоть до XIX века страна развивалась без каких-то внешних воздействий в рамках традиционных феодальных структур. Поскольку внешних угроз на протяжении 250 лет не возникало, новые общественные силы полностью сформировались внутри страны, старые феодальные структуры благополучно обветшали, не приобретя никакого иммунитета, никакого опыта борьбы против прогресса. В середине XIX века сначала американцы, а затем европейцы насильно «открыли» Японию, заставив подписать торговые договоры, открыть порты и т. п. Страна получила сильный стимулирующий толчок извне, осознала свою военную слабость, техническую и социальную отсталость. Новые общественные группы поняли, что пришло их время, старые — попытались отстоять традиции, «основы», «краеугольные камни», то есть свою власть и привилегии. Но новые силы успели за годы изоляции достаточно укрепиться, старые успели заметно ослабеть. Поэтому после не слишком продолжительной гражданской войны силы прогресса одержали полную победу, старые структуры были полностью демонтированы. А поскольку их сопротивление было не слишком сильно, не было необходимости стирать их в порошок, многие обломки старых учереждений и традиций были использованы при создании новых общественных структур (кстати, по западным образцам). Реформы были предприняты радикальнейшие, они коренным образом изменили облик Японии. Была аннулирована феодальная собственность на землю, введена свободная купля-продажа земли, отменены сословные и цеховые привилегии, все граждане уравнены в правах, введена свобода передвижения и торговли, созданы суды буржуазного типа, проведена реформа системы образования, введена всеобщая воинская повинность…

Короче говоря, в 1868 году были сломаны почти все препятствия на пути поступательного движения. После этого страна вступила на путь ускоренного развития по западному пути. Те, кого удивляют быстрые темпы послевоеного экономического и технологического развития Японии, просто забывают о том, что в середине XIX века мореплавание каралось в Японии смертной казнью, в 1905 году японский флот шутя разгромил русский, а еще через тридцать пять лет Япония уже могла почти на равных противостоять самой богатой и промышленно развитой стране мира в борьбе за господство на Тихом Океане, то есть в войне на море, которая требует прежде всего высокоразвитой промышленности, технической вооруженности и квалификации. И даже тяжелое военное поражение нисколько не затормозило этого развития.

Думаю, что если бы те реформы, которые были осуществлены в 1868 году в Японии, удалось осуществить в то же самое время в России, наше развитие было бы не менее интенсивным. Но этого не произошло, прежде всего потому, что постоянное взаимодействие России с соседями заставляло устаревшие господствующие структуры совершенствоваться, включать в себя какие-то элементы новизны и тем самым укрепляться. Разумеется, это не довод в защиту принципа самоизоляции. Для Росии, находящейся в центре самого большого континента, она попросту невозможна, тем более сегодня. Но мы должны осознать, что радикальные реформы, отмена устаревших норм и традиций может быть благотворна даже в том случае, если потом потребуется «догонять», то есть проходить все те стадии развития, которые более развитые государства уже прошли. Поскольку идти прийдется по проторенному пути, движение может быть достаточно быстрым. Но только при условии полной и окончательной победы нового над старым, когда новые силы будут расходоваться, в основном, на поступательное движение, а не на борьбу.

Какова же сегодня расстановка сил в нашем обществе, каковы возможные результаты их взаимодействия и противодействия? Рассматривая закономерности развития многих государств на протяжении столетий, марксизм сознательно упрощал ситуацию, выделяя из многобразия всех взаимодействующих сил и течений противостояние двух основных для каждой общественной формации антагонистических классов. Если же нас интересует развитие одного государства в рамках десятков лет, нам необходимо учитывать расстановку сил в обществе более детально.

Какие основные группы можно выделить сегодня в нашей стране? Поскольку потом прийдется обсуждать роли этих групп, будем давать каждой из них некоторое условное наименование, причем для того, чтобы эти наименования заранее не несли субъективной моральной оценки той или иной группы, постараемся придать всем этим названиям ироническое звучание и будем заключать их в кавычки.

«Аппаратчики». В эту группу входят многие работники министерств, ведомств, партийных комитетов, административные работники промышленности и сельского хозяйства, науки и культуры, которые успешно работают в рамках сложившейся системы, имеют устоявшиеся деловые связи, хорошо зарекомендовали себя в глазах вышестоящих органов и руководителей и в большой степени зависят от них.
«Деятели». В основном, принадлежат к тем же общественным и профессиональным слоям, что и предыдущая группа, в некотором смысле слова несостоявшиеся «аппаратчики». Как правило, это энергичные люди с идеями и запросами, не вписывающимися в существующую систему. Среди них много оригинальных публицистов, хозяйственников с коммерческой жилкой, смелых и самостоятельных организаторов и политиков, «непризнанных гениев» (правда, иногда и без кавычек), и т. п.
«Распределители». Люди, не имеющие претензий на высокий социальный статус, ориентированные прежде всего на достижение высокого жизненного уровня, и в значительной степени распоряжающиеся распределением благ и ресурсов. Эта группа включает обширный круг людей из самых разных слоев — от работников Госснаба и замдиректоров по АХЧ до продавцов и работников ЖЭКов.
«Работяги». Они также не претендуют на высокое положение в обществе. В основном их усилия, как и предыдущей группы, направлены на повышение жизненного уровня своей семьи, но добиваются этого они в основном за счет собственных усилий. В эту группу входят квалифицированные рабочие, хозяйственные крестьяне, хорошо знающие свое дело ИТР.
«Поденщики». Люди, в целом удовлетворенные своим социальным и материальным положением, боящиеся его потерять и не претендующие на большее. Во всяком случае, не желающие прилагать для этого значительных усилий. Это большинство работающих женщин (часто, жены «работяг»), низкоквалифицированные рабочие, слабые специалисты, люди, увлеченные своим хобби, часть молодежи, не нашедшая своего места жизни, и т. п.
«Субсидируемые». Люди, благополучие которых обусловлено прежде всего системой социального обеспечения и дотациями на предметы первой необходимости. Это пенсионеры, многодетные семьи, низкооплачиваемые матери-одиночки.

До середины 80-х годов власть принадлежала «аппаратчикам», опиравшимся на «распределителей» и «поденщиков». Высокие цены на нефть и смягчение международной напряженности в 70-е годы обеспечивали системе устойчивость. «Работяг» потихоньку поощряли, «субсидируемых» потихоньку подкармливали, «поденщикам» хватало, « распределителям» не мешали распределять не без пользы для себя, а «деятелей» держали в рамках. Но падение цен на нефть и обострение международной обстановки вызвало банкротство системы. Накопившие сил «деятели» воспользовались беспомощностью «аппаратчиков», растерявшихся перед новыми проблемами, и прорвались к высшим эшелонам власти и средствам массовой информации. «Аппаратчики» удержали за собой власть в среднем звене и на местах, а также на производстве. Началась борьба, которая продолжается и по сей день. Чтобы снова избежать моральной оценки борющихся сторон, назовем ее борьбой между «жадными» и «ленивыми». Тем, то хочет более красивых названий, могу предложить именовать ее орьбой за свободу с одной стороны, и за равенство с другой.

«Жадные» (за свободу) — это «деятели» и «работяги».

«Ленивые» (за равенство) — это «аппаратчики» и «распределители».

«Поденщики» и «субсидируемые» пока колеблются. От «жадных» их отталкивает боязнь перемен, неспособностьи нежелание конкурировать с «работягами». От «ленивых» — неприязнь к «распределителям» и разочарование в способностях «аппаратчиков».

«Деятели» пытаются доказать, что их победа будет означать быстрый рост общего благосостояния и улучшения положения каждого отдельного человека. «Аппаратчики» стараются отмежеваться от злоупотреблений «распределителей», возможно, даже готовы принести их в жертву, и создать впечатление о своей способности управлять лучше, эффективней, по-новому, не производя при этом коренных перемен в принципах нашей жизни. Но для этого им нужна какя-то новая идеология взамен той пародии на марксизм, которой они пользовались до сих пор. Настоящий марксизм им не подходит в принципе. Это учение о революционных переменах, о развитии производительных сил, о соответствии им производственных отношений. А «аппаратчики» как раз cейчас больше всего боятся перемен и не слишком заинтересованы в точном выяснении вопроса, кому же принадлежат производительные силы и насколько соответствуют производительным силам наши производственные отношения. Поэтому предпринимаются попытки возродить традиционную идеологию наших правящих классов, базировавшуюся на формуле «самодержавие-православие-народ». Тут очень кстати пришлись некоторые писатели и публицисты, которых во времена застоя не слишком жаловали, но ине очень обижали — придерживали в запасе до поры, и вот время настало. Сейчас основная задача «аппаратчиков» — получить поддержку «поденщиков» и «субсидируемых», отвести их недовольство существующим положением от себя и направить на «деятелей». Простейший способ для этого — воззвать к чувству патриотизма (разум может завести совсем в другую сторону). Нужно лишь указать национальную опасность, врага русской нации. Особо выдумывать не стали, взяли готовые рецепты восьмидесятилетней давности: евреи (по нынешней терминологии — сионисты). Благо деятельность Израиля дает для этого дополнительные поводы и придает этой версии дополнительное правдоподобие. Остается только убеждать всех, что именно сионисты виноваты во всех прошлых бедах, и что «деятели» — их агенты (к сожалению «аппартчиков» среди «деятелей» евреев не так уж и много).

Собственно говоря, «русский вопрос» — это второе идеологическое наступление под девизом «не могу поступиться принципами». Только принципы провозглашены другие — самобытность русского народа, нравственность, духовность и т. п. Но для тех, кто собирается под этим девизом, сами принципы — дело второстепенное, главное — «не поступиться», то есть не допустить радикальных изменений нашего общественного устройства. В настоящее время силы борющихся сторон примерно равны. «Деятели» наступают, «аппаратчики» преходят в контрнаступление. Исход борьбы будет решен позицией «поденщиков» и «субсидируемых». Впрочем, определенную роль могут сыграть и колебания позиции «распределителей» и «работяг».

На базе исторического опыта можно попытаться объяснить или даже предсказать некотороые ходы сторон.

Прежде всего, это дальнейшие попытки спровоцировать национальные конфликты, создать угрозу цельности всего государства и призвать к черезвычайным мерам. Причем, совершенно нет необходимости в каком-то «заговоре аппаратчиков». Просто одни «аппаратчики» не идут ни на какие переговоры с представителями националистов, другие — дают команду разогнать их демонстрацию, третьи говорят — «врежьте им, ребята, покрепче». И ребята охотно врезают, особенно, если дело происходит в Закавказье, о котором у ребят сложилось мнение, что «все здесь спекулянты, у них в земле миллионы зарыты». Когда же пресса и общественность возмутятся, четвертые поднимут шум о сионистской пропаганде, направленной на разрушение нашего государства и бросят клич «бей жидов и кооперативы, спасай Россию!». И когда одурманенные, озлобленные неизбежными трудностями люди откликнуться на этот призыв и начнут бить, пятые введут черезвычайное положение для усмирения как правых, так и левых.

Впрочем, если «деятели» окажутся достаточно активны и умны, «работяги» и «поденщики» достаточно дальновидны и сдержаны, такого поворота событий можно вполне избежать.

Попробуем теперь представить в общих чертах возможные последствия победы тех и других.

Побеждают «аппаратчики».
Основные усилия направляются на усиление дисциплины на производстве, в партии, в общественной и идеологической работе. Ужесточается борьба с коррупцией в нижних эшелонах власти, приносится в жертву часть распределителей». Одновременно идет подавление остатков старых «деятелей» и профилактика появления новых. В первое время ситуация может стабилизироваться, экономическое положение перестать ухудшаться и даже немного улучшиться (особенно, в случае изъятия из оборота денег через денежную реформу и введение глобальной карточной системы). Но через 5-10 лет неизбежен новый полный и безнадежный кризис во внешней и внутренней политике. В такой ситуации правящие круги могут решиться на третью мировую войну, желательно, позиционную, без применения ядерного оружия (по сценарию Оруэлла — постоянное состояние войны для оправдания низкого уровня жизни и тоталитарного режима).
Побеждают «деятели».
В этом случае наше общество ждут решительные глобальные и болезненные экономические и полититческие перемены. В течение 2-5 лет ситуация будет довольно сложной. В обществе усилится расслоение по уровням жизни, но не поляризация, не углубление провала между богатыми и бедными. Разница между максимальным и минимальными уровнями увеличится, но между ними будет несколько промежуточных уровней. Для многих это будет означать ухудшение положения, причем не обязательно материального. Скажем, для сохранения привычного уровня благосостояния прийдется работать интенсивнее или дольше, прийдется переучиваться, повышать квалификацию. Затем может начаться длительный и устойчивый период ускоренного экономического развития, обогащения и усиления страны. Существует, впрочем, опасность того, что при неумелом руководстве произойдет слишком резкое ухудшение положения, которое приведет к резкому обострению внутриполитической обстановки с труднопредсказуемыми последствиями. Но риск, видимо, не слишком велик и оправдан.

И в заключение несколько легкомысленных предположений и гипотез о некоторых источниках антисемитизма и сионизма. Мне кажется, что наиболее точно корни этого явления увидел Бернард Шоу. В пьесе «Человек и Сверхчеловек» один из его персонажей — еврей — говорит:

каждый еврей в глубине души считатет англичан нечистоплотными… Наш сложный гигиенический кодекс внушает нам пре увеличенно презрительное отношение к христианам

Действительно, почитаем некоторые из первых, видимо наиболее древних книг ветхого завета: Левит, Числа, Второзаконие. В этих книгах собраны важнейшие заповеди еврейского народа. Мы увидим, что огромная часть заповедей и запретов носит вполне разумный характер санитарно-гигиенических и противоэпидемических правил. Здесь и симптомы кожных заболеваний, и сроки карнтинов в случае желудочно-кишечных и кожных заболеваний, и перечень разрешенных и неразрешенных в пищу животных (причем можно предположить, что в условиях того времени запрет, например, на свинину тоже имел противоэпидемическое значение), и сроки хранения мяса, и меры предосторожности при обращении с трупами, и требования к содержанию и чистоте посуды. Кроме того, категорически запрещалось кровосмесительство и прелюбодеяние, давались указания по организации севооборота и т. д. и т. п. За строгое соблюдение правил было обещано вознаграждение (при жизни!), за их нарушение — наказание (при жизни же!). Если учесть, что вознаграждение заключалось большей частью в здоровье и многочисленном потомстве, а наказание — в болезнях и падеже скота, то нет ничего удивительного, что ни наказание, ни вознаграждение не заставляли себя ждать, и авторитет заветов постоянно укреплялся. Для этого, однако, требовалась отчужденность от соседних народов, не имевших в то время такого тщательно разработанного и тщательно соблюдаемого санитарно-гигиенического кодекса и по- этому являвшихся потенциальными носителями различных заболеваний и источником эпидемий. Относительная защищенность от «божьих кар» и необходимость для этого обособленности воспитала у евреев ощущение «избранного богом народа», что не могло не вызвать неприязни у соседей. После разгрома еврейского государства и рассеяния евреев по всей Римской Империи их отчужденность продолжала сохраняться в виде обособленности их общин и категорического неприятия других религий. Не приняли еврейские общины и повсеместно распространившееся христианство. При этом возник один любопытный религиозно-экономический парадокс. Христианство запрещало ростовщичество, и в Средние века этот запрет соблюдался. Но экономика требовала интенсификации денежного обращения. Евреи же имели право давать деньги в рост христианам. Тем самым они возбуждали дополнительную неприязнь к себе, как «вымогатели», но были тем не менее необходимы, как источник свободных денег.

Оба эти фактора («санитарная религия» и особое экономическое положение) продолжали поддерживть с одной стороны обособленность евреев и их уверенность в своей богоизбранности (сионизм), с другой — неприязнь окружающих (антисемитизм). Хотя в ХХ веке оба эти фактора ослабли, порожденные ими отношения сох ранились, и их плоды мы пожинаем до сих пор.