Шлагетер (пьеса)

Шлагетер

Schlageter

пьеса

Автор:

Ганс Йост

Предмет:

Альберт Лео Шлагетер

Дата написания:

1929— 1932

Дата публикации:

20 апреля 1933

«Шлагетер» (нем. Schlageter) — пьеса Ганса Йоста в четырёх действиях. Самое успешное произведение нацистского драматурга.

Пьеса была написана период с 1929 по 1932 год.

История постановки

Свою новую пьесу Йост решает поставить 20 апреля 1933 года, в день рождения фюрера, во вверенном ему театре. В качестве радиопьесы «Шлагетер», начиная с 1 марта 1933 г., передавалась по всем радиостанциям 15 раз, заложив основы «нацистской радиопьесы».

Значимость этой пьесы определялась ещё и тем, что её постановка совпала с десятилетней годовщиной смерти Альберта Лео Шлагетера, расстрелянного по решению французского военного суда в 1923 г. за террористическую деятельность (подрыв мостов, взрывы на вокзалах) в оккупированной французами Рурской области. Нацисты возвели его в статус мученика и национального героя, с помпой отмечая по всей стране дату его смерти. Особый размах чествования Шлагетера приняли во Фрайбургском университете, где он изучал экономику. Мартин Хайдеггер произнёс перед тысячной толпой студентов торжественную речь, назвав смерть Шлагетера «тяжелейшей и величай¬шей смертью во имя немецкого народа и рейха… Мы чествуем героя и поднимаем молча в знак приветствия руки».

Миф Шлагетера, начавшийся формироваться в нацистских кругах уже во время его похорон, вылился в огромное количество стихов (Э. фон Медем, А. Вайс, Э. Ханфштэнгль, П. Варнке), пьес (К. фон Бёттихер, П. Пфенниг, О. Зэнгер). Однако наибольшего успеха в прославлении Шлагетера, в создании мифа нацистского мученика добился Йост, ибо ему удалось попасть в самое больное место в сознании не только национал-социалистов, но и многих немцев, испытывавших после поражения в Первой мировой войне национальное унижение, оккупацию Рейнской области, тяготы репараций. Из террориста, работавшего на польскую разведку, выдавшего на суде ради спасения собственной головы всех своих подельников, Йост сделал «первого солдата Третьего рейха», положившего свою жизнь ради высоких идеалов. Как истый царедворец, он связал мечту Шлагетера о создании Третьего рейха с днём рождения Гитлера, осуществившего эту мечту, уловил дух победного торжества первых месяцев, охвативший нацистов после захвата ими власти в стране. Не случайно Йост посвятил свою пьесу фюреру c трогательной надписью «Адольфу Гитлеру с величайшим почтением и неизменной преданностью».

Именно поэтому премьера его пьесы в Государственном драматическом театре 20 апреля 1933 г. превратилась в некий государственный акт, в котором впервые приняли участие все высшие чины нацистской партии во главе с Гитлером, а также писатели, деятели искусства. «Шлагетер» был «первой пьесой, которой Третий рейх праздновал самого себя».

Вся пьеса пронизана ненавистью к Веймарской республике, и является своего рода поношением демократии как таковой. В какой-то мере эту пьесу можно назвать неким ответом на литературу о «потерянном поколении», неким положительным вариантом псевдогероического разрешения жизненных проблем солдат в послевоенном мире, выполненным в нацистском духе. Йост акцентирует внимание на воинских доблестях немецкого солдата, не получивших достойной оценки в произведениях «литераторов, разглагольствовавших о военных переживаниях». Весь пафос этой пьесы определяется словами одного из её героев: «Мы на войне, чёрт меня побери, занимали не место, а позицию! Мы были свободны и готовы ко всему, и мы не были такими совершенными идиотами, какими хотели бы представить нас сегодня благородные литераторы! И тот, кто тогда, всё то чудесное время, был солдатом, тот и сегодня остаётся им!»

Сюжет пьесы

Первый акт

В первом акте происходит встреча двух бывших фронтовиков, а теперь студентов, Шлагетера и Тимана. Шлагетер изучает экономику, полагая таким путём проникнуть в суть финансовых процессов с тем, чтобы разрушить мировую систему государственного устройства, которая приведёт человечество, по его мнению, «к катастрофе… к банкротству». Но сначала нужно навести порядок в собственной стране, а для этого требуются проповедники, «властители, которые не боятся вида крови», и поэтому «народу требуются проповедники, обладающие мужеством жертвовать лучшим… проповедники, которые проливают кровь, кровь, кровь… проповедники, которые убивают!» В этих выкриках содержится призыв к политическим убийствам, к свержению Веймарской республики.

Тиман мыслит более конкретно, уговаривая Шлагетера забросить экономику и вступить в ряды революционеров, перейти от теории к активным действиям, к террористическим актам против французской армии, оккупировавшей Рейнскую область: «Биржа как поле битвы, доллар как боевой призыв! Как благороден по отношению к ним пулемёт!» 1918 г. не был для Тимана годом поражения, а только продлённой «побывкой», и то не на родине, а среди врагов, демократов, республиканцев: «Всю эту чушь знаю я ещё с восемнадцатого… Братство, равенство… свобода… Красота и достоинство! Мышей ловят на сало. И тут же, за болтовнёй: Руки вверх! Бросай оружие… Ты республиканское стадо избирателей! — Нет, весь этот мировоззренческий салат не подходит… Здесь стреляют! Когда я слышу слово „культура“… я взвожу курок моего браунинга!»

Хотя Шлагетер оценил радикальный запал Тимана — «Здорово сказано!» — и сам готов принять участие в террористических акциях, однако такого рода деятельность должна иметь некий более весомый посыл, чем простое проявление «солдатского буйства». Главное для Шлагетера — определить цели новой Германии, и заключаются они в отказе от любых проявлений демократии: «Всех сторонников братства мира 1918 года к стенке! Вырвать рейх из пут парламентаризма». Место демократических установлений займёт «сообщество, сходное монашескому ордену», где «больше не будет никаких сыновей, никаких братьев, никаких отцов, вообще никаких родственников… Мы только товарищи!»

Несмотря на хлёсткие лозунги, патетические возгласы и «правильные» высказывания, первый акт, как свидетельствовали современники, не вызвал у публики энтузиазма: «Когда занавес упал, аплодисментов не последовало». И вызвано это было не только скучным и затянутым действием, но и позицией главного героя, не разделявшего анархистские взгляды своих друзей, привыкших крушить всё и вся без разбора, как это они делали во время карательных рейдов в Прибалтике и в Силезии. В подобной реакции зрителей сказывался менталитет победителей, не терпящих сомнений любого свойства.

Второй акт

Второй акт, должен был показать истинное лицо правительства социал-демократов, и выдержан в остро сатирических тонах. Регирунгспрезидент Шнайдер, выходец из пролетарской среды, ещё не освоившийся в новом качестве, сокрушается по поводу своих рабочих рук: «Эти лапищи грузчика, на них тошно смотреть! Они не подходят для этого кабинета… к моей должности… Раньше они подходили! Они не подходят для этого кабинета… к моей должности… Раньше они подходили… когда я выступал… всё время размахивал сжатыми кулаками… вообще-то… неплохо… особенно когда кулаком ударить по столу». Но Шнайдер уже вкусил прелесть власти, и когда его соратник по партии Клемм пообещал ему продвижение по службе, если он узнает у своего сына имена радикалов, собирающихся провести вооружённую акцию против французских оккупационных войск в Рейнской области, то Шнайдер с готовностью соглашается пожертвовать своим сыном ради карьеры.

Сатирически представлен и генерал рейхсвера, пытающийся уговорить Шлагетера отказаться от проведения вооружённой акции во имя спасения мира в стране. Генерал, поддерживая официальную линию на пассивное сопротивление французам, в душе согласен с намерениями Шлагетера, но в разговоре с ним, как военный, привыкший подчиняться приказам, призывает Шлагетера оставаться в рамках дозволенного. Шлагетер, поняв, что от рейхсвера кроме моральной поддержки трудно ожидать какой-либо помощи, в сердцах восклицает: «Из ваших слов, ваше превосходительство, я понял, что официальная Германия не желает иметь с нами ничего общего. Мы вне закона. Я лично признаю себя находящимся вне закона. Поэтому я отказываюсь быть героем вашей отчизны! Я даже отказываюсь от звания героя моей отчизны. Я буду саботажником, террористом, человеком, лишённым чести, преследуемым, каторжанином… Мы будем взрывать!!!» На что генерал ответил: «Благодарю вас, Шлагетер».

Третий акт

В третьем акте, отмеченном обилием антифранцузской риторики в солдатском духе, группа националистов под руководством Шлагетера готовится к подрыву французского поезда во время прохождения его по мосту. При этом их не беспокоит, что среди французских солдат будут находиться немецкие заложники: «…несколько погибших душ только наделают больше шуму. Подрывом двух-трёх поездов мы не добьемся успеха». И хотя Шлагетер поначалу возражал против этого, но, в конце концов, признал необходимость такой жертвы. Шлагетер выступает здесь не только как настоящий вождь, как фюрер, но и как «первый солдат Третьего рейха». Со словами «Германия!» участники группы отправляются в Рейнскую область.

Четвёртый акт

Действие четвёртого акта происходит на квартире родителей Тимана, одного из приближённых Шлагетера. Уже известно, что участники террористического акта арестованы и преданы военному суду. Профессор Тиман проклинает войну, унёсшую двух его сыновей, и считает себя виноватым в том, что воспитал своих детей и всех школьников, прошедших через его руки, в духе любви к родине; Генерал, напротив, считает, что жертвы были не напрасны: «Проигранная война ещё не повод для того, чтобы отказываться от своих идеалов! Наоборот, она является поводом для того, чтобы глубже, фанатичнее и благочестивее восхвалять победу!»; регирунгспрезидент Шнайдер от одной мысли, что погибнет его сын, почти теряет рассудок: «Если французы убьют моего Августа… и если наше правительство стерпит всё это, тогда я убью это правительство!.. Товарищи… товарищи… Где вы теперь?» Наконец по телефону сообщают, что Шлагетер приговорён к расстрелу, Август Шнайдер — к пожизненному заключению, Тиман — к двадцати годам каторжных работ. Сцена заканчивается провидческими словами генерала: «…я слышу, как идут новые колонны… маршевый шаг… подъём… Германия, проснись!»

Суд над Шлагетером на сцене не представлен. Пьеса завершается сценой расстрела Шлагетера, который, стоя на коленях спиной к публике, произносит свой предсмертный монолог: «Германия! Последнее слово! Одно желание! Приказ! Германия! Проснись! Воспламенись! Воспылай! Зажгись неслыханным огнём!» Яркая вспышка света, сопровождаемая залпами выстрелов, которые сквозь тело Шлагетера словно направлены на публику, и темнота. В зале воцарилось молчание. Вместо того, чтобы аплодировать, зрители поднялись со своих мест и запели вместе с участниками спектакля национальный гимн «Германия превыше всего» и партийный гимн «Хорст Вессель».

Спектакль, как писала берлинская «Тэглихе Рундшау», стал высшим проявлением национального духа: «Этот Шлагетер стоит в начале нового искусства, которое принадлежит народу, или его не будет вообще. Этот Шлагетер зажёг огнём немецкую совесть. Огнём Клейста. Очищающим огнём нации. Шлагетер — это новый молодой немецкий человек. Его смерть — это возрождение, всё, чем он владеет, это фронтовое товарищество, верность, братство».