Текст:Андрей Ковалёв:Показания фашиста

ПОКАЗАНИЯ ФАШИСТА

Откровенно говоря, мне и в голову не пришло бы написать эти заметки, если бы не прочитанная мною недавно статья С. Кара-Мурзы «Сноп индивидуальностей — или коммуна личностей» («Наш современник», 1996, № 6). Вот действительно талантливый человек, который решился, наконец, исследовать проблему фашизма. К сожалению, он коммунист, правда, насколько я понял, не ортодокс, а, так сказать, «советский всенародный патриот». Это радует, но не сильно. После прочтения вышеупомянутой статьи, на мой взгляд, довольно интересной и глубокой, у меня появились мысли о том, не пора ли, наконец, написать о своем мировосприятии. Тем более, что сам Кара-Мурза заявляет: мол, СССР и гитлеровская Германия не создали своего Достоевского. Я, естественно, не претендую на лавры Федора Михалыча. Однако мне стало интересно, почему, по каким таким тайным законам меня влечет именно к идеям, которые принято называть фашистскими.

Так появился этот «труд». Я должен сказать, что мне пришлось разбить его на три части: фашизм в моем нынешнем понимании, психологический анализ этого моего состояния, мой фашистский проект.

Что такое фашизм (по-моему)?

Давать определения фашизма глупо. Это безнадежное дело. Даже демократические профессора с этим не справились. Поэтому сразу перейдем в иную плоскость. Откуда черпает социальную силу сие движение?

Здесь придется согласиться со всеми тезисами тов. Кара-Мурзы насчет того, что на Западе победил индивидуализм, что это мир отдельных несвязанных между собой личностей, и фашизм стал идеологией, которая возвратила этим индивидам чувство общности, но на своеобразной основе.

Но вот, по-моему, все антитезисы Кара-Мурзы насчет великого отличия коммунизма а ля СССР от фашизма — извините, полная чушь. Советский режим, на мой взгляд, отличался от фашистского только в самую худшую сторону. Почему — об этом потом. Более того, коммунизм погиб именно из-за этой своей принципиальной «гнилости». Для меня отвращение к советскому опыту является едва ли не главной причиной фашистского умонастроения. Поговорим о другом.

а) Фашизм как «капиталистический продукт»

И начать нам стоит с развития пресловутого капитализма. Я, пожалуй, солидаризируюсь с точкой зрения предшественников немецкого фашизма, которые считали, что есть два типа капитализма — промышленный и финансовый (или архаический). «Правильным» и «нормальным» капитализмом следует считать именно промышленный. Он занялся рациональной организацией труда, конвейерами, «рабочими армиями», культурой производства. Именно ему мы обязаны всеми «достижениями капиталистического хозяйства», и возник он где-то в 15-16 вв. Финансовый же капитализм существовал всегда (ростовщичество и ценные бумаги имеют невероятно длинную историю). Естественно, значительная доля финансового капитала всегда должна присутствовать в экономике нормальной страны, но, предоставленный сам себе, такой капитал начинает развиваться по весьма странным (с нашей точки зрения) законам и, в конечном счете, делается настоящим паразитом на теле народного хозяйства.

Точно такую же длинную историю имеет торговля, но без товарообмена ни одна нормальная экономика невозможна. Однако же без ростовщического капитала вполне можно обойтись, хотя развитие экономики при этом резко замедлится. Грубо говоря, засилье банков есть прямой ответ на несдержанность западного населения в удовлетворении своих далеко не необходимых потребностей.

Сам же капитализм берет свой исток в некоторых течениях христианства. Это общеизвестная банальность, которую мы здесь подробно пересказывать не будем. Отметим лишь одно — протестанты высказались за то, чтобы хорошо жить «здесь и теперь», а не в грядущем раю (несмотря на их декларации, зачастую мрачные и проникнутые фундаменталистским эсхатологизмом; более того, таков закон развития подобных социальных учений). Поэтому все было брошено на удовлетворение сиюминутных потребностей человека. Вот в этом «чего изволите?» и состоит суть промышленного капитализма.

Вместе с ним человечество получило определенный набор идей — веру в прогресс, науку, силу рационального мышления. В связи с чем и начались дальнейшие проблемы. Казалось бы, все стало просто и понятно. Два человека смогут договориться, если будут исходить из рациональных соображений. Две страны по тем же причинам могут уладить вопросы мирно. И так далее. Но развитие капиталистического производства и самой общественной системы, основанной на этих идеях, неминуемо привело к своеобразным результатам.

Прежде всего, тут финансовый капитализм получил великолепную почву для развития. «Естественные» ресурсы для индустрии быстро иссякли, и теперь для открытия и поддержания своего дела потребовались отношения с ростовщиком. Я думаю, можно даже четко выделить момент, когда это произошло: примерно на рубеже XVIII и XIX вв. или чуть раньше. До этого капитализму требовались рынки дешевой рабочей силы и дешевого сырья, поэтому колонизация шла полным ходом. Французская революция стала объективной реакцией на то, что мир был уже в целом поделен. Старая Франция, практически не имевшая колоний, и слабо эксплуатирующая то, что было, рухнула. Новая республика вскоре превратилась в государство-захватчик, которое повело войну в Европе за передел мира. Именно войны Наполеона и следует, по-моему, считать первой мировой войной. Итак, перед большинством европейских стран встал вопрос: как получить новые ресурсы для развития хозяйства, чем кормить массы, желающие только хлеба и зрелищ? Финансовый капитал стал своего рода заменителем новых войн и довольно долго удерживал Европу от тотального разрушения. Финансисты перераспределяли ресурсы. Естественно, «их» капитализм вырос до невозможных размеров, чему способствовало еще и разорение аристократии. Таким образом, в XIX веке ростовщики стали главными хозяевами Европы. А с ними, финансистами, сюда пришла и иная психология, более древняя и архаическая1. Началось столкновение промьппленно-капиталистической психологии с ростовщической. Эти два типа мышления плохо совместимы (по крайней мере, так было раньше). Понятно, появилась группа государств, которые опоздали к разделу ресурсно-финансового пирога. Это, прежде всего, объединенная лишь в конце XIX века Германия, а также буферные страны Восточной Европы (вроде Румынии и последующих «осколков империй»). С некоторой натяжкой сюда можно отнести и Россию. Просто там ресурсный кризис ощущался не так сильно. Здесь, скорее, гнила политическая система, а в хозяйственном смысле страна выдержала бы еще с десяток царей даже типа Николая Второго.

Итак, первичные истоки фашизма следует искать в противостоянии промышленников и ростовщиков. Промышленникам требовалась некая идея, которая позволила бы:

а) беспрепятственно заниматься перераспределением ресурсов (без посредничества ростовщиков);

б) призвать массы к порядку (череда европейских революций XIX века показала, что новый капиталистический мир вчерашним крестьянам непонятен). Помимо этого, нужно было загнать финансовый капитал в те рамки, которые ему действительно подобали, с точки зрения промышленников. Но сопротивление финансовому капиталу было весьма обширным и не ограничивалось только группой промышленников. Оно, это сопротивление, выразилось в двух общеизвестных формах — коммунизме и фашизме.

Здесь следует разобраться. Конечно, я могу показаться банальным идиотом, повторяющим псевдодемократический бред о том, что коммунизм и фашизм — родственные течения. Однако же, по сути, так оно и есть. Поскольку это две разные реакции на одно и то же явление — капиталистическую систему второй половины XIX века. Только цели у них иные.

Коммунизм, в лице своих идеологов, надеется на спасение старого буржуазного рационализма. Это его главная задача. Коммунизм рационально-консервативен. Маркс и Энгельс постоянно писали о «стихийных силах рынка», об «иррационализме» капиталистического общества, о том, что человек в нем становится игрушкой неких непонятных ему сил. Силы эти — капитал и его многообразные ипостаси. Что можно противопоставить распоясавшейся стихии? Ответ коммунизма: это — рациональное перераспределение, научный подход, жесткая командная система в хозяйстве, вера в прогресс и улучшение народной морали при общем росте уровня жизни, плюс своеобразная «народная демократия» (бюрократизированная община). Коммунисты считают, что буржуазия стала иррациональной силой, намеренно мешающей прогрессу и разуму. Старый, «мануфактурный» рационализм остался только в среде пролетариата и солидарных с ним слоев, говорят они. Значит, иррациональную буржуазию надо убрать, поставить на ее место научно организованное государство, и тем самым покончить с хаосом и стихией.

По правде говоря, коммунистическая идея в таком изложении имеет ряд преимуществ перед фашистской. Она интернациональна, то есть дает возможность для широкой демагогии в международной политике. Она опирается на логику и «разумность», что дает возможность говорить о «единственно возможном научном решении» всех проблем. Есть и некоторые другие преимущества, например, открытая игра на животных инстинктах и потребностях всех «угнетенных».

Объективно коммунизм обслуживает интересы определенных кругов промышленной буржуазии и военных, готовых пойти на большие уступки ради обеспечения социального мира и возможности завоеваний новых рынков сырья (хороший пример — известный спонсор большевиков Савва Морозов и еще кое-кто, например, чуть ли не 60 процентов офицеров царской армии, перебежавших к красным), даже лишившись права лично распоряжаться прибылью (и в самом деле — чего уж там, все равно ведь все достанется ростовщикам). Отсюда все марксо-ленинские лозунги о «преимуществе промышленности группы А в экономике», о «примате бытия над сознанием», «развитии производительных сил как главного двигателя истории» и т. п. Помимо этого, коммунистическая риторика о «труде во имя светлого будущего» является неплохим стимулом к труду, если при этом в обществе грамотно поддерживается уровень жизни чуть ниже среднего. Главная проблема в том, что реальный коммунизм, следуя его собственной логике, должен постоянно вести войну с капиталистическими соседями до полной победы. Это может подорвать его ресурсы, особенно при неумелой пропаганде и плохом управлении. В этом и была причина гибели СССР. Если бы Советы держались за идею «осажденной крепости», расширяли присутствие в мире и постоянно укрепляли пресловутую командную систему, вводя в нее новые методы управления и пропаганды, то никаких 15 стран СНГ и прочей ерунды долго еще не случилось бы. Но «мирное сосуществование» 70-х гг. подорвало силы СССР. Это и есть главный урок коммунизма. И его главная ошибка, в отличие от фашистских стран.

Что касается фашистов, то они, как более, что ли, хитрые борцы, стали перенимать методы своего главного противника — финансового капитала. Фашизм поставил своей целью спасение западных ценностей, т. е. разумности, технической культуры, открытости, честности, морали, религии и так далее, но уже любыми возможными средствами. Это очень важно. Перенимая методы ростовщиков, фашизм проглотил и усвоил: двойную мораль, племенную и кастовую солидарность, иррациональные стимулы в поведении, жестокость по отношению к «чужим». Кроме того, фашистская идеология, понятное дело, не могла развиваться на основе ростовщических «мифов», которые, например, мне не очень хорошо понятны (на тему ростовщического этоса можно еще очень много написать, и я это когда-нибудь сделаю). Думаю, что я не единственный в этом роде. Кроме того, фашизм принципиально не желал резко перестраивать хозяйство. Поэтому требовалось создание своих мифов, то есть обращение к архаическим корням сознания.

Теперь обратим внимание на то, что фашизм и коммунизм победили в странах, где банкиры были действительно слабы (рецепт для «демократов»: хотите избежать фашизма — развивайте банковский капитал и систему ссуд, но только до определенной «черты насыщения», иначе все обрушится в еще больший хаос. Это тоже отдельная тема для разговора), а финансовый капитал в массах воспринимался как сверхпаразитический. На фашистов большое влияние оказал традиционный консерватизм с его охранительной точкой зрения. Поэтому, в конечном счете, фашисты пришли к своеобразному выводу: пусть все остается, как есть. Но на место эксплуатируемых мы поставим своих врагов, эти слабые и бесперспективные народы, и соседей-обидчиков, которые, в сущности, победили нас случайно, которые за свое фиглярство и презрение к побежденньш заслужили рабство. Надо сказать, Германию после 1918 г. усиленно оскорбляли державы-победители, не зная в этом никакой меры. Действие рождает противодействие. Не потребовалось даже одного поколения, чтобы заставить немцев считать англичан, американцев и французов своими кровными врагами, наглыми и жестокими тварями, место которым в печах Освенцима и так далее. Думаю, ни один нормальный человек не осудит немцев за это.

Короче говоря, фашизм решил защищать западные ценности путем отказа от них на международной арене, в отношениях с соседями. Для себя — одни ценности, для других — изощренная демагогия и язык пушек. В сущности, ничего нового в этом не было, англосаксы давно именно так себя и вели. Но впервые некое политическое движение поставило во главу угла интересы нации. Для одной нации (шире — для арийцев) будет «социализм», то есть хлеб для всех, работа для всех, перспективы для всех, а для побежденных — беспросветное рабство.

Поэтому фашизм культивировал иррациональные идеи, боролся с рационалистической наукой и либеральной культурой. Задача-то бьша какова! — научиться воевать с финансовым капиталом его же средствами, а для этого любым путем возродить племенной дух, дух иррационализма. На поверхность сознания должно выйти все, что дремлет в его глубинах. Освобождение от всех моральных обязательств и комплексов по отношению к «чужим». Победа над ними, абсолютная гегемония силы. Кстати, победа над протестантской рациональностью. Но внутри нации — прекрасные отношения, добро, счастье, справедливость.

Силу фашизма, пожалуй, недооценивают. А ведь только колоссальное напряжение сил всех «союзников» смогло уничтожить этот политический режим. Изнутри он был потрясающе стабилен. Думаю, намного, на несколько порядков стабильнее коммунизма. Именно потому, что обращался к дремлющему в человеке сознанию превосходства над иными, этому единственному, по сути, всеобщему стимулу активного действия (помимо христианских ценностей, которые далеко не каждого «человека из толпы» вдохновят). С врагом, вооруженным иррациональной идеей, воевать обычными средствами трудно. Он практически непобедим в открытом бою.

Была и еще одна тонкость. В начале всей этой истории рыночный хаос привел к созданию монополий в промьппленности. Эти организации вступили в смертельную схватку с финансовым капиталом (как бы нас ни уверяли в обратном теоретики слияния финансов и промьппленности; такое слияние, конечно, было, но результаты его всегда оказывались довольно странными, мягко говоря). У промышленников появились свои «армии» охранников. Сюда шли все, кому не повезло, кто оказался безработным. Кстати, фашистские организации играли в создании подобных охранных структур самую активную роль. На некоторое время (тут Кара-Мурза прав) было достигнуто недостижимое: интересы пролетариата и промышленников совпали. Это и было исходной точкой для создания фашистского режима. Следовало закрепить успех, а для этого сделать процесс «солидаризации» необратимым, и бороться с общим врагом. Общий враг, конечно, был. Финансовый капитал, коммунизм, нации Восточной Европы. Но тут мы касаемся одной довольно темной стороны истории фашизма.

б) Фашизм, как реакция на столкновение с Востоком. Еврейский вопрос

Об этом столкновении следует поговорить серьезно. В 16-17 вв. другие страны, в первую очередь, Великобритания, прошли через это испытание. Восток стал политической и моральной реальностью. Лично мне понятно, почему все именно так и произошло. Каким бы ни было европейское христианство, как бы мы его ни ругали, все же оно создало у людей этой цивилизации определенную психологию, которую мы можем считать «своей». Но Восток западных людей потряс до глубины души. Ни честность, ни справедливость, ни «братство людей», ни милосердие на Востоке, как выяснилось, добродетелями не являются. Нож в спину, обман в торговле, яд в дружеской чаше (по отношению к чужакам) — все это здесь было развито сильнее, чем в Европе, и, в отличие от Европы, совсем не считалось грехом. Европейские короли в этих случаях, бывало, каялись, уходили в монастыри и т. п. На Востоке же убийство чужого посла, к примеру, считалось чуть ли не геройством. Точнее сказать, речь здесь идет не о реальном Востоке, где, конечно, были свои герои и высоконравственные персонажи, а о «Востоке» как символе европейского подсознания. Все «плохое» в себе европейские христиане объявляли «пришедшим с Востока», от «язычников». Тем самым враг объективировался. Помнится, еще Эразм в «Оружии христианского воина» писал, что христианин должен бороться с врагами внутри себя. Но эта идея бытовому сознанию не под силу, и оно всегда сочиняет себе внешнего врага. К примеру, еврея, сарацина или (да-да!) православного «сектанта-схизматика» (и не надо иллюзий, они на нас смотрят именно так). Так что Восток — понятие не географическое, а, скорее, психологическое. Но оно неустранимо и, скорее всего, относится к неким стабильным явлениям психики человека. Следовательно, бороться с ним бессмысленно.

Впервые, если не ошибаюсь, применять декларативно «восточные» методы начал Наполеон, расстрелявший «просто так» целую армию мамелюков (подробности сейчас не помню), которые сдались в плен при условии сохранения жизни. Это был «чисто азиатский» подход, кстати, характерный для всех семитских и значительной части тюркских народов. Думаю, нечто подобное применяли еще раньше англичане (тут напрашивается сравнение некоторых форм протестантизма с исламом и, конечно же, иудаизмом, в смысле одинакового поведения их приверженцев, но это тоже отдельный разговор). Таким образом, 19 век прошел под знаком возрождения в той или иной форме восточных методов и племенных религий. В сущности, это был крупнейший кризис христианства, который с тех пор только усугубляется.

Тут вспоминается известная притча о дьяволе, который протягивает человеку две руки, сжатых в кулак, и просит выбрать что-нибудь одно из предлагаемого им. Понятно, что в обеих руках какая-нибудь гадость. К сожалению, у европейских народов не было никакого другого выбора. Они выработали для себя принцип «выбери меньшее зло». И упорно выбирают его.

Так вот, в Европе восточно-племенной дух особенно резко проявлялся у евреев и цыган. Это при том, что Центральная Европа стала местом довольно компактного проживания евреев, а у них-то, надо сказать, никаких проблем с насильственным вьггравливанием племенного духа не бьшо. Иудаизм пережил тяжелую травму раскола, травму христианства, и, понятное дело, замкнулся в себе, начал культивировать национальную обособленность. Этого европейцы «мировой империи Christentum» понять не могли. Кстати, отметим, что за рамки «европейского христианства» выпали Россия, Балканы, а затем, постепенно, в число «презренных отщепенцев» едва не попали и сами католики, ибо весьма активно место христианства как такового в мире начал занимать протестантизм.

Результат — все, что не подпадает под определение «европейского христианского мира», объявляется «Востоком», «примитивной цивилизацией» и «сферой приложения сил Запада». Как только какие-то страны Запада по той или иной причине выпадали (хотя бы и на время) из сферы «европейской цивилизации», в них немедленно начинался рост фашистских организаций. Так их жители пытались защищать реальные европейские ценности перед лицом «восточной угрозы».

Иными словами, у фашизма было две движущие силы: сопротивление промышленного капитала финансовому и сопротивление общества размыванию европейского сознания «восточными идеологиями», фактически же — заимствование этих восточных, язычески-племенных методов, их усвоение и адаптация. Были и соответственные технические (в области военной техники) предпосылки, которых теперь все меньше, поэтому «новый фашизм» должен принять совершенно иные формы.

Далее, я утверждаю, что «максимальный либерализм» в экономике обязательно приводит к росту профашистских настроений. Неконтролируемое хозяйство вскоре вступает в эпоху той самой игры иррациональных сил, о которой так много говорили марксисты. Силы эти берут свое начало именно в победе финансового капитала, сводящего хозяйственную деятельность к работе с «голым количеством», к средствам, дающим ростовщическую прибыль. Предприятие рассматривается просто как некая абстрактная стоимость, и даже хуже — как обычная ссуда, приносящая процент. Для финансиста за этой ссудой ничего конкретного не стоит (в общем случае). Отсюда все иррациональности (финансист при этом считает свое поведение наиразумнейшим). Естественно, промышленник сопротивляется такому отношению к делу. Иррациональностей в результате становится все больше. По сути дела, финансист начинает действовать по принципу «что хочу, то и ворочу». В частности, «чистому» финансисту сейчас невыгоден технический прогресс (точнее, ему на это наплевать), и при полной победе финансового капитала начинается стремительная технологическая деградация (что мы, кстати, и наблюдаем в России). Однако финансовый капитал, поставленный в определенные рамки и подчиненный развитию промышленности, просто необходим для нормального развития страны.

Примечание: под «нормальным» здесь понимается обычное капиталистическое развитие, и посему «нормальные» напоминают больных в палате № 6, которые нормальны в том смысле, что все они страдают уже известными науке и излечимыми психическими заболеваниями.

в) К чему призывали и призывают фашисты?

И более того, что же такое фашизм? Какую идеологию можно считать фашистской? Мой ответ довольно прост. Фашистская идеология обладает следующими признаками: 1) она антилиберальна, т. е. отвергает хаотическую экономику и принцип «невидимой руки», но при этом не отвергает самого принципа частной собственности, как это сделали коммунисты; тем самым хозяйство становится более промышленно-ориентированным и, кстати, более рационально организованным, чем при классическом капитализме (то есть социалистическая проблематика частично снимается), а капитализм становится «государственным»; 2) исповедует модель строго иерархического государства-общества, насквозь пронизанного единой идеологией; 3) проповедует национальную, культурную, религиозную или какую-либо иную исключительность данной нации или народа (если никакой исключительности нет, ее следует выдумать); 4) использует по отношению к «чужим» любые средства ради достижения общенациональных целей. Вот и все. Фашистский идеал — полное переустройство мира на этих основаниях.

В сущности, для меня в этих идеях нет ничего особенно ужасного. Более того, они для меня привлекательны. При этом я не садист, не извращенец, не давлю по утрам новорожденных котят и не режу младенцев. И не собираюсь этим заниматься в обозримом будущем. Я вполне нормальный человек, пока что довольно успешно строящий свою жизнь. Отсюда я делаю вывод: фашизм проистекает из некоей глубинной психологической предрасположенности. В связи с чем теперь придется покопаться в себе. Я заранее прошу за это прощения у читателя.

Почему мне нравится фашизм?

а) Подсознание

Привычная теория «демократов» сводит фашизм к некоей карикатуре в духе папы их Фрейда и других подобных идеологов: вот, мол, в детстве мальчика папа бил ремнем по попе, или в школе двойки ставили, или он импотент, или просто имеет психические отклонения. Все это чисто пропагандистский миф, рассчитанный на массовое сознание. Если ответить в их духе, то: меня не бил ремнем папа, я не псих, не гомосексуалист, не импотент, не садист, не мазохист. Я даже читаю газету «Московский комсомолец», что, по мнению наших борцов с фашизмом, есть ярко выраженный признак нормальности. Короче говоря, ни в детстве, ни в юности я, при самом ближайшем рассмотрении, не нашел ни одной «травмирующей ситуации» во фрейдистском смысле. Так что говорить о моем фашизме, привлекая психоанализ, бессмысленно.

Зато, копаясь в дурацких детских воспоминаниях, я вдруг со всей явственностью обнаружил одну совсем не фрейдистскую травмирующую ситуацию, которая, по-моему, играет во всем этом главную роль. О ней я буду говорить довольно подробно.

б) Травма советского опыта

Я вдруг осознал, что это было и остается главным для меня. Я вспомнил свое детство, жизнь на какие-то совсем небольшие доходы (едва ли у нас выходило 60 рублей на человека в месяц). Скажут — так жили многие. Вот именно! Это меня успокаивает.

Я сразу постараюсь прояснить ситуацию. Я не умирал с голоду и был вполне приемлемо одет, хотя и не шикарно (на модные вещи шести червонцев не хватало). В сущности, я не был в этом смысле ничем стеснен. Более того, меня вполне устраивала советская риторика о том, что надо быть скромным, честным, добрым и в свободное от работы время читать правильные книжки. Типа того, что землю попашешь — попишешь стихи. Однако я очень быстро понял, что эта самая советская риторика устраивает только меня, ну, и еще пару-тройку моих знакомых. Всем остальным она претит. Все остальные из кожи вон лезут, чтобы сломать эти стереотипы.

Быть скромным в своих запросах? Ха-ха! Тогда, в детстве, меня поражали самые невероятные выверты окружающих ради получения какого-то, хотя бы минимального комфорта, причем такого, чтобы было хоть чуть-чуть лучше, чем у других. Тут речь идет не о «колбасных электричках» (это, кстати, был ярко выраженный позор коммунизма), а о мебели, машинах, разной престижной иностранной технике. Вокруг этого постоянно царил ажиотаж, причем дети, не попавшие в верхи советского среднего класса, все эти дела воспринимали ох как тяжело. Подросток, не имевший, скажем, магнитофона, моментально лишался почвы для общения с массой сверстников, отбрасывался на периферию, становился в некотором смысле изгоем. И все это происходило под дурацкие песенки о социалистических ценностях и всеобщем равноправии.

Я видел, с каким азартом за этим комфортом гнался «самый передовой класс пролетариат», кстати, откровенно бивший баклуши на работе (на исходе «застоя» я некоторое время проработал на стройке, так что ой как насмотрелся). Видел, как выпендривались друг перед другом семьи интеллигентов, съездившие в пару-другую загранкомандировок. Видел, что лучше всех живут вовсе не те, кого «Правда» называет «основой советского общества», а продавцы джинсов с толкучек и просто продавцы (и даже не партократия! куда ей, неповоротливой и умишком убогой!).

Меня бесило именно это расхождение лозунгов и реальной жизни. Поскольку я этим лозунгам соответствовал, а реальная жизнь — нет. Не то чтобы я верил в эти идеи безоговорочно. Но они казались мне вполне разумными, нормальными в своей основе (я имею в виду не коммунизм и классовую борьбу, а нечто из «Морального кодекса строителя коммунизма»). Однако целая «новая историческая общность» их отторгала, причем весьма демонстративно. Сначала я, конечно, решил, что все дело в «отходе от ленинских идей и от социализма» (к сведению нынешних упертых коммунистов, тогда мне было 12 лет; по-моему, это очень смешно). Тогда я окончательно сбрендил на ленинских идеях и даже начал писать «исследование» под характерным названием «Распад», где строго фиксировал все факты расхождений между реальностью и пресловутыми «ленинскими идеями».

Однако уже годам к 15 я осознал, что «ленинские идеи», при всей их привлекательности для очень небольшого круга людей, страшно далеких от народа, вовсе не то, что может помочь моей стране. Советская риторика призывала духовно обогащаться — а народ записывался в очереди за импортными стенками и сметал с прилавков все, что там появлялось (кстати, с голоду никто не умирал). Иногда мне кажется, что экономика социализма была каким-то специально выдуманным сооружением, которое превращало людей в примитивно мыслящих закоренелых индивидуалистов, готовых на все ради собственного успеха. Бесконечный товарный дефицит, вполне оправданный с точки зрения коммунистической риторики (типа того, что «жить надо скромно» и «долой вещизм»), создавал особый тип человека, помешанного на товарах. Потом уже я наткнулся на совершенно серьезные рассуждения А. Янова насчет того, готов ли советский человек продать свою советскость за некий «стереофонический унитаз». Но задолго до этого мне стало ясно, что каждый второй советский житель продаст за такой унитаз не только какую-то там вонючую советскость, но и мать родную, и собственных детей. Так что тов. Кара-Мурза сильно ошибается, когда говорит о некоей «соборности» и «общинности», присущей социализму. И вообще, не пора ли перестать сотрясать воздух этими дурацкими терминами, напоминающими бильярдный жаргон г-на Гаева из «Вишневого сада»? В 80-е гг. социализму в качестве главной идеи был присущ звериный индивидуализм. Как справедливо заметил один мой друг, основным принципом нашего тогдашнего общества можно было назвать лозунг «человек человеку — козел».

В один прекрасный день я вдруг понял — народ не переделать. И это нормально. И выбор моего народа надо уважать. Как бы плох он ни был. Стоит ли навязывать десяткам миллионов людей какие-то схемы, хоть бы даже и «ленинские»? Не проще ли оставить «высокие идеи» для узкой группы, а всех остальных пустить, в конце концов, на волю?

Кстати, я до сих пор помню случай, который окончательно привел меня к этой мысли. Случай, как я теперь понимаю, довольно смешной. Мне было лет пятнадцать, я зашел зачем-то в промтоварный магазин. Тетка дет сорока пяти и ее муж собирались купить ковер (кто забыл, напомню, что приличные ковры тогда стоили от 700 до 1000 рублей и почему-то считались в народе дикой роскошью). Они долго и придирчиво рассматривали разные варианты, а я стоял недалеко от них и что-то собирался купить, кажется, шампунь или мыло. Вдруг тетка уронила на пол огромную пачку десяток, они веером разлетелись по грязно-коричневой плитке. Я машинально наклонился, чтобы помочь собрать деньги — и тут же отлетел в угол, почувствовав мощный удар в солнечное сплетение. Потом я молча стоял там, в углу, вдыхал воздух, как умирающая рыба, и чуть не плакал от обиды. Самое обидное было — не боль, а отношение ко мне. Я ведь просто хотел помочь! У меня и в мыслях не было «схватить и убежать»! Но этот мужик, этот пролетарий, хозяин жизни и гегемон был убежден, что ничего подобного не может быть на свете. Что человек, наклоняющийся за чужими деньгами — потенциальный вор, и только.

Трудно было отказать этому «гегемону» в логике и житейской смекалке. Я же пережил истинное просветление. В этот момент я неожиданно понял, что людей переделать невозможно в принципе. Что они жили, живут и будут жить своими частными интересами, и никакой товарищ Сталин не выбьет из их башки этот примитивный утилитаризм. А, следовательно, весь громоздкий социалистический эксперимент отправлялся коту под хвост, со всеми многоречивыми ленинскими статьями и сибирскими лагерями для укрепления сердец. Народу 70 лет сверху пытались внушить, что жить надо ради общества, что надо пахать на коммунизм и духовно самосовершенствоваться. Васька слушал, да ел. Для него все это была барская блажь, чистой воды толстовщина, только с пулеметами и бараками на Колыме в качестве подкрепления. Народ поплевывал через плечо и ждал — ну, подурит барин немного, а там все опять пойдет по-старому. Значит, надо жить здесь и теперь. Народная мудрость, как всегда, оказалась глубокой, и каждый может в этом теперь убедиться.

Кстати, фашистская идея мне понравилась уже тогда. Хорошо, думал я. Социализм провалился, это ясно. Ему каюк. Но надо выбираться из дерьма. Возможны два пути: государство начнет закручивать гайки, приводя все в соответствие с «ленинскими идеями», а это — новые мощные репрессии, сплошной погром в деревне и в провинции вообще, новая волна бедности и разорения (куда уж дальше, если какие-то несчастные холщовые американские штаны превратились в символ жизненного успеха!). Либо то же самое государство, наконец, откажется от дурацкой социалистической идеи и даст населению право жить своими частными интересами, громогласно провозгласит: «обогащайтесь!», а потом наведет такой шмон в экономике, установит такой трудотерапевтический террор, что люди будут вынуждены работать с утра до ночи, не разгибая спины, но зато их трудолюбие будет в конце концов поощряться. «Народный автомобиль», коттеджи в рассрочку, поездки по всему миру….. Мощное государство, понимающее интересы населения и формулирующее один большой национальный интерес. Безграничная внешняя экспансия, чтобы дать выход тем, кто в ином случае будет противником режима. Военные корабли, выставив пушки, держат в страхе полмира. Система космического наведения ядерных ракет. Афганистан — напалм плюс пара мощных химических бомб, и проблема решена. Барабанный бой, железный порядок, 14-часовой рабочий день, полтора выходных в месяц. Абсолютная мобилизация общества ради реальных целей.

Из нашего положения, думал я, есть два выхода — новый социализм или фашизм. То есть либо абстрактная кровавая схема, либо реальный жесткий порядок ради реальных интересов. Естественно, второй выход мне нравился больше.

А советская жизнь становилась все более эфемерной, призрачной. О, эти ежегодно откидывающие копыта вожди! Эти колбасные очереди! Это цветение кухонно-московско-местечковой псевдокультуры, полупьяного бреда в стиле Фимы Шифрина! Все кругом говорило об упадке и разложении.

Тогда я понял, что нашему обществу предстоит что-то серьезное, ибо так дальше жить нельзя. Как и многие люди моего поколения, я поначалу с энтузиазмом воспринял перестройку.

Кстати говоря, сейчас мы уже начали забывать, какие идеи царили в головах людей в начале горбачевщины. Я скажу: тогда всем надоело это расхождение слов и дел режима. Я думаю, что, как и многие, не отличался какой-либо оригинальностью. Мне казалось, что наконец режим выберет что-то из тех вариантов, которые я «просчитал», и тогда все будет ясно. Естественно, я думал, что власть не глупая, и что в ее интересах перейти к какой-либо форме так называемой фашистской диктатуры. Мне это виделось примерно так: в один прекрасный день создается какой-нибудь комитет национального спасения из людей, стоявших в КПСС на вторых или третьих ролях. Громогласно объявляется, что идейные коммунисты завели страну в тупик, партию запрещают, а на ее базе (из числа наименее «идейных») создают какой-нибудь Народный Фронт Спасения СССР. После чего гайки закручиваются еще сильнее, но уже на иной идеологической основе. В сущности, я был сторонником номенклатурной приватизации, но «разумной», проводимой в национальных интересах. До сих пор я так и не пришел к однозначному выводу — был ли возможен такой поворот событий?

Однако довольно быстро выяснилось, что «перестройка» никем не готовилась. Кажется, никто из бонз КПСС не представлял себе, куда следует двигаться. По-моему, тут как раз сыграла роль «социалистическая» психология плюс русский авось (в смысле: каждый борется сам за себя, а там, глядишь, что-то и получится). Уже к 1988 г. «перестройка» превратилась в хаотическую борьбу групп и группочек за свои частные интересы. Власть оказалась глупее, чем я думал. Потрясающе, что у «перестройщиков» не было единого организующего центра (своего любимого Ленина, что ли, не читали?), а только разного рода лобби и группки влияния. Все это сооружение, которое тянули горбачевские лебеди, раки и щуки, начало заваливаться набок, к вящей радости Запада, да, впрочем, и любимого нашими патриотами Востока тоже. Стало ясно, что режим запутался в финансах, ничего не понимает в международных дедах, всерьез верит в какие-то бредовые идеи вроде «прав человека». Моя позиция, как маленького-человека, в то время уже сформировалась: я был против любых исполнений лозунга «больше социализма» и одновременно против ориентации на Запад. Запад меня раздражал (тут читателю вспомнится анекдот про то, как крокодила Гену «беспокоит Гондурас»). Я не верил в сказки о великом повальном счастье при «их» капитализме, вдобавок западная поп-культура меня просто бесила. Так что моей, да и не только моей, мечтой был сверхмощный национальный капитализм (государственно-монополистический). То есть ФАШИЗМ. То есть рай для одной страны и, вероятно, ад для всех ее соседей.

Однако СССР семимильными шагами катился в финансовую кабалу этого самого Запада. И никто не мог ничего с этим поделать. Еще бы! С такой интеллигенцией, как у нас, любой Македонский давно бы ушел в монастырь или повесился.

И именно то, что я столкнулся с реальной советской интеллигенцией, стало для меня самой главной травмой, травмой перестройки. Все остальное, в сущности, были мелочи. Но это!

в) Травма перестройки

Я уже сказал выше, что, как, наверное, и многие другие люди моего поколения и моего склада характера, я вступал в «горбачевизм» с самыми радужными надеждами. Мне казалось, что вот теперь-то наконец все наладится (детские мечты!). На нас хлынул поток так называемой «правды». Теперь, благополучно дожив до 30 лет и перечитывая газеты с 85-го по 91-й, я вижу, сколько во всем этом было шизофренического бреда, попыток сыграть на примитивных эмоциях толпы, просто лжи, «чернухи» и так далее. Ни одно общество, подвергнувшееся такой эмоциональной атаке, не устояло бы. Тем более советское, помешанное на приукрашивании, на замалчивании фактов и так далее. Все здесь было слишком примитивно. Стоя в колбасной очереди, не очень-то поверишь в «улучшение жизненного уровня». Скорее — в чернуху а ля «Огонек» Коротича.

Особенно глупо и обидно то, что жизненный уровень-то действительно улучшался. По крайней мере, в сравнении с 30-ми годами, с войной, с послевоенной разрухой. Наши деды и бабки это чувствовали и, в конечном счете, увидели некую «разумность» советской власти. Они признали ее, как «меньшее зло». Однако в 50-е-70-е гг. выросло поколение, которое всего этого уже не замечало. Уровень жизни рос, но росли и потребности… Причем, к сожалению, слишком уж быстро (как на Западе!). Население проявило склонность вместе с пальцем отхватить всю руку. Пропаганда настолько потеряла всякий авторитет, что призыв к «смирению потребностей» вызывал только гомерический хохот. Все глупости, которые выдумали коммунисты в защиту своей позиции, вроде борьбы с «вещизмом» и «бездуховностью», в сущности, как теперь видно, были не так уж и глупы, но они исходили из уст людей, которые себя дискредитировали как минимум на 250 процентов. Что я имею в виду? Только то, что истинно капиталистический дух не может быть гедонистическим. Кальвин, устроивший в некогда (да и теперь) цветущей Женеве кровавую диктатуру, быть может, как никто, смог выразить этот самый истинно капиталистический дух. Пожалуй, это и есть мой политический идеал. А вот советский человек стремился именно к гедонизму, хотя любому было ясно: сначала надо долго-долго пахать своим горбом. Перестройка, по-моему, была бунтом скотов, желавших по-скотски пожить (эх, наконец-то!). В смысле, валяться в хлеву, ни шиша не делать и жрать, жрать, жрать…. Не верите? Почитайте «Огонек» времен горбачевщины. Или «МК», к примеру. Так что «Скотный двор» Оруэлла — это про перестройку, а не про коммунизм.

Но, по правде говоря, всенародные скотские желания меня вовсе не потрясли тогда. Как-то я особо не верил в 1986-ом в «духовность» моего народа. Меня поразила другое: особая скотоподобность интеллигенции. Причем скотоподобность эта была стилизованной и нарочитой, то есть просто отвратительной. Эти закатывающиеся глаза, эти срывающиеся голоса, помешательство на «свободе и демократии», причем часто совершенно искреннее!… любой московский интеллигент всерьез верил в чушь, которую он нес, и считал себя героем. Но в глубине все равно бурлили комплексы, все эти подарки дедушки Фрейда — неудовлетворенность, неумение жить, просто психическое и физическое вырождение. Особенно поражало искреннее следование за линией партии: сегодня кричим «за чистоту ленинских идей», завтра — «за элементы рынка в социализме», послезавтра — «за возвращение на столбовую дорогу истории». Именно искренность! Неподдельная сердечность! Я больше бы уважал артиста, какого-нибудь само-имиджмейкера (вроде очень даже неглупого партийного интригана Юрия Афанасьева, типичного хитрого сельского кулака). Но эти ублюдки! У-у! К примеру, на московских интеллигентских сборищах (МГУ, МГИАИ, ЦДЛ и т. п). прославился некто Константин Энгельгардт, «резиновый дедушка» с седой бородой, которую он явно отращивал на случай очередной оттепели. Этот вылезал по любому поводу с совершенно искренними замечаниями, причем изо всех сил пытался создать себе репутацию «борца». Глупости, которые он говорил, были просто потрясающи. Теперь он, небось, помер от расстройства чувств и пищеварения, бедняга.

Перестройка катилась дальше. Нет, в сущности, я был и остался антикоммунистом. Мой антикоммунизм только укреплялся в эти годы. Сейчас он крепок, как никогда. Я значительно правее всех царей и Барри Голдуотера вместе взятых (конечно, утверждение смешное, но все дело в том, что я такой не один. Это уже не смешно. Я постараюсь больше не пояснять таким образом свои «фрондерские» фразы. Читателю должно быть ясно — я выражаю достаточно массовое настроение).

Короче говоря, перестройка забросила меня в идейном плане в лагерь «почвенников», «славянофилов», «патриотов». Кстати, самое большое впечатление на меня тогда произвела статья И. Шафаревича «Русофобия». Сначала я читал ее в самиздатском машинописном журнале «Демократ» С. Дергунова (кто теперь его помнит?), в отрывках, и она мне показалась вульгарно-антисемитской. Но «Наш современник» представил в 1989 г. ее целиком, и только тогда я проникся к ней уважением. В сущности, дело тут вовсе не в антисемитизме. Мне плевать на отношение Шафаревича к евреям (я знаю, что оно далеко не прекрасное). Для меня важна методология «малого народа». На мой нынешний взгляд, это интерпретация теорий элит Парето и Антонио Грамши. Шафаревичу удалось (неожиданно для него самого) сказать по-русски последнюю правду: народ — большое ничто, почти что ноль без палочки, и этой палочкой всегда становится элита. Элита, в свою очередь, может быть «гностической», «манихейской», «социалистической», то есть тем самым пресловутым «малым народом», ни во что не ставящим «большой», навязывающим ему свои мертвые идеи («у меня в столике хранится план города», как говорит Телумена из «Пана Тадеуша» Адама Мицкевича), а может быть и «конструктивной», то есть любящей жизнь, дающей ей максимальную свободу. В конечном счете, любовь к жизни — самая что ни на есть народная идея. А «жизнь» означает кипение страстей, красоту и уродство, смерть и воскресение, бесконечное насилие и угнетение, свободную борьбу и, кстати, свободу насилия над «ближними», а также свободу сопротивления. В тот момент я неожиданно и бессознательно начал понимать, что «народ» хочет именно этого, хотя не всегда и осознает. То есть синонимами для меня стали «народ» и «жизнь» (поток жизни, в философском смысле). Так я стал «почвенником» (причем «деревенская» литература мне нравилась с детства). Я стал противником любой политической «схемы», особенно не обладавшей чертами «народности» (в вышеуказанном смысле). Поэтому и не вижу особых противоречий между «Русофобией» и «Социализмом» Шафаревича (в отличие от какого-нибудь эстетствующего офени Бориса Парамонова — понятно, ведь две эти книги в одну рекламу не вставишь, ибо сбыт будет минимальный, только для «обособленных людей»).

И неожиданно для меня открылось колоссальное напряжение почвеннической антикоммунистической мысли — так сказать, от Гумилева-отца (просто фашиста) до Гумилева-сына (почти фашиста, архиконсерватора; не забудьте, для меня «фашист» — очень большой комплимент). До сих пор я убежден, что максималистское почвенничество и есть нераспознанная основа истинной русской антикоммунистической контрреволюции, которая еще не произошла (поскольку нынешняя, американская версия капитализма до боли напоминает коммунизм, только «оскотинившийся». Вспомним хотя бы Клинтона и его любовниц, а также «общественное мнение» Америки. По-моему, Клинтону только из уважения к себе надо бы прилюдно и в извращенной форме изнасиловать статую Свободы). К несчастью для меня лично, в 1991 г. победила другая линия, прозападная. В этом есть большая рациональность, но нет и доли минимальной перспективы. Похоже, ельцинский режим данный факт уже начал потихоньку осознавать (или делает вид, что осознает). Вообще же, теперь я считаю, что в России ничего просто так не происходит, и нынешние времена нам за что-то посланы (впрочем, и так понятно, за что).

Короче, конец перестройки напоминал мне смерть крысы, обожравшейся крысиным ядом. Я надеялся, что наконец-то все повернется в правильное русло, что появится советский Пиночет и скажет: ну что, допрыгались, кузнечики социалистические? И начнется нормальная жизнь. В смысле: без социализма, без интеллигенции, без демократии, без транснационального финансового капитала и без иностранного вмешательства. Все остальное можно. Это было и остается моим кредо.

Однако «перестройщики» загнали страну в такую яму, что явление бездарных клоунов из ГКЧП стало, понимаете ли, Важным Историческим Событием. Кстати, после сообщения о создании ГКЧП я какие-то 15 минут испытывал восторг, граничащий, наверное, с экстазом наркомана. Когда же из их «исторических документов» полезли фразы «о восстановлении принципов социализма», о «защите народного выбора 1917 г». и прочее дерьмо («вно», как сказал бы Юрий Коваль), я сразу стал их врагом. Как обидно! Они потеряли меня в качестве союзника (вам смешно? но таких, как я, были тысячи и тысячи, и мы не стали бы отсиживаться в норах!). О, позорный ГКЧП, который не смог разогнать пресловутых трусливых «ебелдосов»! 20 августа, помню, мы с друзьями ходили смотреть на «Белый дом». Все это казалось дешевым фарсом. Оркестр, как на тонущем «Титанике», наяривающий джаз, праздношатающаяся толпа интеллигентных дебилов, неоднократные взрывы паники при чьих-то воплях вроде «от Краснопресненской идут танки!»…. И — ах, мечта прыщавых интеллигентов! — баррикады, которые я, не прошедший спецназовской школы, толстый неуклюжий «совспец», взял бы штурмом элементарно. Но еще, самое противное, — бородатые доцентики, обтянутые какими-то лентами (пулеметными, что ли? из Зимнего притащили?), с противогазами на боку, сосредоточенные до треска стиснутых зубов, как перед казнью, все воспринимающие всерьез, особенно свою историческую роль в антикоммунистической революции. Этот парад бессмертных Васисуалиев Лоханкиных! Боже мой, с каким удовольствием я выпорол бы их всех на конюшне!

Коммунизм подох в один день, самым позорным образом «слинял» (Розанов). Перестройка кончилась. Наступил долгожданный «рай». Единственным уроком этого странного периода русской истории для меня стал прямо-таки ленинский лозунг: интеллигенция — дерьмо собачье. Грош ей цена. С социализмом мы расправились. Теперь необходимо уничтожить интеллигенцию.

Вот еще одна мысль, которая сейчас пришла мне в голову: да, перестройка была бунтом скотов, возжелавших жить по-скотски. Ничего страшного я в этом тогда не видел. Просто скотов слишком долго резали и стригли. Но на определенной ступени борьба скотов превращается в свою противоположность. Все крайне просто. Если уж удовлетворять потребности, то скоро станет ясно — все всего не получат. Значит, неравенство. Значит, на следующем ходу — недовольство «обделенных». Значит, идем дальше — эти недовольные начинают играть деструктивную роль и мешать жить победителям. Ответ: мощный репрессивный аппарат и, на самом последнем ходу, фашистское государство. В смысле, строй, при котором каждому отведено некое «свое место» ради некоей «внешней цели» (в роли которой выступает так называемый национальный интерес). Причем здесь не должно быть железной схемы, но необходима достаточно мощная мобилизующая идеология. Более того, по-моему, нынешний российский режим постепенно плывет в эту сторону, вот только он слишком уж прозападный.

Все идет своим чередом, друзья мои….

г) Прощание с «детством»

Из горбачевщины страна рухнула в гайдаровщину. Как ни странно, я не считаю опыт гайдаровских реформ для себя травматическим (хотя и весьма сильно от них пострадал, особенно материально). Шок, да. Потрясение, да. Ужас, может быть. Но они меня не травмировали. Скорее, укрепили и усилили. На сей раз перед нами был явный враг, без знаковых подмен, без назойливой демагогии. В сущности, идея была проста: кто сильнее, тот и прав.

Весь ужас эфемерного, «марсианского» (как выразился А. Янов) 1992-го состоял лишь в том, что он полностью перечеркнул какие-либо надежды на жизнь без «ежедневной борьбы за элементарное выживание». Становилось все хуже — инфляция, невыплаты и т. п. Но сначала я и мои друзья, как люди, по-советски психически здоровые, верили в то, что все это когда-нибудь, и очень скоро, кончится. Типа «заработает экономика» или уж, на худой конец, «поднимется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, огражденное».., ну и так далее. Экономика упорно работать не хотела. Зато были Хасбулатов с Верховным Советом, которые постоянно грозились положить большой конец всем экспериментам. Откровенно говоря, «правая» пресса внушала, что народ только и ждет сигнала к восстанию. Я поначалу как-то был склонен всему этому верить, хотя и с оглядкой. К тому же до меня доходили «истинно народные сказания», очень далекие от анализов прохановского «Дня».

Короче говоря, пресловутый расстрел парламента сделал харакири моим «народническим» иллюзиям. Народ смачно и глубоко плюнул на всю эту псевдореволюцию. Чего, собственно, и следовало ожидать. Отсюда, с научной точки зрения, следует два взаимоисключающих вывода:

1) либо народ — дерьмо, косная материя, с которой можно делать все, что угодно, но в это верится с трудом;

2) либо же народ полностью устраивает, новый порядок вещей, что, по-моему, ближе к истине.

Победа Ельцина в 1996 г. (пусть даже сфальсифицированная) почему-то не вызвала особо сильного народного протеста. Значит, обществу нравится этот «торгашеский» строй. В сущности, для меня теперь важна смена акцентов и ориентации, а не смена режима вообще. Знаковый акт, близкий мне, фашисту, был совершен — демократию публично расстреляли.

Теперь следующий пункт программы. Вонючая интеллигенция, особенно «левая», при ЕБН потеряла очень много. Она начала умирать. Мы же, фашиствующие интеллектуалы, наоборот, постепенно стали выкарабкиваться. Оказалось, что мои способности вполне можно выгодно реализовать на рынке. Жить стало лучше и веселее. Злило только бессилие «демократии» в решении важных проблем. Злило поражение в Чечне, все эти «розово-голубые» журналистики, которых надо было вешать без суда прямо на поле боя. На кой черт вы, генералы, полезли в Чечению, если не были готовы? А уж если полезли, то надо было прибегнуть к тотальной войне (это же Кавказ, братцы мои!).

Однако именно чеченская война позволила мне окончательно проститься с «народническими» иллюзиями. Худо ли, бедно, но страна начала двигаться в сторону фашизма (как я и предсказывал). И совершила ряд необходимых действий. В частности, столкнулась с Востоком. Массы пока что слабо оценили эту катастрофу. Когда-то говорили об «афганском синдроме», но, как мне кажется, «чеченский синдром» будет влиять на нашу историю в сто раз сильнее. Мы еще не очень хорошо поняли, что означало «вторжение» в Чечню (в сущности, это была с нашей стороны освободительная воина за восстановление правопорядка). До нас еще не дошло, что совершил Шамиль Басаев. А, между тем, он первым показал России пример разумных действий против врагов. Конечно, Басаева надо удавить собачьей кишкой за его преступления. Но… своих врагов надо еще и любить — учиться у них войне и убивать их потом без сожаления, но любя. Во враге следует любить возможность реализации своего права на его убийство (редкую, царскую возможность!). Убить, придушить, как крысу — и пойти пить шампанское на ночь. И спать потом спокойно в бюргерском колпаке.

д) Русская мечта

Думаю, что весь этот психический анализ будет неполон без одного отступления. Необходимость его, я думаю, всем будет понятна. Я говорю о вечной русской мечте: мечте о порядке.

«Земля наша велика и обильна, а наряду в ней нет». Это все мы выучили еще в школе. Но задумывается ли кто-нибудь о том, насколько сильно русский человек тоскует по порядку? Почему многих из нас поражает Европа? Вовсе не потому, что там есть какая-то демократия. И даже пресловутое изобилие, кстати, стоит не на первом месте. Главное — стройные ряды домиков, ухоженные заборчики, чистые тротуары, вымытые стены…. Все это европейское чистоплюйство…. Когда летишь самолетом на Запад — именно это сразу бросается в глаза. Пространства Руси и Белоруссии, бескрайние, беспорядочные и, там, где их коснулась рука человека, раздолбанные в пух и прах. Трактора, там и сям разбросанные у обочин. Какие-то развалившиеся сараи. Поселки, в которые не ведет ни одна дорога. И — всего лишь! — жалкая Польша, бывшая дальняя колония России: аккуратные квадраты полей, техника, расставленная рядами, геометрически правильные кварталы городов. Казалось бы, те же самые безалаберные славяне (и в жизни это действительно так)! В чем же секрет европейского порядка?

Думаю, что уж точно не в демократии. В религии? Может быть. Рациональный холод католицизма в жизни, оказывается, лучше восточной мистики…. Но, как я думаю, это все-таки ерунда по сравнению с остальным. Просто русский человек под порядком понимает что-то совершенно невероятное. И не надо тут рассуждать про исихазм и православную душу. Они не имеют к нашей теме никакого отношения. Дело в том, что значительная часть русских (а вместе с ними — всех остальных граждан бывшего СССР) давно ответила на дурацкий вопрос «Всему свету провалиться или мне чаю не пить?» единственно возможным для себя способом — конечно, свету провалиться! А мой (ВЕДЬ МОЙ ЖЕ!) желудок без чая усохнет! И пропади все пропадом. Мы — народ, страдающий звериным индивидуализмом, только этот индивидуализм иждивенческий. Жить за счет чужого дяди, сосать из него все соки, ныть и страдать из-за мирового беспорядка — вот удел интеллигенции и значительной части старого советского рабкласса. Порядок будет тогда, когда будут удовлетворяться все самые дурацкие прихоти индивида. Все остальное — бюрократизм, тоталитаризм, чиновничья диктатура, бесчеловечность…. Почитайте Чехова — вот кто их знал и любил, этих маленьких людей. Извините, но именно эти «маленькие» люди очаровали себя песенками перестроечных соловьев, обещавших все и сразу. И незачем им теперь жаловаться. Каждому свое.

Выходит, что во всей Руси можно надеяться только на государство, худо-бедно поддерживающее остатки реального порядка, ну, и еще на тех людей, которые привыкли во всем надеяться на собственные руки и голову. В сущности, на крестьян, на несчастных страдальцев-огородников из спальных районов, да на тех же челноков, которые, по презрительной реплике какого-то не очень умного «оппозиционера», везут из Варшавы залежалый товар и свежую гонорею. А также — на интеллектуалов, давно понявших, что «хранить общественную мораль» и «сопротивляться безумной власти» суть недостойные нормального здорового человека занятия. Вот те, кто создаст основы нового режима. И только их порядок разумен. Остальное — от лукавого. Скоро возникнет момент, когда интересы государства и этих людей поразительным образом совпадут. Государство попытается навести порядок, но отнюдь не тот, о котором мечтают социальные иждивенцы. Порядок — когда все работают, когда есть общественная солидарность, когда национальный капитал получает поддержку. Государство опирается на инициативу активной части населения, а это активное население знает, что власть будет защищать его интересы. В принципе, мне могут указать на то, что как раз таково нынешнее ельцинское государство. Да, я осознаю этот печальный факт. Проблема лишь в том, что наиболее активная опора ельцинского режима — это, в основе своей, мягко выражаясь … ну, не совсем те, что ли…. Место им там, куда сегодня и ежедневно уходит поезд из песенки Галича… Но все же не следует забывать, что гайдаровщина плюс прочие периоды нашей постсоветской истории породили новый тип человека, надеющегося только на себя. И большинство из этих людей обладает здоровым рассудком, понимая, что государство, дерущее налоги ради строительства дач высшим чиновникам и перевода капиталов нескольких десятков семей за рубеж, не окупается. Грош ему цена. Эти люди поддержат любую инициативу по эволюции такого режима в сторону более национально ориентированного. Следовательно, контр-элита уже активно формируется. И завтра скажет свое слово.

Этой контр-элите нужен свой стиль. Вековая русская мечта о порядке будет его основой.

По этому поводу вспоминается одна история. Давным-давно, еще в школе, задолго до перестройки, нас, пионеров, повели строем в кино смотреть фильм «Четвертая высота» про героиню войны Марионеллу — Гулю Королеву. Мы вяло сидели, грызли семечки, пересмеивались. И вдруг на экране появилась немецкая предвоенная кинохроника (кажется, какой-то военный парад 1939 г).. Загремел марш. Перед нами стройными рядами, чеканя шаг, шли завоеватели Австрии и Чехословакии, наши будущие смертельные враги. Музыка становилась все громче, и вдруг я услышал сквозь ее грохот что-то совершенно невероятное — стройные хлопки детских ладош в первых рядах. Нарастало напряжение марша, и вместе с ним все громче становились аплодисменты. Они переросли в шквал. Коммунистические педагоги забегали по рядам, фильм остановили, нас отправили домой, а на другой день в школе долго вправляли мозги.

Но все же! Да, я понимаю, это были наши враги. Да, они убивали наших дедов и отцов. Но как жалко выглядели по сравнению с этими легионерами Центральной Европы советские солдаты из наших фильмов! Все эти вечно перемазанные в грязи добрячки-хитрованы в рваных шинелях, с синяками под глазами, измотанные и дико правильные. Да, мы знали, что наше дело в войне было правое, что фашисты убивали наших предков, в сущности, всего-навсего наших дедов. И все же все мы, сытые по горло брежневской белибердой о борьбе за мир и дружбу, сидели и громко хлопали в ладоши. Фашистский стиль был для нас более приемлем, более близок к человеческой природе — дать сдачи обидчику проще, чем рефлектировать по этому поводу и рассуждать о «слезинке ребенка». Кстати, насчет слезинки ребенка могут трепаться только люди, у которых никогда не было детей.

Похоже, близость к природе есть едва ли не главное условие большего порядка. Да, Россия — загадочная страна. Но, по-моему, больше всего она стосковалась по порядку. По железному порядку и минимальному уважению к личности. В сущности, по идее крайне правой и крайне консервативной. А как при этом будет устроена экономика — населению глубоко наплевать.

Итак, впереди у России — фашизм. По крайней мере, в это хотелось бы верить. Все главные признаки налицо: засилье финансового капитала, подавление национальной промышленности и культуры, столкновение с Востоком, стремительный рост торгово-ремесленного среднего класса, прозападный режим, общественный хаос. Как страна может (и должна!) ответить на это? Восстанием военно-промышленных баронов, ударом по восточным окраинам, поддержкой национальной буржуазии, введением жестокого порядка. По-моему, другого разумного пути нет. А посему тему самокопаний и самобичеваний я закрываю и приступаю к короткой последней главе.

III. Что делать? Мой фашистский проект

а) Идеологические перспективы. «Новый стиль»

• В идеологическом плане, по-моему, давно пора отказываться от глупостей в стиле Баркашова, от свастик, бритых затылков, от вскидывания рук, от всего, что отдает тупым подражанием гитлеровцам. Во-первых, свой, абсолютно свободный от заимствований стиль поведения. Тут имеются колоссальные перспективы. Во-вторых, особая символика. Русский фашизм не должен быть «гитлероидным», ни в коем случае. Это погубит все дело.

• Далее, полная свобода от апелляций к народности, соборности и прочим архиглупостям, если говорить по-ленински. Новая «фашистская» партия должна объявить себя национальной элитой, истинным «орденом меченосцев». Надо ежедневно долбить населению в башку, что проблема страны состоит в отсутствии истинно национальной элиты, и что «есть такая партия». При этом — претензии на интеллектуализм, склонность к жестким дискуссиям с противниками, открытость любым полезным веяниям.

• Основа поведения: архиконсерватизм плюс волюнтаризм, абсолютная жажда действия и абсолютный порядок. Жестокость в обращении с теми, кто претендует на роль нынешней общественной элиты. При этом — не антигосударственная позиция, как у нынешней стремительно левеющей НБП, а сугубо охранительная.

• В экономической сфере: силовая поддержка частного национального бизнеса, опора на вооруженные структуры в охране прав предпринимателей. Рабочие союзы. Главный лозунг: «быдло — в стойло!».

• Новая партия, в конечном счете, должна присвоить себе роль гражданского общества, говорить от его имени, втискиваться во все бреши «демократии». Во все свободные от информационного контроля дыры должна литься наша идеология. Пять-семь лет такой борьбы — и парламент будет наш. Потом мы его ликвидируем.

• Демонстрация железного порядка. Придумать какой-нибудь партийный праздник, устраивать дефилирование вооруженных отрядов, расчистку завалов и таскание ленинских бревен. Какие-нибудь «похороны демократии» с оркестром, раздачей пива и сосисок, дискотекой и большой бесплатной пьянкой.

• Пропаганда. Газеты в Интернет и просто газеты. Раздача рекламных плакатов — современная техника нам это позволяет. Свой партийный бизнес (в самом широком смысле).

• Активно завоевывать исполнительную власть. Проталкивать своих людей во все структуры. Добиваться консолидации правых сил (кроме западников-либералов). Получить свой канал на телевидении, открыть пару радиостанций.

Короче, партия должна стать суперконцерном, этаким народным акционерным обществом. Она должна поразить «демократию», как раковая опухоль.

Она не должна гнушаться ничем. Наш пресловутый народ прост, и мы должны быть простыми. Ближе к народу, господа! Если речь идет о частном предпринимательстве — показывать всем пример. Работать с бюрократией, а не делать из нее пугало (кстати, низшая, средняя и часть высшей бюрократии всегда и во всем будут на нашей стороне). Быть умнее и информированное интеллигенции (ну, пожалуй, это самая простая задача — ведь ничего не стоит быть умнее идиота). Господа! Интеллигенты 60-70-х не знают иностранных языков, не умеют думать, хватают все только из бульварной прессы и уважают лишь силу! Они обычные трусы или сумасшедшие. Вот истина, за которую не жалко тысячи деноминированных рублей! И наши перспективы светлы.

б) Политические перспективы

На международной арене мы можем увидеть следующее: образовался единый мировой центр — США и его вассалы. Трудно судить, сколько лет продержится такой порядок. Ясно одно — он не вечен. И к краху нового «орднунга» надо готовиться уже сегодня.

Запад обязательно столкнется с исламом и Китаем. Предположим, он победит. Тогда нам надо держаться за Запад. Но, скорее всего, эта победа будет эфемерной, чистой иллюзией. Значит, сейчас выгодно максимально долго удерживать свою страну от столкновений. И копить силы. И ждать, что кто-то из драконов сдохнет, или они смертельно искусают друг друга. В этом смысле маска «демократии» и «коллапсирующего государства» нам выгодна. Вот, пока, пожалуй, и все.

По-моему, ясно, что следует делать и чего не следует. Пройдет немного времени, и мы победим. Наша победа неотвратима, как весна. Все эти козлы из советского хлева проснутся в одно прекрасное утро и увидят новое небо и новую землю — и эти небо с землею будут нашими. И тогда козлы подохнут. Ради всего этого стоит продолжать жить.

Январь 1999 г.