Текст:Коллин Клири:Какова метафизика правых?

Какова метафизика правых?

What is the Metaphysics of the Right

Автор:

Коллин Клири 
Collin Cleary

Дата публикации:

27 июня 2019

Дата перевода:

28 августа 2020

Переводчик:

Вячеслав Ларин, писатель, юрист, автор проекта ODAL

Язык оригинала:

Английский язык

Язык перевода:

русский

Предмет:

Левые движения

О тексте:

This entry was posted in North American New Right and tagged articles, Collin Cleary, metaphysics, nature, North American New Right, originals, reality, the left, the Right.

ODAL // 28 августа 2020

В моем эссе «Что такое метафизика левых?» я выявил фундаментальные предпосылки, лежащие в основе левого мировоззрения. В настоящем эссе я намерен развить это исследование, показывая, каким образом оно позволит нам с относительной легкостью отыскать нашу собственную метафизику, метафизику правых. Короче говоря, мой подход является косвенным: я намерен прийти к нашим собственным наиболее фундаментальным предпосылкам, по сути, отрицая метафизику, которую мы отвергаем и осуждаем. Однако прежде всего необходимо сделать несколько очень кратких вступительных замечаний и дисклеймеров.

Во-первых, учитывая мою методологию, ясно, что то, что я представляю, в действительности является метафизикой правых, если согласится с моим анализом левой метафизики в предыдущем эссе. Тем не менее я уверен, что большинство моих читателей согласятся с этим анализом, по крайней мере, в его общих чертах. Это означает, что мой подход может помочь нам преодолеть некоторые разногласия внутри правых путем выявления наиболее фундаментальных метафизических убеждений, которые мы разделяем. Придерживаясь этой «косвенной» методологии, я считаю, что разбил «большую палатку». Как увидит читатель, я выступаю за своего рода «метафизический плюрализм» и избегаю утверждений определенного рода, в том числе тех, которые некоторые читатели могут ожидать от меня. Например, я не утверждаю, что эта метафизика обязывает нас к языческому политеизму.

Кроме того, хотя я написал много эссе на метафизические темы, настоящее эссе не пытается связать воедино всё, что я утверждал в других трудах (хотя читатели, знакомые с моей работой, увидят, где были включены определенные идеи). Кроме того, как отмечалось в предыдущем эссе, моей отправной точкой является не обзор Западной метафизики — опять же, моя отправная точка — критика левых предпосылок. Мной не было предпринято никаких попыток синтезировать идеи Западной философской традиции. Однако внимательные читатели заметят, где в конечном итоге эти идеи находят своё место. Это неизбежно, поскольку часть (не вся) Западной метафизики верна. Наконец, я должен подчеркнуть, что настоящее эссе предполагает знакомство с предыдущим. В каждом пункте настоящего эссе я, по сути, отвечаю на принципы левой метафизики, которые были обсуждены в другом эссе, но это зависит от читателя, заметит ли он это.

Итак, давайте начнём.

Первый и самый базовый постулат метафизики правых состоит в том, что есть реальность, которая существует независимо от нас. Мы могли бы также назвать это природой: это нечеловеческий мир, из которого возникает человек. Мы не создавали природу, и она продолжила бы существовать, если бы люди были полностью истреблены. Природа — это реальность, независимая от наших идей, теорий, эмоций, надежд, желаний или страхов.

Природа — это мир индвидуальностей. Они обладают определенными идентичностями, которые не присваиваются им людьми и которые продолжают существовать, даже если люди остаются в неведении о них или отрицают их. Идентичность заключается в наличии или отсутствии определенных черт. К ним относятся возможности для определенного поведения и для приобретения (или потери) других функций. Поскольку некоторые индивидуальности обладают общими чертами, можно говорить о естественных видах. На данном этапе нашей метафизики можно пойти либо в платоническом либо в аристотелевском направлении: сказать, что естественные виды (формы, универсалии, роды) существуют независимо от физического мира, или сказать, что, хотя естественные виды реальны, они не существуют отдельно от индивидуальностей, которые их демонстрируют.

Я не буду выносить суждений на этот счет, и правые могут принять любую позицию. Метафизика, которую я обрисовываю здесь, плюралистична в том смысле, что она открыта для существования различных видов сущностей. Так называемые «нематериальные» сущности (формы, души, духи и т. д.) могут — или не могут — существовать. Мы верим в существование природы, которая существует независимо от наших субъективных состояний — и (как я расскажу позже) мы обращаемся к этой природе как к стандарту, по которому оцениваются эти субъективные состояния. Но это не обязательно влечет за собой метафизический материализм. Я не считаю важным, чтобы правая метафизика занимала какую-либо позицию по поводу существования нематериальных существ (другими словами, можно занять любую позицию по этому поводу, но при этом оставаться правым). Однако одна позиция, которую мы не можем принять, — это номинализм: теория, согласно которой универсалии — это просто слова без объективных коррелятов. За всю историю Западной философии никому и никогда не удавалось развить номинализм, который не сводился бы к позиции, что универсалии по своей сути являются произвольными, необъективными человеческими изобретениями и что люди могут концептуально разделить мир любым способом (именно номинализм лежит в основе утверждений о том, что такие вещи, как раса и пол являются «социальными конструктами»).

Индивидуальности (любого рода) существуют в определенных объективных положениях вещей. Это так называемые факты. Стремление узнать, что это такое, — то же самое, что поиск истины. Одна из особенностей индивидуальностей — их отношения. Люди связаны с другими людьми бесчисленным множеством способов. На самом деле всё так или иначе связано со всем остальным. (См. Первую часть моего эссе «Ancestral Being») Мы стремимся узнать правду об индивидуальностях, которая всегда включает правду об их отношениях.

Хотя мы живем в мире с этими природными объектами, мы также живем и в другом мире, одном из наших собственных творений: в мире человеческой культуры и человеческих идей. Большая часть человеческой мысли и культуры — это способ сформировать и понять этот первый, естественный мир и наши отношения с ним. Этот за неимением лучшего термина «мир субъекта» имеет вторичный, производный статус. Наши идеи и наши чувства являются следствием нашего взаимодействия с миром. Другими словами, непосредственное взаимодействие с окружающим миром в форме чувственного восприятия происходит до формирования представлений о мире. Первичен мир вокруг нас, мир индивидуальностей и их свойств в отношении друг к другу, а не «субъективный мир» мыслей, чувств и теорий. Этот субъективный мир может в определенных отношениях точно отражать объективный мир. А может и нет. Например, теория может быть подтверждена — или опровергнута — доказательствами.

Хотя мы создаем человеческий мир, отличный от того, что существует в природе (то есть того, что просто дано), наше человеческое существо также «содержит» в себе природное. Мы обладаем природными характеристиками, которые мы не выбрали, и которые будут продолжать существовать независимо от того, что мы о них думаем или что мы чувствуем. Большая часть обучения и инкультурации состоит в оттачивании и очищении природных характеристик. Например, у нас есть естественные способности к языку; то есть это наследственное, естественное свойство человека. Образование реализует эту способность, обучая нас определенному языку и совершенствуя его использование. У нас есть склонность к определенным типам движений тела. Образование и инкультурация учат нас особым способам реализации этих способностей — например, через занятия спортом и танцы.

Тем не менее, каждая способность или возможность, которыми мы обладаем, имеют определенные естественные пределы, за которые мы не можем выйти — или можем, но на свой страх и риск (например, когда мы злоупотребляем природными способностями разрушительным для тела, разума или характера образом). Мы свободны только до определенного момента. В частности, мы свободны видеть и думать — или не делать этого. Например, я могу выбрать видеть свои естественные пределы или жить, отрицая их. Проблема «свободы воли» — не такая большая проблема, как вы думаете. Просто подумайте: вы готовы позволить определенным людям (например, либералам) жить, отрицая естественные ограничения и естественные различия. И вы их в этом упрекаете. Это означает, что вы верите, что они могли бы, если бы захотели, знать об этих пределах и различиях и подтверждать их. У нас есть выбор видеть или не видеть; пробудиться или спать.

Что кажется уникальным в нашей сущности, так это то, что мы животные, знающие природу. Мы — единственное животное, которое восхищается природой; единственное животное, которое действительно поражено удивлением по поводу того, что вещи вообще существуют. Мы тем или иным способом пытаемся уловить то, что есть: понять это, проанализировать, изобразить, предсказать, понять наше отношение к этому или просто засвидетельствовать это. Это порождает различные способы отношения человека к тому, что есть: философию, науку, искусство, поэзию, религию, мистицизм и так далее.

Чтобы реализовать это понимание того, что есть — что, опять же, кажется, нашей уникальной ролью в структуре вещей — мы должны быть открыты для способов, которыми мир показывает нам себя. Противоположным этому было бы настаивать на интерпретации всего в соответствии с заданными идеями или теориями или жить с цензурированным осознанием, которое отрицает определенные факты. Мы обязаны уважать то, что говорят нам чувства — обязаны уважать доказательства любого рода. Хайдеггер прав, когда говорит об истине как о несокрытости: открыть истину — значит выявить вещи; вывести их из тьмы на свет, чтобы явить их. И в этом деянии мы выводим на свет самих себя.

Что такое несокрытость? Идентичность вещей в мире и их отношения, о которых говорилось ранее. Наши идеи, мнения, теории и даже наши эмоциональные реакции оцениваются с точки зрения того, соответствуют ли они тому, что мир на самом деле открывает нам; иными словами, верны ли они истине. Стремиться всегда мыслить в соответствии с истиной — в соответствии с фактами, которые мы выявили — вот что значит быть логичным в самом фундаментальном смысле этого слова.

У нас нет обязанности верить во что-то; иными словами, никто не может сказать, что мы должны верить некоторым утверждениям, потому что верить в них — это хорошо в моральном смысле. Однако мы обязаны верить любому утверждению, которое подтверждается достаточными основаниями. Обратной стороной этого является то, что мы обязаны не верить утверждениям, не имеющих достаточных оснований. Всякий раз, когда идеи противоречат друг другу или когда наше мышление приводит к противоречию, мы знаем, что пришли ко лжи и невозможности. Причина этого в том, что в действительности не может существовать буквальных противоречий. Мы обязаны избегать противоречий и никогда не верить одновременно двум или более идеям или утверждениям, которые противоречат друг другу.

Открытие истины может быть использовано как средство для изменения определенных характеристик мира. Известно, например, что научные открытия имеют технологическое применение, которое всегда связано с изменением природных данных. Однако наша открытость природным истинам открывает нам определенные аспекты, в которых мы не можем изменить идентичность вещей и их отношения, не подвергая опасности себя и сеть человеческих и естественных отношений, частью которых мы являемся. Вещи податливы не бесконечно. Чтобы настаивать на том, что это не так, требуется сознательное отрицание присущих нам характеристик, которые нам раскрываются, что является противоположностью позиции открытости, о которой я говорил ранее. До этого я обсуждал важность признания ограничений наших способностей изменять наши собственные природные характеристики в контексте обсуждения человеческой свободы.

Чтобы более подробно остановиться на человеческой природе и возможностях, я должен ненадолго вернуться к метафизически основной теме индивидуальных вещей и их идентичностей. Я уже обсуждал, как идентичность индивидов частично состоит в их отношениях. Однако в определенном смысле можно понимать отношения индивидуальности к другим как составляющие его идентичности. Это потому, что идентичность всегда есть идентичность в различии. Другими словами, идентичность чего-либо конституируется тем, чем оно отличается от других вещей. Индивидуальная вещь является коричневой, а не зеленой, прямой, а не круглой, живой, а не неживой; она в высоту шесть футов, а не пять футов одиннадцать дюймов; является мужчиной, а не женщиной, занимает это место, а не то, и так далее (см., в частности, мое эссе "Asatru and the Political ["Асатру и политическое"] для получения дополнительной информации об этой базовой идее идентичности в различиях). Действительно, именно различия делают индивидуальности индивидуальными: каждая — это уникальное сочетание черт. Любые две вещи, которые кажутся абсолютно идентичными (например, однояйцевые близнецы), тем не менее, будут обладать по крайней мере некоторыми разными чертами, иначе мы бы не считали их двумя (по крайней мере, они всегда занимают разные физические пространства.) Таким образом, мы можем сказать, что фундаментальным для существующих вещей является то, что они всегда являются отличными друг от друга.

Эта фундаментальная непохожесть проявляется мириадой способов, а не только через обладание разными чертами. Непохожесть вещей часто ставит их в антагонистические отношения. Они сталкиваются друг с другом и создают трение; они замещают друг друга в своих ролях или местах; они соревнуются разными способами. Для всего вышеперечисленного мы можем найти иллюстрации с участием живых существ или неживых вещей. Более того, живые существа пожирают друг друга, желают друг друга и разными способами пытаются разрушить друг друга.

Различие или непохожесть выражается в двух фундаментальных формах, каждая из которых может быть основой антагонизма:

Различие в виде: у минералов свой химический состав, у камней свой; млекопитающие теплокровные, рептилии — нет; колли лает, басенджи — нет; у Джона голубые глаза, а у Мэри нет; ворон способен подражать, воробей — нет. Различие в степени: золото имеет только один стабильный изотип, тогда как серебро — два; слоны крупнее ежей; один колли лает громче другого; глаза Мэри голубее, чем глаза Стива; Стив умнее Мэри; попугай может подражать большему количеству звуков, чем ворон.

Различия в степени — это неравенство, а неравенство присутствует в природе. Некоторые вещи лучше других: больше, быстрее, сильнее, долговечнее, умнее, тяжелее, трудолюбивее, агрессивнее и так далее. В некоторых контекстах это означает, что одни вещи в конечном итоге доминируют над другими (как самец животного доминирует над самкой, одно животное пожирает другое, одни мужчины правят другими, одни животные и люди побеждают других в различных формах конкуренции и т. д.). В основе метафизики правых лежит утверждение существования превосходства и естественного неравенства, а также реальности различий в целом. Это, однако, не означает, что мы поддерживаем ребяческую идею о том, что «сила есть право», ведь у нас есть концепция справедливости и закона. Если Стив ограбит Мэри и украдет ее сумочку, мы не примем этого просто потому, что Стив сильнее. Когда мы сталкиваемся с превосходящим наши силы богатством, влиянием и огневой мощью обезумевших глобалистских элит, которые стремятся лишить нас наших свобод и заменить нас в наших же собственных странах, мы не просто пожимаем плечами, утверждая, что «сила делает право». Кроме того, мы действительно стремимся уменьшить некоторые виды естественного неравенства. Например, если у Стива зрение хуже, чем у других мальчиков, мы не откажем ему в праве надеть очки.

Можно рассматривать все сущее как выражение борьбы за господство или власть, рассматривать это как первичный (или главный) элемент существования, как это делали Шопенгауэр и Ницше (хотя нет веских оснований следовать за ними в гипостазировании «воли», которую проявляют вещи, и в мышлении её как некоей сущности, которая существует отдельно от ее выражения). В буквальном смысле стремятся к чему-либо только живые существа (неживые «стремятся» только образно или поэтически). Стремление к господству — это усилие…

Поддерживать свое существование как личности, противостоять вызовам и угрозам (особенно тем, которые исходят от других живых существ, в том числе от других людей); Превознести это существование над влияниями, которые могут замедлить естественное проявление свойств или возможностей; Расширять сферу своего влияния, чтобы управлять ситуациями или вещами, в том числе и себе подобными. С этими формами устремления связаны две другие. Первая — это стремление, по сути, дублировать себя посредством воспроизводства. У некоторых людей (особенно мужчин) это стремление частично или полностью выражается в создании произведений, предназначенных для того, чтобы пережить смерть человека (открытия, завоевания, памятники, романы, музыкальные композиции, философские произведения и т. д.). Другая, родственная форма устремления — это стремление понять мир. Это можно понимать как выражение стремления к контролю (цифра 3 выше), учитывая, что понимание вещей уменьшает их инаковость или чуждость и позволяет нам манипулировать ими различными способами.

Стратегии доминирования в основном делятся на три типа:

«Первичный» (из-за отсутствия лучшего слова): человек использует свою силу (любого рода), чтобы доминировать над другими или побеждать их;

«Вторичный»: один присоединяется к более сильному или служит ему, чтобы доминировать над другими или достичь какой-то цели.

«Паразитический»: человек доминирует не за счет собственной силы или союза с сильным, но каким-то образом питаясь силой других или даже используя их силу против них. Это может быть простая стратегия для достижения элементарного существования (греческое parásitos буквально означает «тот, кто ест за столом другого»; и мы видим эту форму «паразитизма» в природе). Это может стать стратегией доминирования, но только благодаря значительному сообразительности. Примером может служить «переоценка ценностей», о которой писал Ницше, при которой слабые убеждают сильных в том, что их добродетели являются пороками и что они получают заслуги только в служении слабым. Это может даже стать долгосрочной стратегией всей группы.

Первичное доминирование связано с более высоким репродуктивным успехом, большей вероятностью достижения высшего положения в иерархии (или очень близким к нему) и большей удовлетворенностью жизнью. Те, кто менее сильны или менее доминантны, достигают успеха (в воспроизводстве, социальном положении, удовлетворенности жизнью и т. д.), присоединяясь к вышестоящим (вторичная стратегия). Скорее всего, они никогда не станут лидерами, но они способны принять эту ситуацию через достижение своего рода производного статуса; через достижение добродетели, связанной со «служением» и так далее.

Между этими двумя стратегиями и третьей, «паразитической», существует качественная разница. Благодаря своей сильной интуиции мы чувствуем, что есть что-то омерзительное в людях, которые следуют этой стратегии. Это различие в человеческих типах непостижимо, и, в конечном счете, может не быть способа понять, почему определенные люди, используя язык Ницше, принадлежат расе рабов. Я предположу — хотя я не хочу настаивать на этом — что это различие в человеческих типах может отражать более широкий дуализм, присущий самому существованию: раскол между своего рода «волей» к порядку, здоровью и достижением идеала, типа, и противостоящей «волей» к подрыву порядка (то есть к созданию хаоса), подрыву здоровья и замедлению выражения естественных форм. Это довольно манихейская позиция, но меня тянет к ней. И меня все больше тянет к позиции, согласно которой левые (и рабская мораль в целом) являются социальным выражением последнего вида «негативной воли».

Однако жизнь — это не только борьба и господство. Как видел Эмпедокл, сила «раздора» уравновешивается «любовью». Люди не просто разные, они также и схожие. Именно на основе сходства они объединяются и образуют связи. Здесь я говорю в первую очередь о живых существах, но этот принцип сохраняется даже в случае некоторых неживых материальных объектов. Живые существа всегда образуют связи или союзы на основе сходства, а не различий. Возможно, единственным исключением из этого правила является связь между мужчиной и женщиной, хотя даже в этом случае они связаны на основе определенных общих ценностей или желаний (например, желание иметь детей). Идеология «diversity» ["разнообразия"] сегодняшних левых, конечно, полностью противоречит базовому биологическому факту, который гласит, что существа склонны связываться исключительно с такими же, как они сами. Поиски всегда направлены на единство, а не на разнообразие.

Я приведу два контрпримера. Разве люди с радикально разными взглядами не объединяются, чтобы создать такие вещи, как дискуссионные общества? Да, но они объединяются на основе сильных общих ценностей: ценят дебаты и ценят правила цивильного обсуждения. Во-вторых, как насчет всех тех видео с милыми животными на YouTube, в которых коты и собаки обнимаются, или мамы-кошки кормят маленьких ласок, и тому подобное? Очевидно, что такие отношения неестественны. Они были созданы путем содержания животных в искусственно инфантильном состоянии и сытости. Если ресурсов станет мало, они немедленно ополчаться друг против друга. Внешне функциональные «разнообразные» города и районы сталкиваются с той же проблемой.

Сходства объединяют людей. Наши самые сильные связи, как правило, связаны с теми, с кем мы генетически похожи. И это, конечно, верно не только для людей; мы видим это повсюду в животном мире («одного поля ягоды»). Генетические связи не являются предметом выбора (они, в некотором смысле, выбираются за нас), и чувства, которые они порождают, не выбираются (опять же, многое из того, кем и чем мы являемся, не находится под нашим контролем). Наша генетическая природа — фундаментальная часть нашего существа (см. еще раз мое эссе «Ancestral Being» ["Бытие-в-роду"]). Генетические связи можно представить в виде серии концентрических кругов. В самом центре — ближайшие родственники. Двигаясь дальше от центра, мы попадаем в расширенную семью, клан, племя, этническую принадлежность и расу. Этническую принадлежность и расу можно рассматривать как очень большую, расширенную семью генетически похожих людей. Связи с этнической принадлежностью и расой, очевидно, слабее, чем связи с семьей, но люди естественным образом тянутся к своему этносу и расе и отдают им предпочтение их так же, как они отдают предпочтение (или, по крайней мере, какой-либо приоритет) своим собственным семьям.

Это правда, что есть люди, которые, кажется, имеют слабую связь со своими семьями и даже предпочитают свои «избранные семьи» (близких, генетически не связанных друзей) своему собственному роду. Но эти люди, как правило, W.E.I.R.D. (Western, Educated, Industrial, Rich, and Democratic [Западные, Образованные, Индустриальные, Богатые и Демократические]; см. Мое эссе о праведном разуме Джонатана Хайдта). Также очевидно верно, что связи вне этнических/расовых признаков возможны, но это, как правило, самые слабые связи из всех. По большей части обратная сторона генетической привлекательности состоит в том, что большинство людей чувствуют себя неуютно с теми, кто очень отличается от них генетически. В первую очередь по этой причине, как хорошо известно моим читателям, мультикультурное/мультирасовое общество — это рецепт вечного конфликта и напряженности.

Борьба за господство все еще продолжается и в обществах генетически похожих людей. Это особенно касается социального статуса. Подобное может служить интересам групповой безопасности и групповой сплоченности, поскольку (теоретически) самый сильный и способный поднимется на вершину и займет руководящие должности. Конечно, если только не возникнут условия, делающие это трудным или невозможным (например, демократия — в которой негодование толпы против превосходства имеет полную свободу действий, и только те, кто готов льстить и умиротворять толпу, могут добиться успеха в увеличении власти над ней). В этнически однородном обществе, в котором условия позволяют самым сильным и наиболее способным подняться на вершину, лидерство будет заключаться в первую очередь в защите этноса, его территории и культуры (в более слабых условиях лидерство может быть сосредоточено на собственном обогащении и самовозвышении, вплоть до нанесения ущерба этносу и его культуре).

В то время как борьба за господство в обществе при нормальных обстоятельствах не подрывает общество (и может даже, как я уже сказал, укреплять его), общества борются с другими обществами, эффективные в своего рода «естественном состоянии» без какой-либо высшей законодательной власти, которая может ограничивать их действия. Эта борьба между обществами есть борьба за подрыв или ущемление друг друга извне (или изнутри, если в некоторых обществах есть агенты, которые действуют внутри других обществ, чтобы каким-то образом ослабить их защиту). Известно, что общества заключают друг с другом союзы или договоры и даже образуют транснациональные собрания для разрешения споров. Но они во многом неэффективны.

Различия между генетически похожими группами глубоки. Человеческие группы развивались в совершенно разных условиях. В результате они демонстрируют ярко выраженные анатомические и поведенческие различия. Поскольку человеческие группы обладают этими физическими различиями и сталкиваются с различными экологическими и историческими обстоятельствами, культуры, которые они развивают, очень различны. Это означает, что вполне возможно, что, если человек расы X окажется в культуре, развитой расой Y, он может (или не может) быть плохо подготовлен для функционирования и достижения различных видов успеха в этой культуре (счастье, материальный достаток, формирование семьи). Очень сложно и обычно невозможно навязать культуру людям, которые ее не развили сами. Мы не можем сделать всех такими, как мы.

Глубокие различия в группах включают фундаментально разные взгляды на мир. Из-за этого группы никогда не могут полностью понять друг друга. Я читал Дао дэ цзин и извлекал из него пользу, но я совершенно убежден, что никогда не смогу понять его так, как мог бы это сделать зрелый и образованный китаец. И он никогда не сможет как я понять «Илиаду» или «По ту сторону добра и зла».

Однако это не влечет за собой культурный релятивизм или модное утверждение, что люди разных культур «живут в разных реальностях». Вспомните, что наша метафизика утверждает, что существует реальность (именно та), которая существует независимо от нашего разума, а также от наших различных культурно укоренившихся убеждений и предпосылок. Вследствие этого об этих убеждениях и предпосылках можно судить точно так же, как можно судить о взглядах отдельного человека: с точки зрения того, объясняют ли они воспринимаемые, проверяемые факты реальности или согласуются с ними, и убедительны ли выводы, которые из них проистекают. Например, если Барбара думает, что в ее левом запястье есть инопланетный имплант, мы можем, приложив немного усилий, легко проверить и опровергнуть это убеждение. То же самое и с культурами, которые верят, что растление ребенка излечит их от СПИДа.

Радикальные левые (особенно в академических кругах) будут утверждать, что такое мышление является культурным империализмом, поскольку оно пытается судить о верованиях другой культуры на основе логики, которая является западным «изобретением». Помимо сомнительного обвинения в «империализме», в этом есть доля правды. Логика западная: это западные философы, начиная с Аристотеля, кодифицировали логику. Верно сказать, что логика — продукт нашей культуры, но это не наше «изобретение», это наше открытие. Точно так же математический анализ является западным — это западное открытие, а не западное изобретение (оно было независимо открыто Ньютоном и Лейбницем). Как и математика, логика работает не только здесь, на Западе, но и здесь, там и везде. Западная логика и математика работают даже в космическом пространстве, независимо от того, являются ли астронавты американскими или китайскими.

Может ли логика как способ взаимодействия с миром и организации наших мыслей особенно подходить для нас, жителей Запада? Да, в самом деле. Но это не означает, что логика «культурно относительна», особенно с учетом ее впечатляющего успеха независимо от того, где и когда она использовалась. Скорее, это показывает, что культуры не равны. По крайней мере, в этом конкретном случае именно Запад намного опередил остальной мир в разработке инструментов, которые могут вывести вещи из тьмы на свет — как ясно видел Гегель (см. мое эссе «The Stones Cry Out: Cave Art and the Origins of the Human Spirit» ["Камни взывают: наскальная живопись и зарождение человеческого духа"]). Просто некоторые культуры заметили особенности реальности, которые не заметили другие. Некоторые лучше подготовлены к пониманию природы, чем другие.

На этом мой обзор метафизики правых завершен. Очевидно, можно было сказать гораздо больше. Тем не менее, я старался, насколько это возможно, ограничиться существенными моментами — и я еще раз это сделал, рассматривая особенности левой метафизики, которые мы категорически отвергаем. Я думаю о нас как о «Партии Реальности»: наша позиция уважает то, что есть; она уважает доказательства, даже если предполагает, что мир, в котором мы живем, далек от идеала. Эта точка зрения резко контрастирует с точкой зрения левых, которые озабочены идеальным видением мира, которого никогда не может быть, и которые отвергают доказательства и преследуют тех, кто осмеливается упоминать об этом.

В заключение я скажу, что если вы чувствуете, что какой-то существенный момент был исключен из моего описания — какой-то момент, существенный для правой метафизики, — я бы попросил вас привести аргумент, почему это так важно. Например, вы увидите, что я не занимаю никакой позиции (в настоящем эссе) относительно существования Бога или богов. Если вы не согласны со мной и думаете, что это важно, почему? Перестанет ли человек быть правым, если отвергнет вашу позицию? Если да, то почему? Моя главная забота в этом эссе (и в том, что ему предшествовало) была правда. Но я также думаю, что минималистские результаты моего исследования служат скорее объединению, чем разъединению.