Текст:Павел Крупкин:О взглядах Николо Макиавелли на политику и общество

О взглядах Николо Макиавелли на политику и общество

Автор:

Павел Крупкин

• Крупкин П. Л. «О взглядах Николо Макиавелли на политику и общество» // Центр изучения Современности. — М: 16 мая 2010.

Дата публикации:

16 мая 2010

Дата написания:

9 мая 2010

Предмет:

Философия, Политология, Политическая философия

О тексте:

Статья была написана 9 мая 2010 и опубликована 16 мая 2010 на сайте Центра изучения Современности; сайт уничтожен хакерами, архив пока существует (2023). Материалы статьи обсуждались на научной конференции “«Государь» Никколо Макиавелли и политическая философия Модерна”, Москва, 12 декабря 2013, Высшая Школа Экономики. Тезисы доклада на Традиции

• Крупкин П.Л. «О взглядах Николо Макиавелли на политику и общество» // Центр изучения Современности. — М: 16 мая 2010.
• Крупкин П.Л. «О взглядах Николо Макиавелли на политику и общество» // Философский Штурм. — 15 ноября 2023.

Введение

В основных политико-философских сочинениях Николо Макиавелли (1469-1527) используется ряд понятий, смысл которых особо не определяется в самих текстах, но сами эти понятия, тем не менее, являются важными в качестве опорных для теоретических конструктов флорентинца. Таковыми понятиями, например, являются термины «единство», «свобода», «общее благо» и некоторые другие. Подобный подход был, по-видимому, обусловлен тем, что автор считал данные термины общепонимаемыми для своей целевой аудитории, т.е. смысл указанных понятий в значительной степени отражает политический аспект общественного сознания грамотных итальянцев начала 16-го столетия.

В настоящей работе я попробую восстановить значения некоторых из данных категорий, которыми их наделял сам Макиавелли, т.е. сделаю попытку воссоздать некоторые фрагменты политико-социального аспекта его МойМира. При этом я буду опираться на основные тексты Макиавелли - см ниже раздел "Литература", посвященные политической теории, и имеющиеся в данных текстах контексты использования изучаемых слов. Ссылки на основные работы Макиавелли «Государь», «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», «История Флоренции» будут организованы следующим образом: (Г: Глава) – ссылка на текст указываемой главы в тексте (Макиавелли: Государь), (Р: Глава) – ссылка на соответствующую главу первой книги текста (Макиавелли: Рассуждения о первой декаде Тита Ливия), (Ф: Книга, Глава) для ссылок на текст «История Флоренции». Ссылки на вторую книгу «Рассуждений» будут организованы аналогично ссылкам на «Историю Флоренции».

В тех случаях, когда мне будет важно отчеркнуть использование термина в том смысле, который в него вкладывал сам Макиавелли, я буду использовать заглавную М с двоеточием перед символом. Например, М: единство будет обозначать слово единство в смысле Макиавелли. Для обозначения самого Макиавелли я далее также тоже буду использовать заглавную букву М.

Общая рамка Политического Макиавелли

В качестве основы для контекстного анализа слабо определенных понятий политической теории М имеет смысл восстановить в памяти общую схему взаимосвязей использованных им социально-политических категорий, начиная с тех, которые он достаточно ясно и хорошо проговорил.

Основной политической единицей в размышлениях М является город-государство (далее также – «полис»). Большие страны, такие как Французское, или Неаполитанское королевства, находятся на периферии его МойМира.

Первичность города по отношению к стране в качестве геосоциорной основы государственности сквозит в его текстах повсюду. Вот, например, цитата из (Г: V): «Если … завоеванное государство с незапамятных времен живет свободно и имеет свои законы, то есть три способа его удержать. Первый – разрушить; второй – переселиться туда на жительство; третий – предоставить гражданам право жить по своим законам, при этом обложив их данью и вверив правление небольшому числу лиц, которые ручались бы за дружественность государю.» Казалось бы, что рассматриваемым объектом здесь может являться и страна, если бы при этом в указанной цитате не проскочило бы действие «разрушить». И действительно, далее по тексту содержится «расшифровка» контекста данного действия: «Кто захватит город, с давних пор пользующийся свободой, и пощадит его, того город не пощадит.»

Полисы у М могут образовывать ассоциации, причем в основном за счет политического подчинения одним сильным полисом нескольких других (М: «завоевание государства»). Упоминает он также и отношения союзничества, причем активного союзничества вплоть до взаимопомощи вооруженными отрядами.

Дополнительным к рассмотренным, но в значительной степени периферийным политическим объектом, у М является то, что имеет смысл обозначить словом «баронство». Баронство – это замок феодала, имеющего под своим подчинением вооруженный отряд, который живет за счет крестьянских общин по соседству. Заметим, что данный объект лишь проскальзывает в текстах М (см., например, Р: LV, где он назывался М: поместьем, а владельцы его звались М: дворянами, или Г: IV, где обсуждаются М: бароны Французского королевства). Вырожденный случай подобных единиц, у которых отсутствует вооруженный отряд, – поместье, М в свое рассмотрение не принимает.

Любая М: страна образуется за счет ассоциации полисов и баронств. При этом наличие в стране значимого количества баронств по М привносит необходимость автократии (М: единовластия): «Однако самыми вредными из них являются те, которые помимо указанных поместий владеют замками и имеют повинующихся им подданных. И теми и другими переполнены Неаполитанское королевство, Римская область, Романья и Ломбардия. Именно из-за них в этих странах никогда не возникало республики и никогда не существовало какой-либо политической жизни: подобная порода людей – решительный враг всякой гражданственности. В устроенных наподобие им странах при всем желании невозможно учредить республику. Если же кому придет охота навести в них порядок, то единственным возможным для него путем окажется установление там монархического строя.» (Р: LV). Из данной цитаты в частности видно, что наряду с автократиями в МойМире М существуют и республики. Он также различает автократии как наследственные и новые (Г: I). Последние образуются либо путем завоевания, либо путем государственного переворота.

В политическом мире М война является естественным и очень частым действием (см., например, Г: III). В текстах М можно найти разное отношение политических субъектов по отношению к войне. Есть те, кто нацелен на экспансию – на завоевание и подчинение себе других полисов / стран. Есть те, кто нацелен на сохранение statu quo, и мира для себя. И поскольку первые всегда есть в наличии, то силовая часть политики в мире М нескончаема, порождая вокруг себя деятельность по образованию союзов, концентрированию ресурсов для войны, а также различного рода военному предпринимательству, ведущемуся кондотьерами.

Другой аспект политики всплывает из социальной стратификации М. М отмечает, что в каждом полисе всегда наличествует знать и народ. В стране / полисе может также быть автократор, или претендент на единовластие. Есть также бароны и кондотьеры, имеющие в подчинении военные отряды. Все вышеотмеченное М рассматривает в качестве возможных политических субъектов (далее также – агентов) разной степени активности. Интересно отметить, что крестьянские общины совершенно исключены из политического мира М.

Политическая мощь (далее также – могущество) агентов по М определяется прежде всего военной силой, и потом уже умом и доблестью. Тут следует обратить внимание, что в своих политико-теоретических трудах М выводит на периферию своего рассмотрения деньги, как фактор могущества, хотя кое-где их важность для мощи агента у него все же проскальзывает. И вообще, экономические вопросы почему-то выведены М за пределы основного потока своих теоретических рассуждений / описаний. В то же время в «Истории Флоренции» экономические интересы агентов в качестве их политических драйверов часто проговорены достаточно явно. Также явно указана экономическая подоплека военной деятельности и в трактате М «О военном искусстве».

Рассмотрим далее некоторые особенности употребления М термина государство. Во-первых, М: государство в общем случае имеет отношение к стране, хотя в большинстве случаев под данным понятием М имеет в виду именно полис. Во-вторых, М провозглашает возможность создания нового государства, например, путем государственного переворота, т.е. в понимании М государства являются исторически обусловленными политическими структурами с достаточно коротким жизненным циклом, которые могут рождаться и погибать достаточно быстро. И это вне зависимости от того, что базовые социальные структуры таких государств (расположение, население, порядки) остаются при таких пертурбациях практически неизменными. В третьих, М подчеркивает важность роли учредителя государства, которым в его представлении обычно выступает некий доблестный автократор, хотя он в (Р: VI) и привел историю генезиса Венецианской республики, в котором подобного автократора-учредителя не было.

В заключение заметим, что общая арена европейской политики в понимании М хорошо укладывается в тот формат, который предложен для того времени в книге (Тилли, 2009). В Европе того времени можно выделить экономически развитые области, которые занимали полосу от Северной Италии до Фландрии и Нидерландов, захватывая юг Германии, а также долины Рейна и Роны. Данная развитая полоса была окружена менее развитыми периферийными монархиями (типа уже упоминавшихся здесь Французского и Неаполитанского королевств). В развитой полосе полисы того времени по своему политическому и военному могуществу были сравнимы как с соседскими баронствами, так и с периферийными королевствами, что делало их агентами европейской политики первого ряда. А некоторые полисы умудрялись даже организовывать собственные империи (Венеция).

Основные агенты в Политическом Макиавелли

Знать полиса в описаниях М представляет собой семейные кланы, связанные друг с другом разнообразными отношениями – от дружбы и союзничества до смертельной вражды. Обычно это достаточно обеспеченные ресурсами сообщества, включающие в себя вооруженные отряды. Экономика знатного клана у М не раскрывается, и какая-либо информация об этом круге вопросов в его сочинениях отсутствует. Есть лишь упоминания о том, что знатные кланы наряду с достаточно просторными домами-дворцами во Флоренции обычно имеют в своей собственности также и сети укрепленных замков в окрестности города.

Основные мотивы политического действия знатных кланов (помимо чисто ситуационных, следующих логике развития событий) – это честолюбие и гордыня. Знатные кланы часто и легко нарушают законы, терроризируя тех, кто слабее, они также легко «срываются» и во вражду друг к другу. Вот «жанровая сценка» из итальянских нравов того времени, описанная М: «Среди наиболее видных семейств Пистойи выделялись Канчельери. Случилось, что Лоре, сын мессера Гульельмо, и Джери, сын мессера Бертакки, оба члены этого семейства, повздорили за игрой, и Лоре нанес Джери легкую рану. Это происшествие огорчило мессера Гульельмо, который, надеясь дружелюбием поправить дело, лишь ухудшил его, когда велел сыну пойти к отцу раненого и просить у него прощения. Лоре повиновался отцу, однако этот гуманный поступок нисколько не смягчил жестокого сердца мессера Бертакки, который велел своим слугам схватить Лоре и для еще большего поношения на кормушке для скота отрубить ему руку. При этом он сказал: «Возвращайся к своему отцу и скажи ему, что раны лечатся железом, а не словами!»» (Ф: II, XVI). Напомню, что данное действие послужило отправной точкой для продолжительного гражданского противостояния во Флоренции (партии «черных» и «белых») со значительными людскими, ресурсными и статусными потерями для враждующих сторон. При этом следует отметить, что из того, как М преподносит эту информацию, а также из других его описаний частных событий итальянской жизни, можно сделать вывод об обычности подобного рода решений и поступков знатных людей по отношению и к друг другу, и к нижестоящим на социальной лестнице. «Флоренция в то время находилась в довольно печальном положении, ибо гвельфский нобилитет обнаглел и совершенно не боялся должностных лиц республики. Каждодневно совершались убийства или другие насилия, тех же, кто все это творил, невозможно было покарать, так как они являлись любимчиками того или иного нобиля.» (Ф: II, XI) «Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из пополанов не потерпел обиды, воздать же за нее законы и должностные лица были бессильны, ибо любой нобиль с помощью родичей и друзей имел возможность противостоять приорам и капитанам (должностным лицам города, следящим за порядком и законностью – ПК).» (Ф: II, XII) «В качестве частных граждан они (городская знать Флоренции – ПК) не признавали никакого равенства, занимая должности, желали действовать самовластно, и каждый день так или иначе проявляли свою наглость и высокомерие. Такое их поведение возмущало народ, который жаловался, что, свергнув одного тирана, породили целую тысячу.» (Ф: II, XXXIX) «… Вам (воображаемое М обращение Пьетро Медичи к верхушке клана Медичи) мало того, что вы в нашем городе властвуете, что вам, незначительному меньшинству, даны все почести, все главные должности, все преимущества, которые обычно распределялись между очень многими гражданами; мало вам и того, что вы поделили между собой имущество врагов, и того, что вы можете взваливать на чужие плечи все бремя общественных расходов, а сами, свободные от этого бремени, наслаждаетесь всеми преимуществами власти, – вам надо еще донимать всех и каждого всеми возможными обидами и притеснениями. Вы отнимаете у соседа его добро, торгуете правосудием, избегаете какой бы то ни было гражданской ответственности, притесняете мирных людей и поддерживаете наглых сеятелей раздора. Не думаю, чтобы где-нибудь в Италии можно обнаружить столько примеров насилия и алчности, сколько их в нашем городе.» (Ф: VII, XXIII)

Напряжение «полисная знать – народ» представляется одним из главных политических напряжений у М: «Ибо нет города, где не обособились два эти начала (знать и народ – ПК): знать желает подчинять и угнетать народ, народ не желает находиться в подчинении и угнетении; столкновение же этих начал разрешается трояко: либо единовластием, либо беззаконием, либо свободой.» (Г: IX) «Оставалась незамиренной лишь одна вражда, естественным образом существующая в каждом государстве, – вражда между знатью и народом, ибо народ хочет жить по законам, а знать стремится им повелевать, и поэтому согласие между ними невозможно.» (Ф: II, XII) В этих цитатах чувствуется глубокая симпатия М к такому социальному объекту, как народ, что заставляет присмотреться к данному понятию в его МойМире чуть внимательней, чему будет посвящен следующий раздел.

Помимо полисных знати и народа у М несомненной политической субъектностью обладают М: государи / автократоры – те лица, которые захватывают единоличную власть в полисе / стране. При этом автократор у М выступает в качестве достаточно самостоятельного и независимого агента, хотя необходимость поддержки каких-то мощных в политическом плане структур и кланов для захвата и удержания власти практически всегда присутствует в рассуждениях М на уровне фона, и иногда даже проговаривается явно. Но то, что автократор должен бы быть руководителем клана хотя бы для того, чтобы иметь верных людей для управления захваченным хозяйством – об этом у М мне не удалось найти не слова. М скорее отстаивает модель, в рамках которой автократор должен рекрутировать себе помощников из покоренного полиса: «… я желал бы напомнить государям, пришедшим к власти с помощью части граждан, что следует вдумываться в побуждения тех, кто тебе помогал, и если окажется, что дело не в личной приверженности, а в недовольстве прежним правлением, то удержать их дружбу будет крайне трудно, ибо удовлетворить таких людей невозможно. Если на примерах из древности и современной жизни мы попытаемся понять причину этого, то увидим, что всегда гораздо легче приобрести дружбу тех, кто был доволен прежней властью и потому враждебно встретил нового государя, нежели сохранить дружбу тех, кто был недоволен прежней властью и потому содействовал перевороту.» (Г: XX) «Об уме правителя первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает; если это люди преданные и способные, то можно всегда быть уверенным в его мудрости, ибо он умел распознать их способности и удержать их преданность.» (Г:XXII)

Такие политические агенты, как сельские бароны, находятся на периферии МойМира М. В принципе в текстах М можно найти указания на то, что бароны по повадкам близки к городской знати, но гораздо менее склонны уважать интересы других и легче применяют насилие. В частности, выше уже приводилась цитата из (Р: LV) о невозможности республиканского управления в стране с большим количеством баронов.

Кондотьерам (руководителям наемных военных отрядов) М уделил гораздо больше внимания, но ничего хорошего по их поводу он не сказал.

М: Народ

В политико-теоретических трудах М народ представлен достаточно целостным политическим агентом, который активно влияет на ситуацию на политическом поле полиса. В то же время вопрос устройства субъектности больших групп людей там остается практически не раскрытым. Данный вопрос был лишь слегка затронут в «Рассуждениях …» следующим образом: «… народные недовольства легко устранимы – в тех случаях, когда у народа нет вождей. Ибо не существует ничего более ужасного, чем разнузданные, лишенные вождя массы, и вместе с тем – нет ничего более беспомощного: даже если народные массы вооружены, их несложно будет успокоить при условии, что тебе удастся уклониться от их первого натиска; ведь когда горячие головы малость поостынут и все разойдутся по домам, каждый начнет сомневаться в своих силах и позаботится о собственной безопасности, либо обратившись в бегство, либо пойдя на попятный. // Вот почему взбунтовавшимся массам, если они только желают избегнуть подобной опасности, надобно сразу же избрать из своей среды вождя, который бы направлял их, поддерживал их внутреннее единство и заботился об их защите.» (Р: LVII) Из этого видно, что представления М о «механике субъектности» народа были гораздо более богатыми, чем он это показал в своих основных теоретических текстах.

Также слабо в данных текстах представлено его понимание социальной структуры народных масс. Только в одном месте «Государя» промелькнуло указание на внутреннюю структуру М: народа: «Уважая цехи, или трибы, на которые разделен всякий город, государь должен участвовать иногда в их собраниях …» (Г: XXI) Гораздо больше информации по социальной структуре М: народа и устроению его политической субъектности можно найти в «Истории Флоренции». Там можно найти указание на стандартность организации самоуправления жителей города по кварталам (месту жительства) и цехам (профессиональным ассоциациям), которые имеют в качестве органов управления обычно выборную старшину. Именно данная старшина, будучи естественными народными лидерами, как правило и представляет собой народ в понимании М.

М представлял себе и более глубокое структурирование М: народа. Вот как он описывает внутрицеховое расслоение жителей Флоренции: «… среди цехов были и более, и менее важные, они разделились на старшие и младшие, причем семь цехов считались, старшими, а четырнадцать – младшими. Вследствие такого разделения, а также других упоминавшихся выше причин усилилось самовластие капитанов гвельфской партии. Магистратура эта всегда находилась в руках старых гвельфских фамилий, и капитаны из этих фамилий покровительствовали гражданам, состоящим в старших цехах, и угнетали членов младших цехов и их защитников: отсюда и проистекали все беспорядки, о которых мы повествовали.» (Ф: III, XII) Как видно из представленной цитаты, в городе фактически существовала иерархия цехов, причем городская знать во многом смыкалась с народной (пополанской – от popolo – народ) политической верхушкой – «жирным народом» (popolo grasso – Ф: II, Ссылка 15) – владельцами «профильных» цеховых мастерских и торговых предприятий, которые в основном и поставляли кадры на верхние посты народного самоуправления. Городские низы при этом назывались «тощим народом» (popolo minuto – Ф: II, Ссылка 15).

Дальнейшее представление о понимании М социальной стратификации народа Флоренции можно получить из продолжения приведенной выше цитаты: «Когда установилось разделение на цехи, оказалось, что многие ремесла, которыми занимается мелкий люд и низы, не получили своего цеха: их подчинили тем цехам, к которым они были ближе по своим занятиям. И когда они были недовольны своим непосильным трудом или считали себя обиженными, хозяевами, жаловаться им приходилось главе того цеха, которому они были подчинены, а он, как они считали, никогда не выносил правильного решения. Среди цехов больше всего подчиненных людей включал и включает в себя цех шерстяников. Он же и является самым могущественным, занимает среди цехов первое место, кормил и доныне кормит своим ремеслом большую часть мелкого люда и черни.» (Ф: III, XII) Попытки низов и «непрофильных» мастеров организоваться в дополнительные цеха пресекались «профильными» пополанами политическими и силовыми методами. Например, организация трех дополнительных цехов, которая была достигнута по итогам восстания низов во 2-й половине XIV столетия (Ф: 3, VIII- XVIII) продержалась очень недолго – как только «профильные» пополаны собрались с силами, они тут же отменили все те уступки городским низам и «непрофильным» мастерам, на которые они ранее дали согласие в условиях кульминации восстания. И вообще, из подобных описаний городских восстаний и смут у М можно определить его социальные симпатии, которые находятся главным образом на стороне средних пополанов. «Жирные» пополаны с точки зрения М часто оказывались слишком неумеренными в своих амбициях и честолюбии, а «тощим» не хватало происхождения и выучки (благородства).

Так мы подходим к пониманию того, что М называл в своих сочинениях термином «народ». Оттолкнемся здесь от следующих цитат: «… народ всегда стремится к двум вещам: во-первых, отомстить тем, кто оказался причиной его рабства, во-вторых, вновь обрести утраченную свободу.» (Р: XVI) «А если мы посмотрим на цели людей благородных и людей худородных, то, несомненно, обнаружим, что благородные изо всех сил стремятся к господству, а худородные желают лишь не быть порабощенными и, следовательно, гораздо больше, чем гранды, любят свободную жизнь, имея меньше надежд, чем они, узурпировать общественную свободу. Поэтому естественно, что когда охрана свободы вверена народу, он печется о ней больше и, не имея возможности сам узурпировать свободу, не позволяет этого и другим.» (Р: V) В этих цитатах четко просматривается 'представление М о глубинной сродственности понятий «народ» и свобода»'. Т.е. М: народ – это те, кто имманентно противостоят стремлению к тирании верхов. Это те, кто с одной стороны не слишком амбициозен в единоличных устремлениях, а с другой стороны – в достаточной степени доблестен. Это те, кто может (и способен) объединить свои ресурсы с другими такими же, как они, чтобы оказаться в силах пресечь поползновения знати на тиранию и угнетение. Так от М: народа отсекаются и клиентела полисной знати с одной стороны, и городские низы с другой. И остается там лишь то, что (начиная с Аристотеля) обычно передают метафорой «средний класс».

Заметим, что вышеприведенный концепт неявно базируется на понятии «делиберации» – способности людей к согласованию интересов и объединению ресурсов в борьбе с более сильным противником. По своей вмененной логике делиберация сразу же выводит на проблематику того, что М называл словом «единство», и что будет рассмотрено далее по тексту. И, как будет видно по результатам данного рассмотрения, если само М: единство в политико-теоретических трудах М еще присутствует, то механизмы его обеспечения у М практически не обсуждаются.

Представление Макиавелли о времени

Представления М о времени хорошо вскрываются следующей цитатой: «Когда я вспоминаю о том, какие почести воздаются древности и сколь часто, – оставляя сейчас в стороне многие другие примеры, – обломок какой-нибудь античной статуи покупается за огромные деньги, чтобы держать его подле себя, украшать им свой дом и выставлять его в качестве образца для подражания всем тем, кто занимается таким же искусством, и как эти последние затем изо всех сил стараются воспроизвести его во всех своих произведениях; и когда я, с другой стороны, вижу, что доблестнейшие деяния, о которых нам повествует история, совершенные в древних царствах и республиках царями, полководцами, гражданами, законодателями и другими людьми, трудившимися на благо отчизны, в наши дни вызывают скорее восхищение, чем подражание, более того, что всякий их до того сторонится, что от прославленной древней доблести не осталось у нас и следа, – я не могу всему этому не изумляться и вместе с тем не печалиться. Мое изумление и печаль только еще больше возрастают оттого, что я вижу, как при несогласиях, возникающих у людей в гражданской жизни, или при постигающих их болезнях они постоянно обращаются к тем самым решениям и средствам, которые выносились и предписывались древними. Ведь наши гражданские законы являются не чем иным, как судебными решениями, вынесенными древними юристами. Будучи упорядоченными, решения эти служат теперь руководством для наших юристов в их судебной практике. Точно так же и медицина является не чем иным, как опытом древних врачей, на котором основываются нынешние врачи, прописывая свои лекарства. Однако, как только дело доходит до учреждения республик, сохранения государств, управления королевствами, создания армии, ведения войны, осуществления правосудия по отношению к подданным, укрепления власти, то никогда не находится ни государя, ни республики, которые обратились бы к примеру древних. Я убежден, что проистекает это не столько от слабости, до которой довела мир нынешняя религия, или же от того зла, которое причинила многим христианским городам и странам тщеславная праздность, сколько от недостатка подлинного понимания истории, помогающего при чтении сочинений историков получать удовольствие и вместе с тем извлекать из них тот смысл, который они в себе содержат. Именно от этого проистекает то, что весьма многие читающие исторические сочинения с интересом воспринимают разнообразие описываемых в них происшествий, но нимало не помышляют о подражании им, полагая таковое подражание делом не только трудным, но вовсе невозможным, словно бы небо, солнце, стихии, люди изменили со времен античности свое движение, порядок и силу.» (Р: Вступление). Видно, что М считает время неизменным: весь опыт античности применим, по его мнению, к текущим делам, и не требует при этом никаких особых адаптаций.

Если к описанному выше представлению применить понятия «пространство опыта» и «горизонт ожиданий» (Крупкин, 2010, С.60-61), то получится, что у М второе практически целиком определяется первым. Т.е. чувство времени у М вполне традиционное, и никакого «прогресса» в себя не включает. Но не включает оно в себя также и «регресса» – хоть М и «жалуется» достаточно регулярно на «ухудшение нравов» по сравнению с древностью, но он не считает это дело сущностно непоправимым. Его «Государь» фактически посвящен осмыслению возможности технологий возврата / воспитания общественной доблести через учреждение государства единоличного правления мудрого и желающего людям добра автократора.

Народные обычаи, законы и социальные изменения

В свете вышесказанного становится интересным разобраться с пониманием М проблематики того, что сейчас стало принято называть социальными институтами – тех законов, понятий, обычаев, социальных норм, которые во многом определяют жизнь людей в обществе. Здесь следует сразу же отметить, что М особо не разъясняет смысл используемых им слов этого направления («законы», «порядки», «обычаи», «установления»), хотя и использует их в своих рассуждениях.

Для начала контекстного распознавания смысла понятий обратим внимание на следующие различения, сделанные М: «… города имели различные основы, разные законы и строй.» (Р: II) «Но если законы в городе меняются в зависимости от обстоятельств, то порядки его не меняются никогда или меняются крайне редко. Вследствие сего одних новых законов еще недостаточно, ибо их ослабляют нерушимые порядки.» (Р: XVIII) Так в теории М проявляется минимум два институциональных слоя, определяемых как наличествующими законами, так и существующими в социуме порядками (обычаями, установлениями).

Законы с одной стороны представляются М в качестве средства оперативного управления обществом и государством – наряду с силовыми структурами: «Основой же власти во всех государствах – как унаследованных, так смешанных и новых – служат хорошие законы и хорошее войско.» (Г: XII) «Надо знать, что с врагом можно бороться двумя способами: во-первых, законами, во-вторых, силой.» (Г: XVIII) С другой стороны М четко понимает «дополнительность», «пограничность» законов по отношению к существующим в обществе обычаям: «Там, где что-либо совершается хорошо само собой, без закона, в законе нет надобности; но когда добрый обычай исчезает, закон сразу же делается необходимым.» (Р: III)

Так обозначается логика «движения» институтов в понимании М. Люди ведут себя в соответствии с установленными и проверенными временем обычаями. Однако в их практической деятельности регулярно возникают новые ситуации, которые имеющимися обычаями не покрываются (или, как частный случай сказанного, «святость» имеющегося обычая начинает ставиться под сомнение какой-то влиятельной группой населения). Порождаемые так конфликты приводят к появлению новых законов, которые со временем, через рутинизацию общественных практик, «впечатывают свой образ» в общественные порядки и обычаи. «… добрые примеры порождаются хорошим воспитанием, хорошее воспитание – хорошими законами, а хорошие законы – теми самыми смутами, которые многими необдуманно осуждаются.» (Р: IV)

Понимание специфики институциональной основы «нижнего слоя» (М: обычаев, М: порядков) с точки зрения М совершенно необходимо для любого автократора в плане удержания им захваченной власти: «…наследному государю, чьи подданные успели сжиться с правящим домом, гораздо легче удержать власть, нежели новому, ибо для этого ему достаточно не преступать обычая предков и в последствии без поспешности применяться к новым обстоятельствам.» (Г: II) «…удержать завоеванное нетрудно, в особенности если новые подданные и раньше не знали свободы. Чтобы упрочить над ними власть, достаточно искоренить род прежнего государя, ибо при общности обычаев и сохранении старых порядков ни от чего другого не может произойти беспокойства.» (Г: III) «Кто захватит город, с давних пор пользующийся свободой, и пощадит его, того город не пощадит. Там всегда отыщется повод для мятежа во имя свободы и старых порядков, которых не заставят забыть ни время, ни благодеяния новой власти. Что ни делай, как ни старайся, но если не разъединить и не рассеять жителей города, они никогда не забудут ни прежней свободы, ни прежних порядков и при первом удобном случае попытаются их возродить.» (Г: V) «И всегда легче сохранить такую власть, которая за давностью времени уже не вызывает зависти, чем создать новую, которую нетрудно по любому поводу опрокинуть.» (Ф: VII, XXIV)

Силу влияния обычаев на активность людей М понимает через воздействие на их решения устоявшихся привычек и социальных рутин: «…человек не может заставить себя свернуть с пути, на котором он до того времени неизменно преуспевал.» (Г: XXIV), которые дополняются социальным давлением общества через социально-психологический механизм конформности: «… человек, не желающий подчиняться общему правилу, стал бы для всех и каждого предметом порицания и презрения. … Так и дед мой испугался нравов, отступил от древних образцов и подражал им в тех вещах, где он мог это делать, обращая на себя меньше внимания.» (В: I) Так социум стабилизирует свои порядки и обеспечивает их инерционность в изменениях, которая была отмечена выше.

Выше было также отмечено, что М прекрасно понимал необходимость регулярного изменения порядков и обычаев в их адаптации к изменяющимся условиям жизни. И действительно, «фортуна непостоянна, а человек упорствует в своем образе действий, поэтому, пока между ними согласие, человек пребывает в благополучии, когда же наступает разлад, благополучию его приходит конец.» (Г: XXIV) Так он подошел вплотную к проблематике внесения изменений в социальные институты, многие моменты чего он проговорил в своих теоретических трудах явно. При этом (как уже отмечалось) М вполне понимал ограниченность законотворчества для воздействия на общественные порядки. Понимал он также и то, что у реформатора нет в руках другого орудия для воздействия на обычаи и нравы, чем законодательство. Поэтому он и считал успешную реформаторскую деятельность высочайшим искусством: «Между тем ничто так не прославляет государя, как введение новых законов и установлений.» (Г: XXVI)

Во множестве случаются у М и ссылки на высочайшую степень риска любых социальных реформ: «… такие пусть и незначительные перемены могут погубить даже самую могущественную республику или королевство.» (Ф: I, IV) При этом им четко обозначается и источник риска – все тот же «человеческий фактор», возникающий из наличия институциональной инерции, обеспечиваемой естественным консерватизмом значительных слоев населения в любом обществе, недовольство которых переменами возбуждается и возглавляется теми, кто от этих перемен проигрывает: «… переустройства всегда связаны с опасностью, ибо значительная часть людей никогда не соглашается на новый закон, устанавливающий в городе новый порядок, если только необходимость не докажет им, что без этого не обойтись. А так как такая необходимость никогда не возникает без опасности, то может легко случиться, что республика падет еще до того, как будет приведена к совершенному строю.» (Р: II) «А надо знать, что нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми. Кто бы ни выступал с подобным начинанием, его ожидает враждебность тех, кому выгодны старые порядки, и холодность тех, кому выгодны новые. Холодность же эта объясняется отчасти страхом перед противником, на чьей стороне – законы; отчасти недоверчивостью людей, которые на самом деле не верят в новое, пока оно не закреплено продолжительным опытом. Когда приверженцы старого видят возможность действовать, они нападают с ожесточением, тогда как сторонники нового обороняются вяло, почему, опираясь на них, подвергаешь себя опасности.» (Г: VI)

Вследствие этого М совершенно не видел народ в качестве субъекта реформ вследствие его вмененного консерватизма, ибо «народ не способен создать определенный порядок, не имея возможности познать его благо по причине царящих в народе разногласий, но когда благо сего порядка народом познано, он не согласится с ним расстаться.» (Р: IX) Наиболее эффективным субъектом реформ по М является мудрый автократор, но не исключает М и альтернативного пути – постепенного самоустроения общества: «Такого рода города имели различные основы, разные законы и строй. Некоторые из них еще при своем основании или же вскоре после него получали законы от одного человека, и притом сразу. Так, от Ликурга получили законы спартанцы. Другие, как Рим, получали их от случая к случаю, постепенно, в зависимости от обстоятельств. Подлинно счастливой можно назвать ту республику, где появляется человек столь мудрый, что даваемые им законы обладают такой упорядоченностью, что, подчиняясь им, республика может, не испытывая необходимости в их изменении, жить спокойно и безопасно. Известно, что Спарта свыше восьмисот лет соблюдала свои законы, не извращая их и не переживая гибельных смут. Несколько менее счастлив город, который, не обретя умного и проницательного устроителя, вынужден устраиваться сам собой. … Те же города, которые – пусть даже они и не обладают совершенным политическим строем – имеют добрую основу, способную к улучшениям, могут при благоприятном стечении обстоятельств достичь совершенства.» (Р: II)

В принципе М вплотную подошел к идее о важности активно действующих меньшинств в организации преобразований социальных институтов (ибо М: устроитель – это вырожденный случай именно такого меньшинство), но тем не менее он не зафиксировал данную идею вербально. Так и «подвис» у него в безвестности и неотрефлексированности субъект устроения города, которому «не повезло» с М: устроителем, и который потому «вынужден устраиваться сам собой».

М: Единство

Посмотрим теперь на еще одно понятие политической теории М, которое используется им в текстах без особой явной «расшифровки» – на единство. Как будет показано ниже, данное понятие достаточно важно для понимания теоретических конструктов М, но нигде он не обсуждает это явным образом. Так что и здесь, как и для многих других случаев, я могу лишь заключить о достаточно широкой «понимаемости» данной категории М среди образованных людей его времени.

Важность понятия М: единство для взглядов М проявляется, например, в следующих фразах: «… если какой-либо урок полезен гражданам, управляющим республикой, так это познание обстоятельств, порождающих внутренние раздоры и вражду, дабы граждане эти, умудренные пагубным опытом других, научились сохранять единство.» (Ф: Предисловие) «… если бы Флоренции … выпало счастье обрести такой образ правления, при котором она сохраняла бы единство, – я даже не знаю, какое государство, современное или древнее, могло бы считаться выше ее: столько бы достигла она в военном деле и в мирных трудах.» (Ф: Предисловие) И из его формулировки различия общественных результатов по итогам политических раздоров граждан в сравнительном рассмотрении республик Рима и Флоренции не может следовать никакого другого вывода, кроме того, что в республиканском Риме М: единство было более значимой ценностью, сильнее воздействующей на поведение людей, чем во Флоренции: «Глубокая и вполне естественная вражда, существующая между пополанамн и нобилями и порожденная стремлением одних властвовать и нежеланием других подчиняться, есть основная причина всех неурядиц, происходящих в государстве. Ибо в этом различии умонастроений находят себе пищу все другие обстоятельства, вызывающие смуты в республиках. Именно оно поддерживало раздоры в Риме, и оно же … поддерживало их во Флоренции, порождая, однако, в обоих этих городах различные последствия. Противоречия, возникавшие с самого начала в Риме между народом и нобилями, приводили к спорам; во Флоренции они выливались в уличные схватки. В Риме им ставило пределы издание нового закона, во Флоренции они заканчивались лишь смертью или изгнанием многих граждан. В Риме они укрепляли военную доблесть, во Флоренции она из-за них бесповоротно угасла. В Риме от равенства граждан между собою они привели их к величайшему неравенству; во Флоренции от неравенства они низвели их к равенству, вызывающему лишь горькое изумление. Это различие в следствиях следует объяснять различием в целях, которые ставили себе оба народа. Ибо народ римский стремился пользоваться той же полнотой власти вместе с нобилитетом, флорентийский же народ хотел править государством один, без участия нобилей. И так как стремления римского народа были более разумны, нобили легче переносили чинимые им обиды и большей частью уступали, не прибегая к оружию, так что после некоторого спора издавался по общей договоренности закон, и удовлетворявший народ, и сохранявший за нобилями их прежнее положение в государстве. Напротив, устремления флорентийского народа были столь же оскорбительны, сколь и несправедливы, так что дворянство старалось защищать себя, увеличивая свои военные силы, а из-за этого гражданская распря кончалась кровопролитием и изгнанием побежденных. Законы же, издававшиеся после нее, имели целью отнюдь не общее благо, а только выгоду победителя.» (Ф: III, I) Данный вывод проговаривается чуть более явно в другом месте: «… смуты в Риме очень редко приводили к изгнаниям и еще реже – к кровопролитию. Никак нельзя называть подобные смуты губительными. Никак нельзя утверждать, что в республике, которая при всех возникавших в ней раздорах за такой долгий срок отправила в изгнание не более восьми – десяти граждан, почти никого не казнила и очень немногих приговорила к денежному штрафу, отсутствовало внутреннее единство. … В самом деле, всякий, кто тщательно исследует исход римских смут, обнаружит, что из них проистекали не изгнания или насилия, наносящие урон общему благу, а законы и постановления, укрепляющие общественную свободу.» (Р: IV)

Свое уважение к общественному единству М продемонстрировал и общим своим неприятием распространенной в его время политической практики «разделяй и властвуй»: «… сомневаюсь, чтобы расколы когда-либо кончались добром; более того, если подойдет неприятель, поражение неминуемо, так как более слабая партия примкнет к нападающим, а сильная – не сможет отстоять город. … крепкая и решительная власть никогда не допустит раскола …» (Г: XX)

Размышляя об обеспечении общественного единства в государстве, М четко понимает принципиальную неустранимость конфликтов, связанных со столкновениями интересов как отдельных людей, так и групп людей. Вследствие этого он особое внимание уделяет необходимости создания адекватной социальной рамки для разрешения общественных конфликтов: «Но, прежде чем идти дальше, хочу я по обыкновению своему высказать несколько соображений насчет того, насколько ошибаются люди, полагающие, что в республике можно достичь единения. Верно, разумеется, что имеются разногласия, вредящие республике, а имеются и благоприятствующие ее существованию. Вредоносны для нее те, что приводят к возникновению враждующих между собой партий и групп; благоприятны – те, которые без этого обходятся. … И хотя невозможно помешать разногласиям между гражданами из разных партий, эти разногласия, если они не поддержаны их сторонниками, преследующими свои личные цели, не вредят государству, более того – они ему полезны, ибо для того, чтобы одолеть соперника, надо деяниями своими возвеличить республику, а, кроме того, соперники из разных партий еще и следят друг за другом, чтобы ни один не мог нарушить гражданских установлений.» (Ф: VII, I) При рассмотрении основного социального противоречия своей теории – противоречия между знатью и народом (данное противоречие обсуждалось выше в разделе «Основные агенты в Политическом Макиавелли») – М обращает особое внимание на условия гармонизации интересов различных общественных групп: «Ликург своими законами установил в Спарте имущественное равенство и неравенство общественных положений; там все были равно бедны; плебеи не обладали там честолюбием, ибо высокие общественные должности в городе распространялись на немногих граждан и плебс не подпускался к ним даже близко; аристократы же своим дурным обращением никогда не вызывали у плебеев желания завладеть этими должностями. Такое положение было создано спартанскими царями, которые, обладая самодержавной властью и будучи окруженными со всех сторон знатью, не имели более верного средства для поддержания своего достоинства, нежели предоставление плебсу защиты от всякого рода обид. Благодаря этому плебс не испытывал страха и не стремился к государственной власти; а так как у него не было государственной власти и он не испытывал страха, то тем самым не возникло соперничества между ним и Знатью, отпала причина для смут, и плебс и знать могли долгое время сохранять единство. Два важных обстоятельства обусловливали это единство: во-первых, в Спарте было мало жителей, и поэтому они могли управляться немногими; во-вторых, не допуская в свою республику иноземцев, спартанцы не имели случая ни развратиться, ни до такой степени увеличиться численно, чтобы для них стало невыносимым управляющее ими меньшинство.» (Р: VI) Таким образом, основными факторами социальной гармонизации по М были (1) закрытость общины от иностранцев, (2) относительное имущественное равенство, (3) баланс численностей управляющего и управляемого классов, а также общее ограничение размера общины, (4) четкое распределение социальных и управленческих ролей в обществе, (5) строгая система [[Социальный институт 2|социальных нормъъ, считавшаяся всеми справедливой, (6) взаимоуважение основных интересов всех групп общества. Выше М было также упомянуто также то, что можно сформулировать как (7) приоритет общественного блага над эгоистическими устремлениями людей. При этом факторы (5-7) фактически являются следствием определенного качества общественных институтов, и во многом отражают такое социальное качество, как справедливость. Хоть М и не проговаривает данную категорию (справедливость) и ее взаимосвязи явным образом, тем не менее она вполне проявляема в логике его политико-теоретических работ, и даже содержится косвенным образом в ряде соответствующих высказываний.

В заключение замечу, что в части обеспечения «хорошего» качества общественных институтов очень значимой в понимании М является религия: «… главам республики или царства надобно сохранять основы поддерживающей их религии. Поступая так, им будет легко сохранить государство свое религиозным, а следовательно, добрым и единым.» (Р: XII)

М: Свобода

Рассмотрение республиканской формы правления в теоретических трудах М во многом опирается на понятие «свободы». Его понимание данной категории вскрывается следующей цитатой: «… общие выгоды, которые проистекают из свободной жизни, … заключаются … в возможности свободно пользоваться собственным добром, не опасаться за честь жены и детей, не страшиться за свою судьбу …» (Р: XVI) Т.е. фактически М: свобода предстает неким вариантом ненасильственной справедливости в устроении общества, причем тексты М показывают, что данное качество характерно в его понимании исключительно для полисов (городов-государств). Для других же типов государств он данное качество не рассматривает.

Следующий интересный элемент данного понятия заключается в сильной его связи с социальными институтами. Общины, привыкшие к свободному самоуправлению, будут бороться за свое освобождение, даже если волею судьбы свобода у них была отнята успешным завоевателем: «… народ всегда стремится к двум вещам: во-первых, отомстить тем, кто оказался причиной его рабства, во-вторых, вновь обрести утраченную свободу» (Р: XVI); «Кто захватит город, с давних пор пользующийся свободой, и пощадит его, того город не пощадит» (Г: V); «… в республиках больше жизни, больше ненависти, больше жажды мести; в них никогда не умирает и не может умереть память о былой свободе.» (Г: V) Если же община уже привыкла к тирании над собой, то она и не окажет сильного сопротивления своему завоевателю: «Следует принять за непреложную истину, что развращенный город, живущий под властью государя, даже если государь его гибнет вместе со всем своим родом, никогда не может обратиться к свободе.» (Р: XVII) «Но если город или страна привыкли стоять под властью государя, а род его истребили, то жители города не так-то легко возьмутся за оружие, ибо, с одной стороны, привыкнув повиноваться, с другой – не имея старого государя, они не сумеют ни договориться об избрании нового, ни жить свободно. Так что у завоевателя будет достаточно времени, чтобы расположить их к себе и тем обеспечить себе безопасность.» (Г: V)

М четко видит в основе стремления полиса к свободе его экономическую конкурентоспособность: «Нетрудно понять, почему у народа возникает такая любовь к свободной жизни. Ведь опыт показывает, что города увеличивают свои владения и умножают богатства, только будучи свободными. … великими города делает забота не о личном, а об общем благе. А общее благо принимается в расчет, бесспорно, только в республиках.» (Р: II, II) Дает здесь также свой вклад и стремление людей к защищенности: «… какие причины побуждают народ стремиться к свободе. Он обнаружит, что небольшая часть народа желает быть свободной, дабы властвовать; все же остальные, а их подавляющее большинство, стремятся к свободе ради своей безопасности.» (Р: XVI) Поэтому М считает народ более эффективным гарантом свободы, чем полисную знать: «когда охрана свободы вверена народу, он печется о ней больше и, не имея возможности сам узурпировать свободу, не позволяет этого и другим…» (Р: V)

Рассматривая историческую перспективу, М отмечает уменьшение количества свободных общин во времени: «Уроки истории учат также, какой вред наносит народам и городам рабство. Там, где теперь имеется всего лишь одна страна, о которой можно сказать, что она обладает свободными городами, в древности во всех странах жило множество совершенно свободных народов.» (Р: II, II) Причину такого оскудения свободного духа М видит прежде всего в христианстве: «А если наша религия и требует от нас силы, то лишь для того, чтобы мы были в состоянии терпеть, а не для того, чтобы мы совершали мужественные деяния. Такой образ жизни сделал, по-моему, мир слабым и отдал его во власть негодяям: они могут безбоязненно распоряжаться в нем как угодно, видя, что все люди, желая попасть в рай, больше помышляют о том, как бы стерпеть побои, нежели о том, как бы за них расплатиться. И если теперь кажется, что весь мир обабился, а небо разоружилось, то причина этому, несомненно, подлая трусость тех, кто истолковывал нашу религию, имея в виду праздность, а не доблесть. Если бы они приняли во внимание то, что религия наша допускает прославление и защиту отечества, то увидели бы, что она требует от нас, чтобы мы любили и почитали родину и готовили себя к тому, чтобы быть способными встать на ее защиту. Именно из-за такого рода воспитания и столь ложного истолкования нашей религии на свете не осталось такого же количества республик, какое было в древности, и следствием сего является то, что в народе не заметно теперь такой же любви к свободе, какая была в то время.» (Р: II, II)

Среди современных ему государств М особенно отмечает в плане свободы полисы Германии: «Города Германии, одни из самых свободных, имеют небольшие округи, повинуются императору, когда сами того желают, и не боятся ни его, ни кого-либо другого из сильных соседей, так как достаточно укреплены для того, чтобы захват их всякому показался трудным и изнурительным делом. Они обведены добротными стенами и рвами, имеют артиллерии сколько нужно и на общественных складах держат годовой запас продовольствия, питья и топлива; кроме того, чтобы прокормить простой народ, не истощая казны, они заготовляют на год работы в тех отраслях, которыми живет город, и в тех ремеслах, которыми кормится простонародье. Военное искусство у них в чести, и они поощряют его разными мерами.» (Г: X) «Добродетель и благочестие народа очень хорошо видны в Германии, где они все еще очень велики. Именно добродетель и благочестие народа делают возможным существование в Германии многих свободных республик, которые так строго соблюдают свои законы, что никто ни извне, ни изнутри не дерзает посягнуть на их независимость. … В германских республиках существует обычай: когда надо получить и израсходовать из общественных средств определенное количество денег, магистраты и советы, обладающие в сказанных республиках полномочиями власти, облагают всех жителей города податью, равною одному-двум процентам от состояния каждого. И как только принимается подобное постановление, каждый, согласно порядкам своей земли, является к сборщикам подати; дав клятву уплатить должную сумму, он бросает в предназначенный для этого ящик столько денег, сколько велит ему совесть: свидетелем уплаты выступает только сам плательщик. Из этого можно заключить, как много добродетели и как много благочестия сохранилось еще у этих людей.» (Р: LV)

В заключение заметим, что М: свобода через М: равенство тесно связана с М: единством: «В хорошо устроенных республиках все общество – богато, а отдельные граждане – бедны.» (Р: XXXVII) «Итак, пусть устанавливается республика там, где существует или создано полное равенство. И наоборот, пусть учреждается самодержавие там, где существует полнейшее неравенство.» (Р: LV) И несомненным является то, что личные симпатии флорентинца лежат на стороне республиканской формы правления: «… народное правление лучше правления самодержавного.» (Р: LVIII)

Заключение

По результатам анализа текстов Макиавелли можно видеть, что флорентинец был большим сторонником республиканской формы правления, которую он однозначно видел осуществимой лишь в городах-государствах. В то же время он четко понимал наличие эволюционного давления на видимые ему социальные системы со стороны прямого военного насилия – различного рода завоевателей, являвшихся обычно узурпаторами свободы завоеванных ими общин (будь даже сами завоеватели свободными городами-республиками). Зафиксировав тенденцию уменьшения со временем количества свободных республик в известном ему мире, Макиавелли воспринял данный тренд как проблему, работа по всестороннему рассмотрению которой по факту просматривается во всех его текстах.

Зная высокие мобилизационные возможности полисов (поскольку он сам неоднократно был вовлечен в защиту Флоренции от различного рода нападавших), Макиавелли сфокусировался на том, что пускает доступные полису ресурсы в дело, на республиканском духе его жителей, на стойкости в стремлении народа к защите своей свободы. Обнаружив здесь наличие деградации, флорентинец начал смотреть различные возможности восстановления республиканского духа полиса до прежних высот. Так он пришел к проблематике изменения социальных институтов, как в части методов, так и в части заинтересованных социальных субъектов.

В плане выявления возможных агентов изменения общественных нравов анализ Макиавелли показал, что субъектом преобразований не может быть ни народ ни олигархия – самым эффективным реформатором может быть лишь единоличный правитель – автократор. В своей работе «Государь» Макиавелли сформулировал все свои наработки в плане успешного совершения реформ в полисе путем установления там единовластия мудрого реформатора. Рассмотрел он также во множестве и причины возможной неуспешности реформаторского проекта, отдав должное трудности изменения социальных институтов общества.

Литература

• Аристотель Политика. — М.: АСТ: Хранитель, 2006. — С. 393.^{о книге}
• Крупкин П.Л. Россия и Современность: Проблемы совмещения: Опыт рационального осмысления. — М.: Флинта: Наука, 2010. — С. 508. — ISBN 978-5-02-037220-7^{о книге}
• Макиавелли Н. История Флоренции. — Л.: Наука, 1973. — С. 293.^{о книге}
• Макиавелли Н. Государь. — М.: Планета, 1990. — С. 80.^{о книге} Текст на Традиции
• Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия // Никколо Макиавелли. Сочинения. — СПб: Кристалл, 1998.^{о книге}
• Макиавелли Н. О военном искусстве. — СПб: Амфора, 1999. — С. 252.^{о книге}
• Тилли Ч. Принуждение, капитал и европейские государства. 990-1992. — М.: Территория будущего, 2009. — С. 328.^{о книге}