Текст:Олдос Хаксли:О дивный новый мир/Глава 13

Глава 13Править

В красном сумраке эмбрионария замаячил Генри Фостер.

В ощущалку вечером махнём?

Ленайна молча покачала головой.

А с кем ты сегодня? — Ему интересно было знать, кто из его знакомых с кем взаимопользуется. — С Бенито?

Она опять качнула головой.

Генри заметил усталость в этих багряных глазах, бледность под ало-волчаночной глазурью, грусть в уголках неулыбающегося малинового рта.

Нездоровится тебе, что ли? — спросил он слегка обеспокоенно (а вдруг у неё одна из немногочисленных ещё оставшихся заразных болезней?).

Но снова Ленайна покачала головой.

Всё-таки зайди к врачу, — сказал Генри. — «Прихворну хотя бы чуть, сразу к доктору лечу», — бодро процитировал он гипнопедическую поговорку, для вящей убедительности хлопнув Ленайну по плечу. — Возможно, тебе требуется псевдобеременность. Или усиленная доза ЗБС. Иногда, знаешь, обычной бывает недоста…

Ох, замолчи ты ради Форда, — вырвалось у Ленайны. И она повернулась к бутылям на конвейерной ленте, от которых отвлек её Генри.

Вот именно, ЗБС ей нужен, заменитель бурной страсти! Она рассмеялась бы Генри в лицо, да только боялась расплакаться. Как будто мало у нее своей БС! С тяжёлым вздохом набрала она в шприц раствора.

Джон, — шепнула она тоскующе, — Джон…

«Господи Форде, — спохватилась она, — сделала я уже этому зародышу укол или не сделала? Совершенно не помню. Ещё вторично впрысну, чего доброго». Решив не рисковать этим, она занялась следующей бутылью. (Через двадцать два года восемь месяцев и четыре дня молодой, подающий надежды альфа-минусовик, управленческий работник в Мванза Мванза, умрёт от сонной болезни — это будет первый случай за полстолетия с лишним.) Вздыхая, Ленайна продолжала действовать иглой.

Но это абсурд — так себя изводить, — возмущалась Фанни в раздевальне час спустя. — Просто абсурд, — повторила она. — И притом из-за чего? Из-за мужчины, одного какого-то мужчины.

Но я именно его хочу.

Как будто не существуют на свете миллионы других.

Но их я не хочу.

А ты прежде попробуй, потом говори.

Я пробовала.

Ну скольких ты перепробовала? — Фанни пожала насмешливо плечиком — Одного, двух?

Несколько десятков. Но эффекта никакого.

Пробуй не покладая рук, — назидательно сказала Фанни. Но было видно, что в ней уже поколебалась вера в этот рецепт. — Без усердия ничего нельзя достичь.

Усердие усердием, но я…

Выбрось его из мыслей.

Не могу.

А ты сому принимай.

Принимаю.

Ну и продолжай принимать.

Но в промежутках он не перестаёт мне нравиться. И не перестанет никогда.

Что ж, если так, — сказала Фанни решительно, — тогда просто-напросто пойди и возьми его. Всё равно, хочет он или не хочет.

Но если бы ты знала, какой он ужасающий чудак!

Тем более необходима с ним твёрдость.

Легко тебе говорить.

Знать ничего не знай. Действуй. — Голос у Фанни звучал теперь фанфарно, словно у лекторши из ФСЖМ[1], проводящей вечернюю беседу с двенадцатилетними бета-минусовичками. — Да, действуй, и безотлагательно. Сейчас.

Боязно мне, — сказала Ленайна.

Прими сперва таблетку сомы — и все дела. Ну, я пошла мыться. — Подхватив мохнатую простыню, Фанни зашагала к кабинкам.

В дверь позвонили, и Дикарь вскочил и бросился открывать, он решил наконец сказать Гельмгольцу, что любит Ленайну, и теперь ему уж не терпелось.

Я предчувствовал, что ты придёшь, — воскликнул он, распахивая дверь.

На пороге, в белом, ацетатного атласа матросском костюме и в круглой белой шапочке, кокетливо сдвинутой на левое ухо, стояла Ленайна.

Дикарь так и ахнул, точно его ударили с размаха.

Полграмма сомы оказалось Ленайне достаточно, что бы позабыть колебанья и страхи.

Здравствуй, Джон, — сказала она с улыбкой и прошла в комнату.

Машинально закрыл он дверь и пошёл следом. Ленайна села. Наступило длинное молчание.

Ты вроде бы не рад мне, Джон, — сказала наконец Ленайна.

Не рад? — В глазах Джона выразился упрёк; он вдруг упал перед ней на колени, благоговейно поцеловал ей руку. — Не рад? О, если бы вы только знали, — прошептал он и, набравшись духу, взглянул ей в лицо. — О восхитительнейшая Ленайна, достойная самого дорогого, что в мире есть. — (Она улыбнулась, обдав его нежностью) — О, вы так совершенны (приоткрыв губы, она стала наклоняться к нему), так совершенны и так несравненны (ближе, ближе); чтобы создать вас, у земных созданий взято всё лучшее (ещё ближе…) — Дикарь внезапно поднялся с колен — Вот почему, — сказал он, отворачивая лицо, — я хотел сперва совершить что-нибудь… Показать то, что достоин вас. То есть я всегда останусь недостоин. Но хоть показать, что не совсем уж… Свершить что нибудь.

А зачем это необходимо… — начала и не кончила Ленайна. В голосе её прозвучала раздраженная нотка. Когда наклоняешься, тянешься губами ближе, ближе, а вдруг дуралей партнёр вскакивает, и ты как бы проваливаешься в пустоту, то поневоле возьмёт досада, хотя в крови твоей и циркулирует полграмма сомы.

В Мальпаисе, — путано бормотал Дикарь, — надо принести шкуру горного льва, кугуара. Когда сватаешься то есть. Или волчью.

В Англии нет львов, — сказала Ленайна почти резко.

Да если б и были, — неожиданно проговорил Дикарь с брезгливым возмущением, — то их бы с вертопланов, наверное, стреляли, газом бы травили. Не так бы я сражался со львом, Ленайна. — Расправив плечи, расхрабрившись, он повернулся к Ленайне и увидел на лице у неё досаду и непонимание. — Я что угодно совершу, — продолжал он в замешательстве, всё больше путаясь. — Только прикажите. Среди забав бывают и такие, где нужен тяжкий труд. Но оттого они лишь слаще. Вот и я бы. Прикажи вы только, я полы бы мел.

Но на это существуют пылесосы, — сказала недоуменно Ленайна. — Мести полы нет необходимости.

Необходимости-то нет. Но низменная служба бывает благородно исполнима. Вот и я хотел бы исполнить благородно.

Но раз у нас есть пылесосы…

Не в том же дело.

И есть эпсилон-полукретины, чтобы пылесосить, — продолжала Ленайна, — но зачем это тебе, ну зачем?

Зачем? Но для вас, Ленайна. Чтобы показать вам, что я…

И какое отношение имеют пылесосы ко львам?..

Показать, как сильно…

Или львы к нашей встрече?.. — Она раздражалась всё больше.

— …как вы мне дороги, Ленайна, — выговорил он с мукой в голосе.

Волна радости затопила Ленайну, волна румянца залила ей щеки.

Ты признаёшься мне в любви, Джон?

Но мне ещё не полагалось признаваться, — вскричал Джон, чуть ли не ломая себе руки. — Прежде следовало… Слушайте, Ленайна, в Мальпаисе влюблённые вступают в брак.

Во что вступают? — Ленайна опять уже начинала сердиться: что это он мелет?

Навсегда. Дают клятву жить вместе навек.

Что за бредовая мысль! — Ленайна не шутя была шокирована.

— «Пускай увянет внешняя краса, но обновлять в уме любимый облик быстрей, чем он ветшает»[2].

Что такое?

И Шекспир ведь учит: «Не развяжи девичьего узла до совершения святых обрядов во всей торжественной их полноте…»[3]

Ради Форда, Джон, говори по-человечески. Я не понимаю ни слова. Сперва пылесосы, теперь узлы. Ты с ума меня хочешь свести. — Она рывком встала и, словно опасаясь, что и сам Джон ускользнет от неё, как ускользает смысл его слов, схватила Джона за руку. — Отвечай мне прямо — нравлюсь я тебе или не нравлюсь?

Пауза; чуть слышно он произнёс:

Я люблю вас сильней всего на свете.

Тогда почему же молчал, не говорил! — воскликнула она. И так выведена была Ленайна из себя, что острые ноготки её вонзились Джону в кожу. — Городишь чепуху об узлах, пылесосах и львах. Лишаешь меня радости все эти недели.

Она выпустила его руку, отбросила её сердито от себя.

Если бы ты мне так не нравился, — проговорила она, — я бы страшно на тебя разозлилась.

И вдруг обвила его шею, прижалась нежными губами к губам. Настолько сладостен, горяч, электризующ был этот поцелуй, что Джону не могли не вспомниться стереоскопически зримые и осязаемые объятия в «Трёх неделях на вертоплане». Воркование блондинки и мычанье негра. Ужас, мерзость… он попытался высвободиться, но Ленайна обняла ещё тесней.

Почему ты молчал? — прошептала она, откинув голову и взглянув на него. В глазах её был ласковый укор.

«Ни злобный гений, пламенящий кровь, ни злачный луг, ни тёмная пещера, — загремел голос поэзии и совести, — ничто не соблазнит меня на блуд и не расплавит моей чести в похоть»[4]. «Ни за что, ни за что», — решил Джон мысленно.

Глупенький, — шептала Ленайна. — Я так тебя хотела. А раз и ты хотел меня, то почему же?..

Но, Ленайна, — начал он; она тут же разомкнула руки, отшагнула от него, и он подумал на минуту, что Ленайна поняла его без слов. Но она расстегнула белый лакированный пояс с кармашками, аккуратно повесила на спинку стула.

Ленайна, — повторил он, предчувствуя недоброе.

Она подняла руку к горлу, дернула молнию, распахнув сверху донизу свою белую матроску; тут уж предчувствие сгустилось в непреложность.

Ленайна, что вы делаете!

Жжик, жжик! — прозвучало в ответ. Она сбросила брючки клёш и осталась в перламутрово-розовом комби. На груди блестела золотая Т-образная застёжка, подарок архипеснослова.

«Ибо эти соски, что из решетчатых окошек разят глаза мужчин…»[5] Вдвойне опасной, вдвойне обольстительной становилась она в ореоле певучих, гремучих, волшебных слов. Нежна, мягка, но как разяща! Вонзается в мозг, пробивает, буравит решимость. «Огонь в крови сжирает, как солому, крепчайшие обеты. Будь воздержней, не то…»[6]

Жжик! Округлая розовость комби распалась пополам, как яблоко, разрезанное надвое. Сбрасывающее движенье рук, затем ног — правой, левой — и комби легло безжизненно и смято на пол. В носочках, туфельках и в белой круглой шапочке набекрень Ленайна пошла к Джону.

Милый! Милый мой! Почему же ты раньше молчал! — Она распахнула руки.

Но, вместо того чтобы ответить: «Милая!» — и принять её в объятия, Дикарь в ужасе попятился, замахав на неё, точно отгоняя опасного и напирающего зверя. Четыре попятных шага, и он упёрся в стену.

Любимый! — сказала Ленайна и, положив Джону руки на плечи, прижалась к нему.

Обними же меня, — приказала она. — Крепче жми меня, мой кролик. — У неё в распоряжении тоже была поэзия, слова, которые поют, колдуют, бьют в барабаны. — Целуй, — она закрыла глаза, обратила голос в дремотный шепот, — целуй до истомы. Ах, любовь острее…

Дикарь схватил её за руки, оторвал от своих плеч, грубо отстранил, не разжимая хватки.

Ай, мне больно, мне… ой! — Она вдруг замолчала. Страх заставил забыть о боли — открыв глаза, она увидела его лицо; нет, чьё-то чужое, бледное, свирепое лицо, перекошенное, дёргающееся в необъяснимом, сумасшедшем бешенстве. Оторопело она прошептала:

Но что с тобой, Джон?

Он не отвечал, упирая в неё свой исступленный взгляд. Руки, сжимающие ей запястья, дрожали. Он дышал тяжело и неровно. Слабый, чуть различимый, но жуткий, послышался скрежет его зубов.

Да что с тобой? — вскричала она.

И словно очнувшись от этого вскрика, он схватил её за плечи и затряс.

Блудница! Шлюха! Наглая блудница!

Ой, не на-а-адо! — Джон тряс её, и голос прерывался блеюще.

Шлюха!

Прошу-у те-бя-а-а.

Шлюха мерзкая!

Лучше полгра-а-амма, чем…

Дикарь с такой силой оттолкнул её, что она не удержалась на ногах, упала.

Беги, — крикнул он, грозно высясь над нею. — Прочь с глаз моих, не то убью. — Он сжал кулаки.

Ленайна заслонилась рукой.

Умоляю тебя, Джон…

Беги. Скорее!

Загораживаясь рукой, устрашённо следя за каждым его движением, она вскочила на ноги и, пригибаясь, прикрывая голову, бросилась в ванную.

Дикарь дал ей, убегающей, шлепок, сильный и звонкий, как выстрел.

Ай! — сделала скачок Ленайна.

Запершись в ванной от безумца, отдышавшись, она повернулась к зеркалу спиной, взглянула через левое плечо. На жемчужной коже отчётливо алел отпечаток пятерни. Она осторожно потерла алый след.

А за стенкой Дикарь мерил шагами комнату под стучащие в ушах барабаны, в такт колдовским словам: «Пичугой малой, золочёной мушкой — и теми откровенно правит похоть, — сумасводяще гремели слова. — Разнузданней хоря во время течки и кобылиц раскормленных ярей. Вот что такое женщины — кентавры, и богова лишь верхняя их часть, а ниже пояса — всё дьяволово. Там ад и мрак, там серная геенна смердит, и жжёт, и губит. Тьфу, тьфу, тьфу! Дай-ка, друг аптекарь, унцию цибета — очистить воображение»[7].

Джон! — донёсся робеюще-вкрадчивый голосок из ванной. — Джон!

«О сорная трава, как ты прекрасна, и ароматна так, что млеет сердце. На то ль предназначали эту книгу, чтобы великолепные листы носили на себе клеймо „блудница“? Смрад затыкает ноздри небесам…»[8].

Но в ноздрях у Джона ещё благоухали духи Ленайны, белела пудра на его куртке, там, где касалось её бархатистое тело. «Блудница наглая, блудница наглая, — неумолимо стучало в сознании. — Блудница…»

Джон, мне бы одежду мою.

Он поднял с пола брючки клёш, комби, матроску.

Открой! — сказал он, толкая ногой дверь.

Нет уж, — испуганно и строптиво ответил голосок.

А как же передать?

В отдушину над дверью.

Он протянул туда одёжки и снова зашагал смятенно взад вперёд по комнате. «Блудница наглая, блудница наглая. Как зудит в них жирнозадый бес любострастия…»[9]

Джон…

Он не ответил. «Жирнозадый бес».

Джон…

Что нужно? — угрюмо спросил он.

Мне бы ещё мой мальтузианский пояс.

Сидя в ванной, Ленайна слушала затем, как он вышагивает за стеной. Сколько ещё будет длиться это шаганье? Вот так и ждать, пока ему заблагорассудится уйти? Или, повременив, дав его безумию утихнуть, решиться на бросок из ванной к выходу?

Эти её тревожные раздумья прервал телефонный звонок, раздавшийся в комнате. Шаги прекратились. Голос Джона повёл диалог с тишиной.

Алло.

Да.

Да, если не присвоил сам себя.

Говорю же вам — да. Мистер Дикарь вас слушает.

Что? Кто заболел? Конечно, интересует.

Больна серьёзно? В тяжёлом? Сейчас же буду у неё.

Не дома у себя? А где же она теперь?

О боже! Дайте адрес!

Парк-Лейн, дом три? Три? Спасибо.

Стукнула трубка. Торопливые шаги. Хлопнула дверь. Тишина. В самом деле ушёл?

С бесконечными предосторожностями приоткрыла она дверь на полсантиметра; глянула в щёлочку — там пусто; осмелев, открыла дверь пошире и выставила голову; вышла наконец на цыпочках из ванной; с колотящимся сердцем постояла несколько секунд, прислушиваясь; бросилась к наружной двери, открыла, выскользнула, затворила, кинулась бегом. Только в лифте, уносящем её вниз, почувствовала она себя в безопасности.

ПримечанияПравить

  1. Фордианский союз женской молодежи.
  2. «Троил и Крессида» (акт III, сц. 2).
  3. «Буря» (акт IV, сц. 1).
  4. «Буря» (акт IV, сц. 1).
  5. «Тимон Афинский» (акт IV, сц. 3).
  6. «Буря» (акт IV, сц. 1).
  7. «Король Лир» (акт IV, сц. 6).
  8. «Отелло» (акт IV, сц. 2).
  9. «Троил и Крессида» (акт V, сц. 2).