Сталин, Коба и Сосо. Молодой Сталин в исторических источниках
О.В. Эдельман, кандидат исторических наук, ведущий специалист Государственного Архива РФ
АннотацияПравить
Отрывок из монографии «Сталин, Коба и Сoco» к.и.н., ведущего специалиста Государственного Архива РФ О.В. Эдельман о дореволюционных текстах будущего вождя и воспоминаниях его современников.
Авторские тексты Сталина и партийная печатьПравить
"Важным видом источников является партийная печать, листовки, прокламации, статьи, письма, в первую очередь вышедшие из-под пера самого Иосифа Джугашвили. Подлинники его рукописей интересующего нас периода сосредоточены в описи 1 ф. 558 РГАСПИ. Автографов дореволюционных произведений Сталина сохранилось больше, чем можно было ожидать, учитывая, что он вёл жизнь подпольщика-нелегала, не только не имевшего возможности хранить архив, но, напротив, систематически уничтожавшего все, что могло его скомпрометировать. Тем не менее некоторое количество его рукописей и черновиков уцелело. Конечно же, возникает вопрос: каким образом? Часть из них были захвачены жандармами при обысках и приобщены к делам как вещественные доказательства. Письма Ленину, Крупской, Зиновьеву сохранились среди их бумаг. Причём два письма Кобы Михаилу Давиташвили, опубликованные как «Письма из Кутаиса», были переведены адресатом с грузинского языка на русский для Ленина и в таком виде сохранились в его архиве наряду с другой перепиской с большевистскими организациями, а затем были переданы в фонд 558. Есть также более поздний перевод со стилистической правкой рукой Сталина и его отзывом о качестве перевода («По-моему, перевод плохой»), сделанный в 1940 году при подготовке издания этих текстов.
Часть партийной переписки дошла до нас в составе дел Департамента полиции по перлюстрации. Это не рукописи, а машинописные копии перехваченных писем. Те из них, которые были написаны шифром или химическими чернилами, были расшифрованы и также скопированы. Оригиналы обычных писем затем аккуратно заклеивались обратно в конверт и отправлялись адресату, проявленная химия, конечно же, отсутствовала — революционеры не должны были видеть явных следов перлюстрации, поэтому испорченных проявкой писем адресаты не получали. В виде таких перлюстрационных копий сохранились письма виднейших большевиков, в том числе В.И. Ленина, Н.К. Крупской и Сталина. Одни из них были скопированы при перлюстрации целиком, из других только выписывали заинтересовавшие цензоров фрагменты. Причём среди дошедших до нас есть копии как первого уровня, сделанные непосредственно во время перлюстрации, так и второго уровня, когда полученный путём перлюстрации текст письма пересылался в одно из губернских жандармских управлений для дальнейшей разработки. Таким образом, сейчас исследователь может найти то или иное письмо революционера в делах перлюстрации, а также включенным в переписку Департамента полиции с местными учреждениями, причём в последнем случае письма, с целью завуалировать методы работы полиции и факт перлюстрации (которая формально находилась вне закона), назывались не перлюстрированными, а «полученными агентурным путем». Часть этих писем в настоящее время остается в делах Департамента полиции, часть была передана в ЦПА ИМЛ и находится в фондах Ленина, Сталина.
Написанные Джугашвили-Сталиным статьи, листовки и прокламации дошли до нас в печатном виде, большое количество листовок хранится в делах Департамента полиции. Текстология сталинских произведений, особенно ранних, является отдельной проблемой и не входила в круг моих непосредственных задач. Уже в пору собирания материалов Истпартами в 1920-х годах выяснилось, что участники событий зачастую сами не могут вспомнить, кем написана та или иная листовка. Дело осложняется тем, что в первые годы активной революционной деятельности Иосиф Джугашвили писал воззвания на грузинском языке, и мы пользуемся переводами, сделанными как переводчиками жандармских управлений и охранных отделений, так и позднее публикаторами сталинского наследия (неудивительно, что в переводах имеются разночтения).
Таким образом, атрибутировать ему спорные листовки, прибегнув к анализу языка и стиля, не представляется возможным. При подготовке собрания сочинений И.В. Сталина сотрудники ИМЭЛ провели выявление его работ, и сейчас в фондах РГАСПИ хранятся перечни и подборки текстов, атрибутированных как сталинские, с указанием оснований для атрибуции. Не все они были включены в собрание сочинений, состав которого, как известно, определял сам Сталин. Я не ставила себе целью разобраться, почему тот или иной текст вошёл или не вошёл в собрание (проблема, тесно связанная к тому же с текстологией сталинских статей), объяснения могли лежать как в области подчищаемой задним числом давней партийной истории, так и в современных подготовке собрания сочинений обстоятельствах (включая нежелание Сталина напоминать о тех или иных подробностях минувшего, привлекать к ним внимание), равно как и в сфере авторских предпочтений (какие-то старые статьи могли ему казаться слабыми, неудачными, неважными). Но хочу подчеркнуть, что ознакомление с не вошедшими в собрание или вовсе неопубликованными текстами Сталина ни в коей мере не открывает нам какого-то «другого Сталина», не такого, какого мы знали по опубликованным статьям. Он, в общем, во всех своих выступлениях узнаваем, перемены его мнений отвечали текущему моменту, нуждам внутрипартийной полемики, стремлению привлечь на свою сторону очередную группу рабочих. Да, временами он занимал позицию, отличную от ленинской; но мы, в отличие от ополчавшихся на Сталина старых большевиков, вряд ли станем именно в этом усматривать его главные грехи.
Однако и здесь интересно указать на некоторые проблемы и загадки, побуждающие исследователя к размышлению. В первый том собрания сочинений было включено выступление Сталина на IV съезде партии, когда он разошелся с Лениным в позиции по аграрному вопросу. Стенограммы первых съездов РСДРП издавались нелегально вскоре после съездов (их участники выступали под псевдонимами, так что публикация протоколов не могла выдать их полиции, а рядовые партийцы вправе были узнать содержание съездовских дебатов). Научное переиздание стенограмм было осуществлено уже после смерти Сталина. В принципе, он мог бы не включать выступление на съезде в собрание сочинений и обойти молчанием свое разногласие с Лениным. Суть его была в том, что Ленин уже тогда, весной 1906 года, выступал за национализацию земли, которую социал-демократы требовали изъять у помещиков, а Коба считал, что лозунг национализации не годится для того, чтобы призывать крестьян к восстанию, что крестьяне пойдут только за призывом к разделу земли и передаче её в их собственные руки. Но Сталин почему-то счёл нужным включить этот текст в собрание сочинений, мало того, в своем предисловии к первому тому он специально остановился на этом обстоятельстве, назвав его ошибкой «молодого марксиста, ещё не оформившегося в законченного марксиста-ленинца» и заговорил о себе как об одном из революционных «практиков», в ту пору «не понимавших великого значения» ленинской постановки вопроса «ввиду нашей недостаточной теоретической подготовленности, а также ввиду свойственной практикам беззаботности насчет теоретических вопросов».
Следовало бы задуматься: зачем Сталин заговорил об этом в 1946 году, почему не предпочёл обычную тактику умолчания? Рискну предположить, что это могло быть связано с нежеланием Сталина оставлять даже малую возможность кому-то найти это его давнее выступление и противопоставить политике насильственной коллективизации. Советский диктатор предпочел не давать предполагаемым противникам такого оружия, превентивно высказавшись о прежнем своем мнении как ошибочном. Однако, полагаю, что проблема эта заслуживает дальнейшего исследования.
Тексты, исходившие от Кобы-Сталина, позволяют судить о том, как он подавал события в партийной полемике и агитационных выступлениях, показывают его манеру рассуждать и отчасти его манеру мыслить — о последнем по этим текстам можно судить лишь отчасти и с большой осмотрительностью. Однако полагаться на сведения, сообщаемые статьями и листовками (как самого Сталина, так и его соратников), было бы опрометчиво. Это хорошо видно на разобранном выше примере прокламаций, появившихся после батумских событий, особенно если добавить, что в листовках, распространённых в Тифлисе, число жертв среди рабочих было завышено вдвое. При наложении на фактическую канву становится заметно, насколько тенденциозной, лукавой и нечестной была интерпретация текущих событий революционерами, в том числе Иосифом Джугашвили. Мне кажется, что особый интерес представляет как раз этот зазор между реальными происшествиями и тем, как их толковали и использовали в своей пропаганде большевики.
Воспоминания о СталинеПравить
Среди разнообразных материалов, собранных в фонде 558, центральное место занимают воспоминания о Сталине. В фонде аккумулировались копии мемуаров большевиков; рассказы о Сталине, собранные и записанные усилиями Истпартов; непосредственно присланные в ЦПА ИМЭЛ воспоминания о тех или иных, часто мимолетных, встречах со Сталиным. Копии материалов поступали из Тифлиса и Баку, Ленинграда, Вологды, Курейки и др. Воспоминания, написанные на грузинском и азербайджанском языках, тогда же были переведены на русский. Как и в отношении изданной в закавказских республиках литературы, принцип отбора текстов, копии которых присылали в Москву, а затем — еще одного отбора части из них для перевода на русский язык (переведены были не все полученные ЦПА тексты), заслуживали бы отдельного исследования. Как бы то ни было, собранный в фонде 558 документальный комплекс представляет собой солидную источниковую базу, в определенной степени снимающую необходимость обращаться к местным архивам.
Жизнь Иосифа Джугашвили, революционера-нелегала, была такова, что исключала возможность существования сторонних, более или менее объективных, осведомлённых наблюдателей. Не было у него и близких людей, готовых рассказать о нём. Самый близкий к нему мемуарист — дочь Светлана, но её книга отмечена сложным отношением к отцу, а Сталин даже дочь, которую по-своему любил, держал на расстоянии. Светлана Иосифовна не была допущена к доверительному, домашнему общению с отцом и не так уж хорошо его знала. По естественным причинам она не была очевидцем интересующей нас части его жизни и судила о ней понаслышке, прежде всего по рассказам деда и бабушки Аллилуевых.
Сотрудники Истпартов провели в своё время впечатляющих масштабов деятельность по сбору воспоминаний о Сталине. Жители города Гори, приятели детства, соученики по горийскому училищу и тифлисской семинарии; тифлисские, бакинские, батумские участники революционного движения, рабочие, слушавшие пропагандиста Сосо в социал-демократических кружках, видевшие его на митингах, в редакциях большевистских газет, сидевшие с ним в тюрьмах; товарищи по ссылкам, особенно вологодской, квартирохозяева и их соседи; московские и петербургские большевики, встречавшие Сталина, когда он стал уже работником не местного масштаба; чуть ли не все обитатели станка Курейка, — число оставивших рассказы о молодом Сталине поистине огромно. При сопоставлении всех этих свидетельств между собой и с другими источниками удаётся установить, чем он занимался, где был в то или иное время, каким видели его товарищи по подполью. Но помогает ли это узнать его как человека? Не очень. Все рассказчики как бы находятся поодаль, никто не может сказать, что был близким другом и конфидентом Сосо-Кобы. Судя по всему, он ни перед кем не раскрывался, никого не подпускал близко.
Ни одна из любивших его женщин не обмолвилась о нем ни словом. Да и о большинстве его романов достоверно неизвестно, про некоторые можно только строить осторожные предположения, несомненны лишь два: совместная жизнь со Стефанией Леандровной Петровской в Баку, едва не приведшая к формальному браку, и несколько лет сожительства с Лидией Перелыгиной (Перепрыгиной) в Курейке. Кажется, среди мемуаристок были женщины, увлечённые Иосифом Джугашвили, но говорили они о нём лишь как о товарище по борьбе, избегая любых намёков на более интимное знакомство или собственную эмоциональную заинтересованность. Примечательно также, что никто из видных партийных деятелей, соратников Сталина сначала по подполью, а затем во власти, не откликнулся на призыв Истпарта и не оставил о нём воспоминаний. Мемуары партийных вождей, касающиеся Сталина, исчерпываются созданными в изгнании работами Л.Д. Троцкого; рассказами В.М. Молотова, уже в его глубокой старости записанными писателем и журналистом Ф. Чуевым (дореволюционный период в них едва затронут); мемуарами А.И. Микояна, посвящёнными отнюдь не личности вождя; да полными злой обиды на Сталина воспоминаниями Н.С. Хрущёва. Вот и всё, что существует по этой части. Из них Троцкий до самой революции не состоял в большевистской фракции, не встречался со Сталиным на партийной работе и был с ним едва знаком; Микоян был на 16 лет моложе и вошёл в закавказское революционное движение, когда Сталина там уже не было; Хрущёв познакомился со Сталиным не раньше конца 1920-х — начала 1930-х годов.
Итак, близких нет, соратники молчат. Кое-что рассказал о себе сам Сталин. Небольшие автобиографические вкрапления можно найти в текстах его статей и выступлений. К примеру, в одной из ранних своих статей, а также много лет спустя, выступая на совещании с командным составом Красной армии в 1938 году, Сталин рассказал о разорении своего отца и превращении его из ремесленника в пролетария. Некоторое число рассказов Сталина из прошлого дошло до нас в пересказе его слушателей, участников застольных бесед и совещаний в кабинете вождя, дипломатических переговоров, поездок. Это скорее анекдоты из жизни, которыми ему нравилось иногда развлекать или озадачивать собеседников, и, разумеется, Сталину- рассказчику были совершенно несвойственны порывы к исповедальной откровенности. Некоторые из этих историй сообщают занятные детали, иные не выдерживают проверки другими источниками или просто выглядят маловероятными. Например, как многочисленные охотничьи истории из времен туруханской ссылки, над которыми, как уверял Н.С. Хрущёв, они с Л.П. Берией тайком смеялись: «Это мы слушали за обедом. Когда уходили и, готовясь уехать, заходили в туалет, то там буквально плевались: за зимний день он прошёл 12 верст, убил 12 куропаток; вернулся — вот ещё 12 верст; взял патроны, опять прошёл 12 верст, снова застрелил куропаток — и назад. Это будет 48 километров на лыжах. Берия говорил мне: “Слюшай, как мог кавказский человек, который на лыжах очень мало ходил, столько пройти? Ну, брешет!”».
Неизвестно, насколько точно переданы эти рассказы собеседниками Сталина, но кажется, что он сам не очень заботился о достоверности, когда живописал, например, юным сестрам Аллилуевым, как заблудился зимой, возвращаясь в Курейку с добытой рыбой, лицо его на морозе покрылось ледяной коркой, так что местные жители приняли его за водяного, а затем в тепле избы корка льда на лице оттаяла и с грохотом упала на пол. Следует, однако, отметить, что ему нравилось рассказывать далеко не обо всех периодах своей жизни, тут прослеживается некоторая избирательность. Конечно, надо учитывать, что разговорный жанр диктует свои законы, и не всякое событие пригодно для превращения в застольную историю. Тем не менее, Сталин предпочитал рассказывать о туруханской ссылке, иногда о чём-то из детства или работы в Закавказье, охотно описывал заграничные встречи с Лениным, но были темы, на которые он, видимо, избегал говорить.
На всех воспоминаниях о Сталине лежит нестираемый отпечаток культа его личности. Первая волна их массового появления относится к концу 1920-х годов, когда культ складывался и формировался. Как известно, в процессе прославления вождя большую роль сыграли его официальные юбилеи, первый из которых — 50-летие Сталина — был отпразднован в декабре 1929 года. Сложно сказать, существовала ли прямая причинно-следственная связь между писанием воспоминаний и подготовкой к юбилею, или то и другое было проявлениями одного процесса становления диктатуры и культа Сталина. В связи с юбилеем могли появиться заказы на воспоминания от Истпартов и органов печати, с другой стороны, и авторы могли приняться за писание в надежде, что оно будет востребовано. Двадцатые годы были временем активной деятельности Истпартов, в центре её стояли ветераны большевизма, озабоченные сбором материалов, написанием мемуаров, погруженные в историко-партийные штудии и дискуссии. Очевидно, что эта работа имела свою историю, находившуюся в довольно непосредственной зависимости как от текущей политики, так и от перипетий взаимоотношений между большевиками, и ждущую ещё своих исследователей. На процесс создания воспоминаний немалое влияние должны были оказывать выходившие из печати издания, наиболее показательным был журнал «Пролетарская революция»: появившиеся тексты порождали в свою очередь отклики, возражения, стимулировали участников событий также приняться за записки. Для нас важно, что до конца двадцатых годов не заметно особого внимания к фигуре Сталина ни в историко-партийной печати, ни в работе по сбору мемуаров. Как мы помним, в Баку при издании юбилейных сборников в середине десятилетия это приобрело даже характер демонстративного умолчания.
Прошло буквально несколько лет, и к концу 1920-х те же самые бакинские партийцы принялись наперебой вспоминать о выдающейся и руководящей роли Сталина в революционном движении. В протоколе общего торжественного собрания Азербайджанского общества старых большевиков 20 декабря 1929 года читаем заявление председателя собрания Рахметова: «Правлению Общества старых большевиков поручено собрать все сводки о деятельности товарища Сталина в Баку и, если материал получится небольшой, то мы его опубликуем в газете, но если же он окажется обширным, то можно будет издать брошюру. Относительно брошюры дело в том, что имеется категорическое возражение самого Кобы против издания брошюры, а насчёт газеты он вероятно возражать не будет». Такого рода примеров неодобрительных высказываний Сталина по поводу воспоминаний о себе, остановленных по его указанию публикаций известно немало, и не стоит, пожалуй, усматривать в этом только лишь проявления известной показной скромности диктатора. В приведённом контексте довольно легко представить себе и обиду злопамятного Сталина на бакинских товарищей, и его скепсис по поводу их мемуаров, и нежелание дать им возможность покрасоваться в отраженных лучах его славы, похвастаться былой близостью к вождю.
В тридцатые годы культ нарастал, однако на фоне разгула прославления Сталина процесс создания воспоминаний о нём развивался отнюдь не столь же поступательно. Деятельность Истпартов была свернута, все публикации из прошлого большевизма взяты под строгий контроль ЦК ВКП(б), исторические публикации о самом Сталине выходили особенно скупо. Всё это сказалось и на интенсивности создания мемуаров о вожде: в начале 1930-х годов заметен спад и новое оживление к концу десятилетия, видимо, связанное с подготовкой к 60-летнему юбилею Сталина в декабре 1939 года. Впрочем, говоря о динамике написания воспоминаний, нужно учитывать ещё более или менее случайные локальные обстоятельства. Например, большой массив рассказов жителей Курейки был записан директором местного музея Сталина в начале 1940-х годов, и обусловлено это было, очевидно, его личной активностью.
Таким образом, получается, что во время относительной свободы описания недавней партийной истории в двадцатые годы о Сталине не писали по причине отсутствия широкого интереса к его персоне, а если и писали, то не очень правдиво, это были скорее вбросы компрометирующих сведений на фоне борьбы за власть. Затем в период культа личности писать было можно лишь в рамках, заданных официальной пропагандой: восторженно, с преувеличением его значения и заслуг, приписывая ему чуть ли не с пелёнок руководящую роль в закавказском революционном движении. После XX съезда КПСС имя Сталина отовсюду вычёркивалось и подлежало забвению. Некоторые авторы, как вдова Орджоникидзе, стали просто обходить его молчанием, другие престарелые большевики одними умолчаниями не ограничивались и принялись активно пересочинять прошлое и с шумом изгонять из него бывшего великого вождя".
Из интервью О.В. Эдельман историческому журналу "Родина" в 2016 г.Править
"В годы "холодной войны" сложилась яркая плеяда исследователей нашей страны, у которых особый интерес вызывала именно фигура Сталина. Он долго возглавлял советское государство, был причастен к узловым событиям и решениям. В этом смысле Ленин утратил актуальность. Как, скажем, Первую мировую войну напрочь заслонила Вторая.
Параллельно идёт линия, начатая ХХ съездом КПСС. По сути, разоблачение культа личности вождя - весьма сложный манёвр. Партии в целом, её верхушке в лице ЦК, персонально Хрущёву нужно было, не разрушая существовавшую идеологию, не подвергая опасности самих себя и - автоматически - советскую власть, дистанцироваться от преступлений режима. Удобнее всего оказалось переложить вину за репрессии 30-40-х годов лично на Сталина и часть его окружения. Якобы это они - враги, перевравшие святое ленинское учение и нарушившие нормы партийной жизни, а остальные как бы ни при чём. Главная задача заключалась в том, чтобы не подставить под удар КПСС, сохранить Ленина как знамя. И ХХ съезд блестяще справился с ролью.
Конечно, это ловкая манипуляция. Сталин плоть от плоти партии, без неё он никогда не состоялся бы. Семинарист-недоучка, сын грузинского сапожника, то ли сильно, то ли умеренно пившего... Какие перспективы его ждали? РСДРП создала Сталина, он обязан ей всем - карьерой, ростом, возвеличиванием. Когда начинаешь вникать в детали биографии молодого Иосифа Джугашвили, понимаешь, что в морально-нравственном плане он ничем не отличался от сподвижников. За исключением единственного: на фоне остальных Сталин был чуть более дельным.
- Деловым, обязательным, исполнительным, скажем так. Что и позволило ему переиграть в борьбе за власть сотоварищей. Ещё раз повторю: революционное движение объединило очень разных людей. Да, там были и интеллигенты с высшим университетским образованием, публицисты, адвокаты. Они составляли рафинированную партийную верхушку, своего рода элиту, которая подолгу жила в эмиграции и вела теоретические споры о судьбах России. Рядовой состав партийцев был совсем иным. Как и в любом другом подполье...
Повторю, максимум, который светил тому же Сталину, - место сельского учителя или приходского священника где-нибудь в горах Грузии. А партийное движение позволило ему выделиться, стать заметной фигурой. Он начинал с того, что вёл агитацию среди рабочих и на их фоне, конечно, казался умным и всё знающим. Этот параллельный мир позволил ему подняться над толпой и сделать карьеру. Сталин, как и многие его сотоварищи, превратил революцию в профессию.
Безусловно, он был человеком организованным и целеустремленным. В отличие от большинства партийцев, которые оказывались не в состоянии справиться с элементарными задачами, он старался доводить порученное дело до конца, и это помогло ему быстро продвинуться по карьерной лестнице. Мне кажется, Ленин заметил Сталина и начал его по-особенному привечать в момент, когда у большевиков возникли проблемы с выпуском газеты "Правда". До того деньги, выделенные на печать, исчезали в неизвестном направлении, а партийный орган так и не начинал выходить. Ленин из эмиграции бомбардировал редакцию истерическими и отчаянными письмами, но это не приводило к результату. Тогда Ленин поручил дело Сталину и Свердлову. Выпуск "Правды" вскоре "волшебным образом" наладился...
И Сталин - не Наполеон, хотя типологически они вроде бы находятся в чём-то схожих нишах. Один - вчерашний революционер, хитростью захвативший власть в партии и стране, второй - постреволюционный диктатор, пытающийся заново ваять империю... На этом совпадения заканчиваются, зато различия остаются, и они, согласитесь, колоссальные...
В принципе, выпавшим страницам из жизни Сталина можно найти объяснение. В революционной среде он долгое время никого особенно не интересовал, за фактами его жизни пристально не следили - не та фигура. Кто его знал молодым? Сподвижники, в основной своей массе готовые рассказать "так, как надо", в согласии с официальной версией истории, да грузинские меньшевики - эмигранты, задним числом сводившие счёты с советской властью. О Сталине всёрьёз начали писать, когда он оказался уже в Кремле. И делали это либо враги, либо сторонники. Шла открытая война версий с полярными оценками, зависевшими от отношения автора к герою. Отсюда и примитивные страсти, которые бурлили вокруг этой фигуры и продолжают бурлить до сих пор...
У нас сложилось отношение к одному, как к основателю советского государства и ко второму, как к диктатору. Но я ведь занимаюсь тем периодом, когда они оба были молодыми революционерами... Об этом известно гораздо меньше, особенно, если говорить о Сталине. Зато теперь я узнала массу разнообразных подробностей. Не могу сказать, будто у меня открылись глаза на эту личность, и случилось некое прозрение. Этого не произошло, но... Пожалуй, главное заключается в том, что я ещё раз убедилась: в Сталине не было ничего невероятного, демонического или инфернального. Он человек. Точка. Начинал как рядовой член партии в Грузии, участвовал в мелких склоках, занимался рутинной работой. Как говорится, ничего не предвещало. Однако видите, что получилось... Значит, был в нём внутренний потенциал, позволивший обойти всех, уничтожить соперников, а потом окончательно утвердиться на вершине.
Этот феномен предстоит ещё по-настоящему изучить...[1].
- ↑ "Родина. 2016. № 11. С. 17-27.