Текст:Павел Крупкин:Принцип народа и государственность Русской равнины
Принцип народа и государственность Русской равнины
- Автор:
- Павел Крупкин
- Предмет:
- Политология, Политическая философия
Ссылки на статью в «Традиции»:
О тексте:Текст эссеПравить
Предыдущая статья[1] была посвящена обсуждению общих моментов влияния такого политического фактора, как «принцип народа», на политическую сферу развитых западных стран. В данной статье я хочу посмотреть на политическую сферу России в развернутом контексте.
Известно, что государственная политика всегда тяготеет к элитарности собственного устройства, так что включенные в нее игроки, обычно имеют тенденцию особо не замечать того, что «внизу». «Пипл? Пипл схавает, чего дадут!» – часто читается во многих действиях власть имущих. Но несмотря на так обозначенную «сермяжную правду», на практике правящему классу любого общества обычно дан достаточно простой факт: чемпионами среди них становятся именно те, кому удается оседлать хаотически клубящиеся низовые энергии, подключиться своей личной энергетикой к некой общенародной «кундалини». Они также видят, какими жалкими становятся прошлые «герои», которые по разным причинам умудрились «слететь» со своей «волны», пусть даже они и продолжают существовать «на олимпе». Объективируем обозначенное воздействие «низов» на властные верхи общества введением термина «принцип народа».
Принцип народа, несмотря на все нежелание разного рода «элитистов» его замечать, практически всегда находится где-то рядом с властью. Даже в спящем, не актуальном состоянии он тем не менее слегка «гондурасит» наиболее толковых из власть имущих, что уж тут говорить о внезапных его актуализациях при обострении вопросов социальной справедливости и гуманизма, грозящих перерасти в такой кошмар правящего класса, как революция? В предыдущей статье я проследил влияние принципа народа на политическое устройство западных стран в «большом времени», и оказалось, что именно данный принцип задавал доминирующие тренды изменения политических сфер различных стран. При этом монархии, занявшие к концу 18-го века абсолютно доминирующее положение в Европе, включая и ее идеосферу, вдруг стали отступать практически по всем направлениям, трансформируясь в национальные государства и демократии. И к концу 20-го века «живые» монархии практически выхолостили свою «изначальную» суть, а те некоторые династии, которые сумели при этом сохраниться, играют в основном символическую роль, и не несут никакой функциональной нагрузки. Принцип государственности при этом, начав свой «дрейф» из положения «государство – это я», завершил свое движение депесонифицированной инструментальной институцией без капли сакральности. И т.д.
Если же взглянуть на правящий класс Запада в данном движении, то можно видеть, что начальной точкой изменения была абсолютная идентичностная отделенность знати от управляемого народа, самоотделенность вплоть до провозглашения биологического отличия (для такого качества политических систем я использую термин «ордынство»). Потом династические корпорации стали национализироваться, иногда насильно (по результатам революций), иногда нет, и этому фактически был посвящен 19-й век. Возникшие нации в своем полноправном ядре поначалу тоже были очень элитарны, отделяя себя от основной массы управляемых, но по мере развития национальных государств границы ядер наций спускались все ниже и ниже по социальной пирамиде, включая в полноправные члены все более широкие группы населения. Идентичностная гомогенизация соответствующих обществ завершилась к концу 20-го столетия, но уже пожалуй с середины 20-го века ордынский принцип организации для государств Запада можно считать полностью «рассосавшимися».
По большому счету 'выделяются три основных драйвера национализации ордынств христианского мира'. Началось все с социальной дискриминации активных групп населения королевств, которая привела к возникновению наций через восстание (Голландия, Англия, США, Франция, государства Латинской Америки). Сложившись в момент максимальной политической мобилизации восставших сил, нации этих стран впоследствии развивались усилиями элиты, что можно признать вторым драйвером нациестроительства. В чистом виде второй драйвер работал в верхушечных национальных проектах, которые были запущены «умными» династическими корпорациями в Германии, Италии, Британии, скандинавских странах. Сюда же можно отнести и Швейцарию, где нация была сформирована именно усилием общин, а восстание как точка ее рождения – отсутствовала. И третий драйвер был обусловлен этническими мобилизациями в периферийных империях, которые вызывались к жизни именно что контрэлитами, что породило в 20-м веке практически все наличествующие нации Восточной Европы.
Теперь давайте посмотрим, как в данном контексте смотрится Россия. Начало Нового времени совпало с российской смутой – династическим кризисом начала 17-го века. Исторический маразм, охвативший знать Московии, привел к неожиданной активизации принципа народа, и возникшее движение городских старшин положило конец смуте и породило новую династическую корпорацию – государство Романовых.
Для понимания дальнейшей эволюции романовской государственности следует обратить внимание на то, что фактически основным содержанием внутренней политики Романовых на просторах российской равнины в «большом времени» предстает колонизация романовскими служилыми людьми природного ландшафта с населяющими данный ландшафт «племенами и народами». И это очень даже «не бьет» с исходной исторической точкой романовской корпорации – с ее созданием в определенном всенародном усилии. Согласовать данные моменты можно лишь в предположении, что романовская знать была настолько «обожжена» самостоятельностью субъектности низов, проявленной ими на исходе смуты, что она положила своим экзистенциальным смыслом ликвидацию любых форм народной субъектности, полную элиминацию принципа народа на российской равнине.
Дальнейшие исторические факты увы слишком хорошо согласуются с данным положением. Раскол Алексея Михайловича с последующей отменой патриаршества его сыном Петром, как способ ликвидации идеологии низового народного самостояния. Массовый рекрутмент немцев в династическую корпорацию для обретения династией независимости от страны проживания с силовом компоненте. Вторичное закрепощение русских людей в 18-м веке. Ввод в практику общения в верхах иностранных языков, и массовое заимствование европейской культуры. И другое подобное, что способствовало (1) отрыву знати от народных масс, и (2) изничтожению любых форм самостоятельной низовой политической субъектности.
Так можно видеть, что романовская династическая корпорация в своем развитии очень преуспела именно в конституировании себя именно как ярко выраженного «ордынства». Причем даже поддержка династии массовым народным движением во время нашествия Наполеона, хоть и смутила несколько наиболее умных имперских деятелей, однако не привела к изменению общей политики Империи – хорошо известна, в частности, полонофилия Александра 1, при попустительстве которого польской шляхте западных губерний удалось запустить украинский национальный проект, расколовший со временем русский народ на части. Что уж тут говорить о специальном статусе герцогства Финляндского, о котором коренные земли Империи могли лишь мечтать.
По большому счету маразм борьбы Романовых с принципом своего народа продолжался весь долгий 19-й век – советская метафора политсистемы как человека в пиджаке, который душит себя своим же галстуком, тут тоже подходит очень хорошо – посинел, бедняга, глаза уже вылезли из глазниц, но хватку не ослабляет…
При всем этом принцип народа все равно проявился в российской политике 19-го столетия: именно его можно увидеть за расколом имперской элиты с созданием как либеральной, так и революционной контрэлит, именно он вызвал революционный террор последней во всех его вариантах, и т.д. Фактически принцип народа можно считать одним из главных драйверов российской истории долгого 19-го века, причем драйвера небезуспешного – вследствие его воздействия на политику широта социальной базы легитимации романовской монархии неуклонно снижалась, что и завершилось катастрофой 17-го года.
В части прямых результатов описываемого воздействия имеет смысл упомянуть и некоторый пересмотр внутренней политики, последовавший после краха в крымской военной кампании, когда с целью модернизации своего «хозяйства» по примеру других европейских государств Романовы начали рекрутировать в свою корпорацию низовое предпринимательство, пойдя навстречу многочисленным необходимостям самосохранения. Однако, при этом, отмена крепостного права была проведена таким образом, что основной массе крестьян русской равнины своего хлеба до нового урожая все равно не хватало, и им надо было «горбатиться» на помещиков достаточно задешево, чтобы только свести баланс семьи по калориям. Что, впрочем, не помешало наиболее предприимчивым из них воспользоваться открывшимися имперскими лифтами. Однако следует подчеркнуть, что на полноценный имперский национальный проект Романовы так и не решились. Более того, в ответ на бисмарковский национальный проект, затронувший многих имперских немцев (напомню, что прибалтийские немцы практически до конца 19-го века составляли костяк романовской династической корпорации), Романовы начали «шевелить» автохтонов Прибалтики, создав предпосылки для сепаратистского (антинемецкого и антирусского) национального строительства в этих землях. О романовском доверии национальному самосознанию финнов выше уже говорилось. А с середины 19-го века польская знать развернула полноценный национальный проект как в узком (чисто польский), так и в широком (включая украинцев и белорусов) смыслах. И только русский национальный проект в самоубийственном маразме блокировался Романовыми – принципы любых народов готова была принять Империя во внимание кроме принципа ключевого народа своей государственности. Такая политика привела к актуализации в начале 20-го века так называемого «русского вопроса», который Романовы опять же предпочитали не замечать, и который, в конечном итоге, и похоронил их династию.
Не стали Романовы развивать в Империи и полицейское государство, хоть некоторые возможности для этого введением земств были предоставлены. В конечном итоге земства, откликаясь на бурление низовых социальных энергий, пошли в раскол с династической корпорацией, составив социальную базу воспроизводства либеральной контрэлиты страны. Династия постепенно лишилась значительной части базы своей социальной поддержки в верхних слоях общества, породив в то же время социальную базу для своей делегитимации через пропаганду и альтернативную культуру, давшие в свою очередь прострел в активизации революционного террора. И даже всполох 5-го года ничему не научил романовских «ордынцев» – те продолжали упираться в традициях своего предназначения – в пренебрежении интересами русского народа, маневрируя среди бурления имперского социального поля, разбрасывая социальные подачки всем, кроме огромной массы нижних сословий Великой русской равнины. Так что неудивительно, что к концу 1-й мировой войны, в которую Романовы бездарно вовлеклись в качестве туалетной бумаги для великих держав Запада, принцип народа полыхнул так, что «империя слиняла за три дня».
Народ ненадолго получил свободу, и растворился, успокоившись, в ландшафте.
А в схватке за коренной русский ландшафт сошлись две вновь образованные экспансионистские корпорации – красные и белые. И опять же именно принцип народа, «поднятый на щит» красными, обеспечил им полную победу в Гражданской войне, что и решило вопрос белых «ордынцев» в исторической перспективе.
Десять лет счастливой жизни получили русские крестьяне, пока корпорация «красных героев», утвердившись в стране, догрызала «белую кость», и грызла друг друга. Но со временем ей потребовалось «свежее мясо», жажду чего она сполна утолила в 30-е и 40-е года. Крестьяне, которых и в 20-е «красные богатыри» особо не считали за людей, были окончательно лишены права на то, чтобы даже «считаться живыми» – они были превращены в исполнительные автоматы, хозяйственная активность которых программировалась в райкомах. Те же, кому было позволено перебраться в города, были «автоматизованы» в рамках фабрик, заводов, предприятий обслуживания, органов управления, силовых структур. Всё, что проявляло признаки жизни (т.е. пыталось вдруг вопрошать свои пределы) «закатывалось» в ГУЛаг, или просто отстреливалось. Через некоторое время грандиозный социальный эксперимент по тотальной социальной «автоматизации» общества был завершен – люди в массе своей большую часть своего времени послушно следовали социальным ролям «винтиков системы», а те немногие моменты, когда они позволяли себе «быть живыми», были тщательно сокрыты от начальственных глаз.
Фактически же «победители» террором загнали принцип народа в такие социальные глубины, что он перестал быть виден на поверхности жизни. И это – несмотря на то, что «забота о благе народа» числилась среди главных богов доминировавшей гражданской религии. И не только числилось: здесь следует подчеркнуть, что в рамках предельной девитализации общества, во исполнение «заповедей» своей религии, большевики широко развернули практики «заботы о простых людях» в рамках созданного ими полицейского государства, обеспечивая каждому какой-то утвержденный набор благ для потребления. В советской «колее» позднего времени «каждому винтику была положена своя капелька смазки».
Со временем, по мере спадания большевистского террора «ордынцев» (ибо «рука бойцов колоть устала») страна начала «оживать», и это привело к возрождению влияния принципа народа на внутреннюю политику страны. Как обычно водится в таких случаях, принцип народа «прострелил» политическую рутину правящего класса в виде борьбы с несправедливостью. Сначала отстаивание «права быть живым» шло в рамках элитного раскола, когда некоторые «начальские детки» стали диссидентствовать под лозунгом-обращением к своим «отцам»: «Соблюдайте свои законы!». Затем, по мере дальнейшего омаразмения широких слоев советского начальства началась размывание социальной базы легитимности режима, ибо массам становилась очевидной неспособность номенклатуры решать проблемы страны. В 80-х импотентность правящего класса стала очевидной даже самым главным «жрецам» режима, которые решились на то, чтобы поправить дело. Это «размывание колеи» высвободило низовые социальные энергии, и страна забурлила. Далее Советская власть уже не смогла более игнорировать принцип своего народа, что она достаточно успешно делала полвека до того. Начальство попыталось «оседлать» низовые энергии, но в массе своей не преуспело в этом. Разразившаяся революция смела «самых тупых» из них, а также самых порядочных. В результате наверху остались лишь умные пройдохи, которые в основной массе своей оказались родом из большевистского Агитпропа.
По итогам революции постсоветское начальство в целом сохранило «ордынский» дизайн общественного управления, сбросив «с корабля современности» в основном лишь виньетки религиозной декорации. Правящий класс был воспроизведен по-советски, все также оторванным от народа ментально. Основная же масса российских людей, выживая в своем ландшафте, ничего хорошего от начальства особо не ждет. Начальство все также распоряжается основными производственными активами, продолжая все ту же неуемную эксплуатацию наемного труда. И т.д.
Наряду с этими «инвариантами» произошли и изменения, среди которых следует отметить смену начальством своей гражданской религии – теперь вместо «строительства коммунизма» оно у нас «строит капитализм». Ментальный откат к началу 19-го столетия (и может быть даже ранее) сделал явным расистское устроение начальственных мозгов, архаизацию его психосоциальных установок до уровня знати аграрного общества. Оставшийся от СССР индустриальный ландшафт эксплуатируется в основном аграрными методами – из всего, что под контролем, сегодня правящие нео-большевики стремятся извлечь ренту по максимуму. Соответственно советская программа полицейского государства была минимизирована, и та доля общественного пирога, которую советское начальство направляло на инвестиции и на военное расточение – была нынешними просто приватизирована. Для снижения стоимости труда в страну стали массово завозиться «рабы». Квалифицированный труд начальство вывело за рамки своего мировосприятия, соответственно советская техноструктура была расклассирована, а инфраструктура ее воспроизводства – совершенно разгромлена.
При обращении же к статусу принципа народа, следует отметить важное положительное достижение произошедшей революции: людям стало вновь можно «быть живыми». Конечно, давление «девитализации» на общество со стороны сегодняшних «ордынцев» продолжается, но теперь оно в целом перестало превышать тот уровень, который обусловлен технологически, т.е. стало соответствовать тому, что сейчас принято в развитых странах. Люди обрели некоторую свободу, и это сделало вновь осмысленной стандартную программу эмансипации общества Модерна.
Таким образом можно констатировать, что принцип народа в России возвратился в классическое положение уровня начала 19-го века. Страна вылетела из Модерна, и активно осваивает адекватные своему текущему состоянию повседневные традиционалистские практики. Время уже практически полностью исключено из общественного сознания, и некоторые элитарии приступили к работе над проблемой, вечной жизни. Ранее уже было упомянуто об аграрных методах хозяйствования начальства в оставшемся от советского времени индустриальном ландшафте – сложившиеся рутины повседневных практик не допускают никакого капитализма и предпринимательства – в активе наличествует только то, что было у «дедов» (в их воображении). Произошло сращивание власти, хозяйственников и криминала, так что доходность бизнесов определяются главным образом неэкономической защитой «зоны кормления» конкретного «крышующего « их центра силы, и социально-политическим положением главного бенефициара. Плюс к тому, конечно же, и управление «потоками» – барам за границей деньги для пропоя всегда нужны.
В социальной жизни наметились и начали конституироваться сословия – семьи и группы пытаются передать свое положение в общественной «трофической цепочке» складывающегося нео-феодального общества своим детям.
В качестве гражданской религии начальство избрало себе «баблоцентризм» с культом магической субъектной субстанции – «бабла», поставленной во главе пантеона. Личные поведенческие нормы начальства определяет арифмометр модели «человека экономического», а нормы социального поведения – «альфа-омега» модель доминирования, позаимствованная у стаи гамадрилов. И все это обильно сдобрено расизмом отделения себя от прочих «лохов» страны, что и конституирует наличествующее «ордынство» установившейся политсистемы.
Специфическим свойством текущего момента является то, что бурлящие в глубине социальные энергии достаточно плотно оседланы харизматическим лидером страны, который производит достаточно активную имитацию существования в стране полицейского государства. Народ высоко оценил (особенно по контрасту с 90-ми) непрерывный рост своего благосостояния в 00-х гг, что создало большие резервы доверия лидеру. Да и лидер, найдя «золотую жилу» народной поддержки собственной легитимности, продолжает ее разрабатывать, заботясь о регулярном повышении в стране зарплат и пенсий.
При всем этом в России имеются точки напряжения, которые связаны с принципом народа. Во-первых, это дегуманизация народного большинства начальством (определение его в «лохи»), и сверхвысокая эксплуатация его труда, сопровождающаяся вызывающим элитным потреблением и унижающим людей поведением и начальства, его присных. Во-вторых, – начальственный произвол, а также произвол криминала вместе сросшимися с криминалом органами правопорядка. И, наконец, тупость бесперспективного бытия, наваливающаяся на людей из-за исключения элитой времени и прогресса из общественного сознания.
По большому счету социальная архаизация вновь поставило на повестку дня российского общества классическую программу модернизации и общественной эмансипации. Ключевым элементом данной программы, если двигаться классическим западным путем, является российский национальный проект, первой фазой которого должна стать национализация наличествующего ордынства. И, в свете вышесказанного, степень серьезности отношения ордынцев к развитию можно будет определить по началу серьезного обсуждения приемлемой для активного большинства общества модели общего блага, без которой невозможна ни нация, ни ведущая к нации реализация в России какой-либо разновидности классического полицейского государства.