Текст:Егор Холмогоров:Россия в 1917 году/Причины российской революции

Россия в 1917 году

Причины российской революции

Автор:: Егор Холмогоров

Содержание

Предмет:: Октябрьская революция

Шаблон: п·о·и

Форма: о·с

Прежде всего нам необходимо понять причины революционных событий 1917 года. И здесь нужно отказаться от вбитой нам марксистскими авторами в подкорку установки на то, чтобы всюду искать социальные и экономические противоречия.

Как издевался над этим подходом Лев Николаевич Гумилев Рабы были хорошие, но им жилось плохо, а рабовладельцы были плохие, но им жилось хорошо. А крестьянам жилось хуже. Вот это бесконечное А крестьянам жилось хуже превратилось в лейтмотив объяснений событий 1917 года. Мол российские крестьяне жили плохо и страдали от недостатка земли. Рабочим не доплачивали и они бастовали и боролись за свои права, под влиянием царского самодержавия экономика страны деградировала и противоречия становились все острее, а с началом первой мировой войны положение стало невыносимым и страна взорвалась.

Всё это не имеет никакого отношения к подлинным причинам революции по одной простой причине — все те же факторы можно было бы найти в истории множества других государств того времени. Никакого особенного ярко выраженного социального конфликта или стечения социально-экономических трудностей, которые обрекали страну на революцию в России 1917 г. не существовало.

Напротив, как справедливо указывают современные исследователи, страна динамично развивалась, в ней уже два десятилетия шла индустриализация, росло качество жизни не только высших, но и широких слоев народа. Особенно динамизировалось развитие страны в годы премьерства Петра Аркадьевича Столыпина в связи с реализацией его аграрной и переселенческой программы.

Аграрное перенаселение страны и в самом деле было чрезвычайно взрывоопасным фактором и одним из существенных обстоятельств, приведших к тому, что революционные потрясения начались и пошли так как пошли. Но это был пассивный фактор. Не будь реальных действующих факторов революции — само по себе положение крестьянства к ней не привело бы.

Что же это были за действующие факторы? В последние десятилетия в нашей историографии пользуется значительной популярностью если так можно выразиться — теория заговора. Говориться о заинтересованности в падении русской монархии иностранных держав. Интерес Германии был понятен, она хотела ослабить Россию чтобы выиграть войну. Интерес Англии был чуть менее очевиден — англичанам хотелось, чтобы их союзница Россия политически подчинилась их гегемонии, перестала претендовать на самостоятельную роль в мире. А для этого следовало устранить русскую самодержавную монархию и лично императора Николая II. Приводятся многочисленные факты английских интриг перед войной, деятельности посла Бьюкенена и его влияние на круги, которые готовили и реализовали антимонархический заговор.

И всё это, безусловно, справедливо. Но, все-таки, никакой заговор, никакое переплетение шпионских, масонских и прочих сил не могло бы запустить такой чудовищный механизм революции. Это была малая содействующая её причина.

Главной действующей причиной революции была ожесточённейшая война российской либеральной и революционной интеллигенции против Императорской семьи, нацеленная на ограничение, а, по возможности, уничтожение русского самодержавия.

В основе политического конфликта, приведшего к революции, лежал масштабный цивилизационный конфликт.

С эпохи петровских реформ Россия была глубоко вовлечена в структуры западной цивилизации — пользовалась всеми её достижениями и болела всеми её болезнями, в том числе социальными и идеологическими.

На протяжении нескольких столетий главным историческим движением западной истории было установление всеобщего равенства — политического, юридического, социального. На пути движения к этому равенству уничтожались аристократии, монархии, привилегии Церкви, социально-экономические барьеры. Основной формой движения к равенству в Европе были революции, образец которых дала Французская Революция 1789‒1794 гг.

Революционный взрыв угрожал тем основным структурам русской цивилизации, которые ещё сохранились после петровского реформаторского поворота — в частности, самодержавию и Православной Церкви. Перед лицом этой угрозы царская власть в России переложила курс со стимуляции западничества на его сдерживание, на системное противодействие европейской революции и проникновению её в Россию, и, в то же время, на укрепление самобытных основ русской цивилизации и в культуре, и в общественной жизни, и в геополитике. Наиболее отчетливым этот курс стал с эпохи императора Николая I, когда главной задачей правительственной политики стала русификация и коренизация русских.

Однако наследием правительственной вестернизации XVIII и начала XIX веков стал обширный слой российской интеллигенции и полуинтеллигенции. Эта интеллигенция жила и дышала в ритме европейской истории, воспринимала Запад как Землю Обетованную. А политику правительства интеллигенция воспринимала как злокозненное недопущение в эту Землю.

Интеллигенция превратилась в системную оппозицию новому курсу на сохранение и укрепление исторической самобытности России. Чаще всего цивилизационный конфликт оппозиционной интеллигенции с правительством облекался в форму разговоров о социальному вопросе, о ненависти к насильникам и эксплуататорам. Но сущностью было именно стремление включить Россию в контекст европейской революции.

Постепенно от критики и пропаганды оппозиционная интеллигенция перешла ко все более жестким способам борьбы с правительством — подстрекательству мятежей, бунтов и террору, включая цареубийство, жертвой которого стал император Александр II — что поразительно, самый западнически настроенный из последних русских государей.

Интеллигенция рассматривала историческую форму русской государственности — самодержавие, ставшую одной из определяющих особенностей русской цивилизации, как препятствие на пути модернизации страны по западному образцу.

Одна часть интеллигенции представляла себе подобную модернизацию довольно умеренно, в либерально-буржуазном духе. Другие видели её как социалистическую или коммунистическую революцию, которая разожжет пожар Мировой революции. Но и те и другие рассматривали Россию как отсталую страну, а самодержавие, как тормоз развития, который следует устранить любой ценой.

Интеллигенция полагала, что без царя, опираясь на самодеятельность народных сил, свободы и прогрессивные европейские учреждения развитие страны пойдет значительно быстрее. При этом огромные усилия правительства по экономическому и социальному развитию страны игнорировались, так как они сочетались с политически консервативным курсом. Исцеление же России виделось интеллигенции именно на путях усвоения западных форм — это было общим убеждением и умеренных либералов, и самых радикальных коммунистов-большевиков, которые тоже считали своей программой минимум либерально-демократическую республику.

Культура и образование в Российской Империи стояли на очень высоком уровне, развитой была и городская жизнь, особенно в крупных городах, соответственно интеллигенция рассматривала себя как гражданское сообщество, которое способно взять управление страной вместо самодержавия и справиться с этим управлением.

Миллионы крестьян, народ к благу которого апеллировала оппозиционная интеллигенция, представлялся ей как чисто пассивная сила, которая, когда она будет высвобождена, начнет развиваться в направлении, заданном политической утопией интеллигенции и под её руководством.

Редких сомневающихся, пытавшихся задуматься о подлинных взаимоотношениях с народом, закидывали камнями. Именно так случилось с авторами вышедшего в 1909 году сборника Вехи инициатор которого литературовед Михаил Гершензон осмелился написать:

Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами ещё ограждает нас от ярости народной.

На следующие восемь лет понятие веховство превратилось в кругах интеллигенции в ругательство.

Вопроса о политической интеграции общества, о сохранении управляемости, перед оппозиционной интеллигенцией не стояло — казалось он решится автоматически. Спонтанным ходом народной жизни.

И это была центральная ошибка революционеров. На самом деле Российская империя начала ХХ века заключала в себе как бы две страны. С одной стороны, сравнительно компактная в демографическом смысле — 24 миллиона человек — городская Россия, которая жила примерно так же как любая европейская нация той эпохи.

Жизнь в Петербурге, Москве, Киеве, Варшаве, Одессе, Нижнем Новгороде, Саратове не сильно разнилась с жизнью в Вене, Будапеште, Берлине, Кельне, ни по качеству, ни по содержанию. Эта городская Россия строила нефтепроводы и аэропланы, ездила на автомобилях, сидела в кафе и пила чаи в своих усадьбах, писала стихи и симфонии. При этом нельзя сказать, что так жили только высшие классы. Если посмотреть на предвоенные фото молодого скорняка Егора Жукова, который вскоре станет бравым унтер-офицером на мировой войне, мы увидим молодого подающего надежды джентльмена.

Жители этой городской и усадебной России ощущали себя обществом, гражданским обществом, которое вполне способно к самоуправлению без участия постылого многим самодержавия и были уверены, что отлично проживут в конституционной монархии, как у просвещенных англичан, а может быть даже в республике.

Однако с этой Россией соседствовала огромная стапятидесятимиллионная Россия деревенская, существовавшая во многом в логике и ритме другой цивилизации. Её размеры ещё и выросли за царствование императора Николая II на 50 миллионов человек — так сработали меры царского правительства по улучшению здравоохранения и питания, а значит и повышению выживаемости детей. При Николае II и, во многом, благодаря его личным усилиям понятие Голод начало уходить в прошлое.

Понятие это, конечно, изначально было пропагандистским и манипулятивным. Голодом, подобным голоду 1891 года, на языке интеллигенции именовался недород, когда нехватка хлеба в тех или иных губерниях вела к недоеданию, эпидемиям и повышению смертности, в частности детской.

Ничего общего с тем голодом в виде физической смерти людей от дистрофии и даже каннибализма, каковой голод победившая революционная интеллигенция устроила народу в 1921 году в Поволжье или в 1932‒33 году повсюду от Урала до Украины, царский голод не имел.

Но, тем не менее, с недородами правительство чрезвычайно эффективно боролось создавая системы помощи, развивая коммуникации для свободного маневра продовольственными ресурсами, попросту снимая с крестьян недоимки и раздавая им субсидии. Результатом этой политики был стремительный демографический рост сберегавшегося от законов социального-дарвинизма крестьянского населения. А значит крестьянская Россия становилась более мощной.

Городская Россия старалась проникнуть в неё своими инструментами — народными школами и земскими больницами, торговлей и транспортом. Но в целом оно не очень понимало как это работает.

Это сообщество имело свои собственные ценности и пожелания, например мечту о черном переделе, то есть о том, чтобы избавившись от давления государства — не царской власти, а именно что всех давивших на деревню структур, разделить между крестьянами всю землю и помещичье имущество и зажить вволю.

Каким образом, например, царскому правительству при его исключительно скромных правительственных и полицейских ресурсах удается в общем и целом держать эту огромную сельскую Россию в повиновении. И уж совсем непонятно было причем тут тайна царской власти.

Как соединить эти две России в одну? На этот счет существовали две основных программы.

Первую можно условно назвать Столыпинской. Сущность её состояла в том, чтобы сделать основную часть крестьян ответственными собственниками, через это превратив и в ответственных граждан, которые смогут воспользоваться в своих интересах всеми выгодами городской России — например все возраставшей сетью железнодорожных коммуникаций, электричеством, школами, стоявшими на пороге введения всеобщего обязательного образования.

Двадцатимиллионная городская нация должна была превратиться в двухсотмиллионную.

Эту программу поддерживали правые силы городской России — националисты, октябристы (считавшие, однако, что правительство должно поделиться властью хотя бы с частью городской элиты). Но были у неё и противники, крайне правые, считавшие, что огорожанивание крестьянства лишь погубит традиционную Россию и её устои. Интересно, при этом, что некоторые крайне правые, в частности многие черносотенцы, придерживались почти крестьянских взглядов на многие вопросы, в частности на земельный, но считали, что инициатива решения этого вопроса по крестьянским правилам должна исходить от царской власти.

Второй программой была программа революционеров-террористов, эсеров, продолжавших традиции народников. Эсеры стремились по большому счету растворить городскую Россию в сельской. Исполнить основные пожелания крестьян, обеспечить им политическую власть, высвободив из под контроля царского правительства и надеяться на то, что народ сам собой управится, проявит мудрость и здравый смысл. Многие из эсеров (хотя не все, конечно), были одновременно осатаневшими от крови террористами и страстными патриотами, нежно любившими Россию и русский народ. Например организатор убийства великого князя Сергея Александровича Борис Савинков, не случайно превратившийся в 1917‒1918 году в одного из вождей сопротивления большевикам, которых он воспринимал как национал-предателей. Как развивалась бы Россия если бы была реализована эсеровская программа мы никогда не узнаем, но сами её идеологи в мудрость народа верили свято.

Среди интеллигенции эсеровских воззрений придерживались достаточно многие. Однако большинство интеллигенции жило в своем городском пузыре. Например партия конституционных демократов, кадетов, партия либеральной интеллигенции, попросту игнорировавшая проблему двух Россий и полагавшая, что вся страна будет жить в том же ритме и в той же логике, что и городская, что вся Россия попросту примет над собой руководство профессоров-кадетов и будет подчиняться им по правилам парламентаризма.

Социал-демократы, меньшевики, тоже жили в городском пузыре, они интересовались прежде всего судьбой промышленных рабочих, которые составляли в стране меньшинство, и выступали за улучшение их уровня жизни и повышение политического представительства.

Наконец, были большевики, тоже социал-демократы, которые, однако, воспринимали рабочих не как объект об улучшении жизни, а как инструмент для слома всей общественной системы, разрушения эксплуататорского государства как такового, и построения утопического коммунистического общества. В виду полного утопизма своей программы и радикального социального нигилизма большевики не стеснялись ни какими средствами — от организации забастовок и военных мятежей до терроризма и грабежей сберкасс, которые именовались экспроприациями или эксами. Знаменитыми мастерами эксов были Иосиф Джугашвили — Коба, Сталин, и его друг Симон Тер Петросян — Камо.

Бывали за большевиками и дела пострашнее, такие как убийство предпринимателя Саввы Морозова и получение партией страховки, которую он оставил на имя своей любовницы (и одновременно любовницы близкого к большевикам пролетарского писателя Максима Горького) актрисы Марии Андреевой. В организации этой смерти более чем основательно подозревали одного из виднейших соратников Ленина, руководителя боевой группы большевиков Леонида Красина, ухитрявшегося при этом жить двойной жизнью крупного специалиста-инженера.

Будучи абсолютно неразборчивы в средствах и считая монархию абсолютным злом революционные и даже либерально-оппозиционные группы охотно пользовались поддержкой иностранных держав. Например, во время русско-японской войны практически вся российская оппозиция жила на средства, выделявшиеся через резидента японской разведки Акаси Мотодзиро. Не чурались оппозиционеры ни связей с систематически враждебной России Англией, ни с Австро-Венгрией, ни с Германией. В последних двух странах были очень влиятельны их международные соратники — социал-демократы и они оказывали российским революционером всевозможную протекцию, в том числе устраивая их дружбу с полицией своих стран. Например, лидер большевиков Ульянов (Ленин) перед войной проживал на территории Австро-Венгрии рядом с границей России и имел такой авторитет у австрийских властей, что его иногда называли русским вице-консулом, на средства тех же властей враждебной державы он издавал переправлявшуюся в Россию газету Правда.

С началом Первой мировой войны австрийская полиция Ленина арестовала как русского подданного, однако он был стремительно освобожден и отправлен в безопасную Швейцарию. Безопасную прежде всего для самого Ленина, так как совсем рядом с местом его бывшего проживания начались бои и появились русские войска.

Отдельно необходимо сказать от роли национальных меньшинств. Россия была Империей — огромным пространством, на котором проживало множество народов. Проблема социальной интеграции этих народов начиная с царствования Александра III решалась через последовательную русификацию. Усвоение русского языка и русской культуры действительно действовали на многие народы положительно. Легко русифицировались немцы, за все время Первой мировой войны не было отмечено ни единого случая предательства балтийских немцев, наоборот именно немец генерал Ренненкампф нанес Германии первое и, как потом оказалось, решающее поражение всей войны. Несмотря на старую ненависть русифицировалась значительная часть поляков, граница между польской и русской интеллигенцией во многих случаях начала размываться, особенно за пределами собственной польских губерний.

Но были этнические окраины на которых русификации велось системное противодействие со стороны местных сепаратистских элит, например в Финляндии.

Однако самой болезненной проблемой для Российской Империи была еврейская, блистательно описанная Александром Солженицыным в его книге Двести лет вместе.

Суть проблемы состояла в следующем — политика культурной русификации не давала в случае евреев ожидаемого результата. Еврейские юноши выучивались в русских гимназиях, говорили по-русски и даже писали прекрасные стихи, занимали места в высшем кругу российской интеллигенции, но, при этом, русскими себя конечно не считали. Как и во всех других странах Европы они считали себя евреями, говорящими на русском языке и вынужденными жить в России, где унизительно переживали свое неполноправие — наличие черты оседлости, ограничений при приеме в средние и высшие учебные заведения и так далее.

Еврейское юношество активно шло в революционеры, составляя значительную группу во всех революционных партиях, а в некоторых и большинство. Они рассматривали себя как наиболее несовместимую с самодержавием часть городской России. Однако многие другие группы в этой городской России эти юноши и девушки рассматривали как конкурентов, место которых они не прочь занять. При этом не испытывая никаких особо сентиментальных чувств и жалости к России деревенской.

Именно еврейская революционная интеллигенция, как не раз отмечалось, была в наибольшей степени заражена утопической идеей радикальной перестройки всего российского общества сверху донизу.

Часть еврейских революционных сил оттягивал на себя сионизм. Но таких фигур, как герой обороны Порт-Артура полный георгиевский кавалер Иосиф Трумпельдор, создатель еврейской самообороны в Палестине, или знаменитый политик и писатель Владимир Жаботинский, считавший, что евреи должны не делать революцию в России, а завоевывать для себя Палестину, было абсолютное меньшинство.

Но вернемся к главному. Итак, интеллигенция стремилась к свержению самодержавия с тем, чтобы перевести Россию на правильную сторону истории, вовлечь её в основной поток мирового развития, как она его себе представляла.

При этом говорить с народом на таком сложном языке было, конечно, затруднительно. Даже идея свержения самодержавия за пределами узкого образованного слоя особой популярностью не пользовалась. Поэтому конкретной формой осуществления переворота стала атака на Царскую Семью, на личность русского императора и его августейшей супруги. Дискредитировав их можно было перейти к удару по самодержавной монархии как таковой.

Самодержавие, стремившееся сохранить в той или иной мере русский цивилизационный суверенитет, рассматривалось интеллигенцией как препятствие к развитию страны, соответственно оно подлежало уничтожению, а сама страна — переводу на правильную сторону истории. Разумеется, объяснить большинству народа свои цели таким сложным языком интеллигенция не могла, а потому избрала стратегию личной дискредитации императора Николая II и царской семьи.