Фёдор Александрович Голубинский

(перенаправлено с «Фёдор Голубинский»)

Фёдор Алекса́ндрович Голуби́нский (22 декабря 1797, Кострома — 22 августа 1854, Кострома)[1] — богослов, протоиерей; русский философ, профессор Московской духовной академии. В своих работах стремился к обоснованию теизма. Оказал влияние на русскую религиозную философию XIX века. Был высоко ценим святителем Филаретом, митрополитом Московским.

БиографияПравить

Родился в 1797 г. в семье костромского псаломщика (впоследствии священника) Александра Андреевича (фамилии не было). Окончил Костромские духовное училище и семинарию. В 18141818 гг. обучался в Московской духовной академии. Окончил третьим магистром и оставлен бакалавром философии. В 1827 году женился на Анне Ивановне Кутневич (†1841), сестре проф. Василия Ивановича Кутневича, преподававшего философию в Академии до 1824 года. В 1828 г. рукоположен в священника. В 1852 году умерли два его сына. Голубинский не смог оправиться от такого потрясения, и в 1854 году он скончался. Погребён на кладбище Иоанно-Богословской церкви г. Костромы.

Рукописи ГолубинскогоПравить

До наших дней дошли довольно значительные по объёму личные архивы Ф.А.Голубинского и его сына Дмитрия Фёдоровича. При этом многие материалы до сих пор остаются слабо изученными, а некоторые и вовсе недоступны для исследователей.

В некоторых своих записях Голубинский использовал тайнопись. Почти все записи, написанные с использованием шифра, относятся к 20-м годам. В последующее время такие записи встречаются редко и носят, в основном, личный характер. Его дневник, хранящийся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ Ф.76/I. К.1. Ед. хр. 1.), удалось расшифровать только совсем недавно. Ключ к чтению был найден Н. В. Солодовым, студентом Московской Духовной Семинарии, кандидатом физико-математических наук. [2] В записях Голубинского используется несколько видов тайнописи. Из них самый явный, который и послужил начальной точкой в исследовании его криптограмм — шифрование, а именно — шифр замены. В большинстве криптограмм буквы заменялись на те, которые находились на две позиции дальше в алфавитном порядке, причём отдельно гласные, и отдельно согласные, как показано в следующих двух таблицах. При этом, некоторые буквы, как это можно увидеть из таблиц, не использовались вообще.

Буквы зашифрованной записи б в г д ж з к л м н п р с т ф х ц ч ш щ
Соответствующие буквы исходного слова ш щ б в г д ж з к л м н п р с т ф х ц ч
Буквы зашифрованной записи а е и,і о у ы ю я ь
Соответствующие буквы исходного слова ю я а е, э, ѣ и, і о а ы ь, ъ, й, ѣ

Можно также отметить, что в двух из наиболее ранних записей его дневника, датируемых концом 1822 года, алфавит сдвигался на одну позицию: по-видимому, на тот момент навыки к шифрованию еще только складывались. Еще один приём сделать записи более непонятными для посторонних, применявшийся Голубинским, — написание отдельных слов и фраз на иностранных языках. Впрочем, иногда иноязычные вставки могли применяться и без особого умысла.
Пример:

Два Surveillans[3] изображают собой огонь и воду; между их поставляется der Aufzunehmede[4].[5]

Ещё один применявшийся Голубинским приём тайнописи — умышленные сокращения и пропуски слов. Пример:

Из беседы с Ст. Ал. М. Слова Р.С. — О…ское учение не для шалунов… Живи да дрожи![6][7]

Неожиданно эффективным, по крайней мере для его современников, приёмом тайнописи оказалось написание русских букв латинским готическим смыслом. Почти все записи этого типа имена, иногда с небольшими комментариями. Записи этим шрифтом встречаются, как правило, в "Приходо-расходных" записных книжках 1830-1840 годов, в разделе благотворительности.

По смыслу криптограммы можно разделить на пять групп:

  1. Криптограммы, относящиеся к личной жизни.
  2. Имена.
  3. Криптограммы, относящиеся к деятельности тайных обществ.
  4. отметки о пожертвованиях и благотворительности.
  5. Записи непонятного содержания.

Круг общения ГолубинскогоПравить

Голубинский был лично знаком со многими выдающимися деятелями науки и культуры. Среди друзей Голубинского можно выделить несколько групп:

  • Лица, так или иначе связанные с Московским университетом: доктора наук И.С. Веселовский, В.А. Мичурин, С.А. Маслов, члены Общества испытателей природы при унтверситете: В.А.Левшин, В.Д. Камынин, С.А.Маслов, Н.М.Шатров.
  • Преподаватели Медико-хирургической академии: С.А.Маслов, Н.М.Шатров, И.С. Веселовский, И.М.Высоцкий
  • Деятели литературы: А.М. Зилов, В.А.Левшин, Н.М.Шатров.
  • Лица, связанные с движением декабристов, как, например, братья Иван и Михаил Фонвизины.
  • Много среди друзей и знакомых Голубинского было мыслителей необыкновенно широкого диапазона, почти энциклопедистов: И.С.Веселовский, С.А.Маслов, В.И.Кутневич.
  • В помяннике, наряду с именами родственников и иерархов есть список мирян — почивших друзей и наставников Ф.А.Голубинского: Руфа С(тепанова), Иосифа П(оздеева), Николая Г(оловина), Алексия П(оздеева), Афанасия Л(арионова), Василия К(амынина), Гермогена (Сперанского), Петра Крас(ильникова)[8].

Следует заметить, что все вышеперечисленные лица были членами теоретического градуса основанной в 1819 году московской масонской ложи. О принадлежности самого Голубинского к масонству писали М.В.Толстой[9], не сомневался в принадлежности Голубинского к вольным каменщикам его ученик П.С. Казанский, подтверждают это и архивные записи профессора.

Вероятная дата вступления в орден — 1826 год. В записях, датируемых январём того года можно найти следующий отрывок из его беседы с протоиереем Семёном Ивановичем Соколовым:

Ответ на мою просьбу о (принятии в орден). Воздежите руки ваша о Святая и благословит тя Господь от Сиона.— Fraternitatem amate. Varii dantur fraternitates gradus; alia fraternitas incipientium, alia proficientium… давал читать предисловие к книге Кевитова картина; о важности и цели гиерогифического языка[10].

Впрочем, нужно отметить, масонство XVIII-XIX было достаточно разнородным и неоднозначным явлением в жизни российского общества. Многие представители русского масонства оставались в церковной ограде. В круг чтения масонов наряду с трудами западных мистиков входили и творения отцов Церкви. «­…Одни в своём стремлении к мистике отнюдь не выступали из пределов православного вероучения (например, Михаил Десницкий), други дозволяли себе некоторое уклонение от него, не сумев вполне примирить с ним мистических идей (например, М.Сперанский); иные же не думали о таком примирении и вошли в существенный разлад с Православием»[11]. Кто-то оставался православным из-за неполного знакомства с духовной жизнью масонства, кто-то сохранял православие поверхностное, поскольку многое из православной традиции и аскетики вполне подходило «орденскому учению»: «борьба с самостью и рассеянием, собирание чувств и помыслов, отсечение страстных желаний, “образование сердца”, “насилование воли”»[12], дисциплина и послушание наставникам.

Педагогические взгляды ГолубинскогоПравить

Педагогические взгляды Голубинского сочетали в себе, с одной стороны, возвышенные представления о идеальной педагогике как о свободном стремлении к вершинам духа, как о совместном пути ученика и учителя к правильному устроению жизни, с другой стороны, во всех вопросах современного ему семинарского образования он предлагает применять жесткие меры тотального контроля администрацией жизни учащихся. Так, в своём "Дневнике-размышлении на педагогические темы" он пишет, что мечтает создать

в окрестностях Москвы в довольном отдалении от шума городского … уединённый дом с церковью и садами. И в том доме небольшой круг благонамеренных юношей, кончивших своё образование в разных духовных Семинариях и Академиях и собравшихся сюда для того, чтобы под руководством опытного и христианской любовью исполненного наставника учиться жить, учиться познавать себя, изливать в сердце наставника свои скорби, утешения, желания и искушения, учиться вместе молиться от сердца и любить друг друга как братьев, и потом в течение нескольких лет, утвердившись в правилах жизни доброй, благочестивой и братолюбивой, посвятить себя попечениям о нравственном воспитании духовного юношества[13].

Однако, в этой же рукописи можно найти и другие строки, буквально соседствующие с вышеописанной педагогической идиллией:

Итак, в сем (риторическом — прим. ред.) особенно классе нужны такие надзиратели, которые бы были неотлучно с учениками на всех шагах их с раннего утра до полуночи, ходили бы с ними на классы и были там с ними по крайней мере до того времени, когда учитель взойдёт в класс, дабы обуздывать их шалости, и, что особенно достойно попечения, препятствовать их заседаниям у печки и по углам, где обыкновенно рассказываются сказки, буйством и удальством в делах непотребных пленяющие неопытное сердце. Этот обычай едва не везде водится; и обыкновенно отличающиеся сим стараются завлечь в свой кружок лучших учеников, в коих стыдливость и скромность, насаждённые воспитанием домашним, ещё не исчезла… Сии же надзиратели должны бы были (как это водится у иезуитов) быть с учениками и при их прогулках и играх, дабы и здесь обуздывать наглость свары и сквернословия. Они же и укладывали бы спать учеников, прослушавши их уроки, помолившись вместе Богу и зажегши им свечу и лампадку, — которой необходимо в каждой комнате гореть во всю ночь[14]

Необходимо заметить, что такая неожиданная двойственность взглядов, сочетание возвышенных, красивых целей и жёстких средств принуждения для её достижения достаточно было характерно для того времени. Жёсткое командирство первой половины XVIII века сменилось идеалистической гуманностью эпохи Екатерины и митрополита Платона. В начале XIX века со сменой поколения архиереев наметился вохврат к старым порядкам. Время Ф.А. Голубинского представляло новую ступень педагогической практики. Идеалы свободной педагогики духа причудливо переплелись с профессионально-сословными требованиями Регламента Петра I.

Впрочем, личные отношения со студентами были не только формальными. В рукописях Голубинского можно найти и такие записи:

Видел во сне, что пришёл ко мне студент и просил 20 р. Я хотел дать ему десять, а двадцать не дал. Поутру 2 декабря действительно пришёл студент и выпросил десять рублей[15].

Прощён долг студенту Иринарху Введенскому, уволенному из Академии 11 р. 80 коп.[16]

ТрудыПравить

  • О конечных причинах. Письмо 1, в кн.: Прибавления к изданию Творений святых отцов, ч. 5, М., 1847
  • Лекции философии. В. 1. Введение в философию и метафизику. М., 1884
  • Лекции философии. В. 2. Онтология. М.,1884
  • Лекции философии. В. 3. Онтология. Учение о категориях. М., 1884
  • Лекции философии. В. 4. Умозрительное богословие
  • Лекции философии. Умозрительная психология. М., 1898
  • О физико-телеологическом доказательстве бытия Божия /Голубинский; Кудрявцев; Аквилонов (СПб.) 1905
  • Изданы также ряд писем, проповедей и стихотворений Ф.А-ча.

Источники и ссылкиПравить

ПримечанияПравить

  1. Даты даны по юлианскому календарю (старому стилю)
  2. Кроме дневника. Н. В. Солодовым также были исследованы (иногда частично) следующие рукописи, хранящиеся в Российской библиотеке: ОР РГБ Ф.76/I. К.1. Ед. хр. 2 (Воспоминания и другие записи); ОР РГБ Ф.76/I. К.1. Ед. хр. 4 (Нужные мысли и чувствования — дневниковые записи, выписки из книг); ОР РГБ Ф.76/I. К.12. Ед. хр. 19 (Поминания родных и знакосых); ОР РГБ Ф.76/I. К.12. Ед. хр. 3 ("Дневник размышлений на педагогические темы"); ОР РГБ Ф.76/I. К.10-11 ("Приходо-расходные" книжки за разные годы).
  3. Надзирателя (франц.)
  4. Воспринимающий (нем.)
  5. ОР РГБ Ф. 76/I. К.10. Ед. хр. 11. Л. 11.
  6. Предлагаемая расшифровка: Из беседы с Степаном Алексеевичем Масловым. Слова Руфа Семёновича (Степанова) — Орденское учение не для шалунов… Живи да дрожи!
  7. ОР РГБ Ф.76/I. К.1 Ед. хр.4 Л.4.
  8. ОР РГБ Ф.76/I. К.12 Ед. хр.19 Л.1об.-2об.
  9. Толстой М.В. "Хранилище моей памяти"// Душеполезное чтение. 1891. №2. С.208
  10. ОР РГБ Ф.76/I. К.1. Ед. хр. 4. Л. 3об.
  11. Доброклонский А. Синодальный период// душеполезное чтение. 1893. Ч.2. Стр.561.
  12. Флоровский, 1988. Стр. 116.
  13. ОР РГБ Ф.76/I. К.1. Ед. хр. 3. Л. 6.
  14. ОР РГБ Ф.76/I. К.1. Ед. хр. 3. Л. 5.
  15. ОР РГБ Ф.76/I. К.1. Ед. хр. 1. Л. 28 об. Запись сделана в декабре 1835 года
  16. ОР РГБ Ф.76/I. К.11. Ед. хр. 4. Л. 16.